Любовь с чистого листа
Часть 12 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Может быть, – отвечает он со слабой, самокритичной улыбкой.
Я снова смотрю в телефон на фотографии. Самое лучшее в этой игре было то, что мы вместе ее создали, вместе сыграли так, чтобы никто не отставал и не подстраивался. Интересно, думает ли он так же, как и я.
Не дав себе глубже уйти в эти мысли, я сую телефон Риду в руки.
– Выбери, – говорю я. – Выбери и следуй за мной.
♥ ♥ ♥
– Ты шутишь, – говорю я, смотря на выборку Рида. Он пожимает плечами, подносит чашку ко рту и делает глоток травяного чая. За этим круглым столиком он сидит почти так же прямо, как в первый раз, когда мы сидели в кофейне.
Но не совсем так. Во-первых, я тоже заказала травяной чай, и пусть на вкус он как донышко цветочного горшка, я точно знаю, что завтра проснусь без кофеинового похмелья.
А во-вторых, мы играем.
– Это крайне неожиданно, – говорю я, постукивая карандашом по странице блокнота.
Он ставит чашку, уголки рта его чуть приподнимаются.
– Если помнишь, в неожиданности и был весь смысл.
Строчная «а» в моем телефоне странная, неправильная. Двухэтажная, похожая на крючок с петлей, – такие используют в печатных латинских шрифтах, но не в рукописных. Большинство таких «а» имеют круглое брюшко, а у этой оно треугольное из-за странных пропорций самой буквы. Плоская базовая линия, толстые прямые боковые – неровный и незнакомый стиль.
Удивительно, что Рид – структурированный, строго оформленный Рид – выбрал ее, но я довольна. На самом деле, взяв карандаш привычной хваткой и занеся его над листом, я улыбаюсь, потому что знаю, что буду рисовать. Название первого за многие недели месяца, в который я не брала заказы клиентов.
За две минуты мне удается перенести на бумагу «а» – обычно я быстрее, но тут мне только с третьего раза удалось правильно рассчитать пропорции. К тому времени, как у меня выходит нечто приличное, я уже на нижней четверти листа. Чувствую, как Рид следит взглядом за моей рукой, обычно мне некомфортно работать под наблюдением, но сейчас я не против. Он сидит так тихо – все равно что поставить рядом телефон и записать на камеру видео с моим леттерингом.
Самое сложное в игре не копирование, а стилизация – надо взять за основу лишь одну букву и сделать целую надпись по ее подобию. Это занимает больше времени: я пробую и ошибаюсь, стараясь нарисовать такие же широкие макушки букв, играя с объемом и текстурой. Я растворяюсь в мыслях, руки становятся плавнее и увереннее.
Спустя десять минут и двадцать страниц у меня готов грубый набросок. Я бы не закончила на этом, будь я дома со всей своей канцелярией и запасом времени. Уже подбираю цвета заливки, а эти широкие верхушки сами по себе могут стать маленькими холстами, куда я поместила бы крошечные рисунки…
– Март? – спрашивает Рид, прочитав. Пока я рисовала, он ни слова на произнес.
Я смотрю на него: облокотился на стол, корпус наклонен вперед, пустая чашка стоит между рук. Если он так сидел все время, значит, мы вместе склонили головы над работой. Странно, я чувствую какое-то преимущество, зная, что его так увлекло мое рисование.
Раз я закончила, теперь у меня есть возможность изучить Рида ближе: в приглушенном свете кофейни его глаза кажутся темнее, почти синими. Обрамляющие их ресницы длинные, но не бросаются в глаза – темно-золотистые, выгоревшие на кончиках, так что их истинная длина скрыта от смотрящего на дистанции. На левой скуле у него видна единственная рыжеватая веснушка.
Вернувшись к реальности, я вдруг понимаю, что, откинувшись на спинку стула, он защищается от возможности уткнуться в него – не то чтобы я представляла угрозу…
– Март, – повторяю я. – Единственное, что можно было придумать в этом стиле.
Он хмурится, скривив рот в сторону.
– Почему ты так думаешь?
Я чуть двигаюсь на стуле, не зная, как это объяснить, как передать, что я стараюсь видеть за буквами больше, чем просто написанное слово.
– Ты помнишь, с вывески какого магазина эта буква?
Открыв рот, он его закрывает и еще глубже хмурится. А затем даже формальнее обычного отвечает:
– К сожалению, не помню.
Я сдерживаю улыбку.
– То есть… все хорошо. Этого не было в наших правилах.
– Да, точно.
– В общем, это был магазин одежды в стиле Дикого Запада. Сапоги с пряжками, одежда и эти, знаешь, галстуки, которые совсем не галстуки? Из… кожи с этой штучкой, – пытаюсь показать у себя на шее.
– Я такое не ношу. – Кажется, он терпеть такой стиль не может, и мне стоит усилий прикусить губу и не засмеяться.
– Дело в том, – продолжаю я, успокоившись, – что магазин странноватый. Ни за что не подумаешь, что в этом городе, в этом районе кто-то будет продавать эти вещи, правда? Так что и вывеска, то есть буквы на ней должны тоже… быть неожиданными.
– Так, – он как бы говорит мне продолжить.
– А в марте много неожиданностей. Поэтому подходит только март.
Он смотрит на слово, а затем на меня.
– Не понимаю. Он ведь наступает каждый год, прямо после февраля.
– Да, но, знаешь, каждый год все такие: «Март! Как круто! Весна началась!» Но в итоге все вообще не так, правда же? Обязательно налетит жуткая метель, и всем покажется, что опять началась зима. Март полон неожиданного.
Рид смотрит на меня, и кажется, хочет возразить. К примеру, он скажет, что если так происходит каждый год, то это уже перестает быть неожиданным. Что в принципе логично, но поверьте мне на слово – мой М-А-Р-Т точно неожиданный.
Как ни странно, он говорит:
– Ты проводишь связь между шрифтом и… – поворачивает свою чашку, – ощущением.
– Да, – выдыхаю я с облегчением и делаю глоток этого землистого чая. Мне тепло, но не от напитка, а от этого вечера, наших игр и этих мгновений. От понимания между нами или попытки понимания.
И тут Рид умудряется оборвать это тепло.
– Эйвери, – начинает он ровным голосом. – Теперь я понял, почему ты выбрала для нее тот стиль. Шрифт в нашей… в свадебной программе.
– А, – говорю я, пораженная. Рид невероятно прям. Иногда общаться с ним все равно что учить новый язык.
– Феи очень ей подходили. Она была… – Он замолкает, смотрит на мой блокнот. Он закрыт, хотя я не помню, когда это сделала. Держу правую ладонь на обложке, готовясь к чему-то неприятному.
– Нереальной в каком-то смысле, – заканчивает он. – Красивой и сильной. – Я могу только кивать. Он прав. Даже я так думаю, хотя едва с ней общалась.
Рид смотрит на меня, в его глазах виднеется грусть, но тут он замечает что-то и в моих. Его взгляд заострился, сам он выпрямился на стуле.
– Прошу прощения.
– Нет, – перебиваю я. – Это я должна…
Я затихаю, вжимая ладонь в обложку блокнота. Сомневаюсь, что еще открою его сегодня. Та «а», которую выбрал Рид, теперь не кажется такой неожиданностью. Будто он выбрал ее не потому, что хотел посмотреть, что у меня получится. А потому, что не перестает винить меня в произошедшем. В том, что я натворила. Что зашифровала в тех буквах.
Очень сложно выносить этот накал между нами. Башня, которую мы выстроили, вот-вот обрушится.
– Уже поздно, – говорит он, видимо, поняв то же самое.
Довольно поздно, думаю я. Киваю, но не начинаю собираться.
– Проводить тебя до метро? – Ох уж это его милое джентльменство. Знал бы он, насколько он сам неожиданный. Нереальный для Нью-Йорка.
Я улыбаюсь ему. Мой талант – эта притворная легкость общения, скрывающая то, что хранит блокнот у меня под рукой.
– Я погуляю немного. Потом вызову такси.
Он коротко кивает головой, но кажется, будто он разочарован.
– Надеюсь, ты… – Рид указывает на мой блокнот. – Надеюсь, у тебя все получится.
– Спасибо. – Чувствую себя, как эта башня: шатко и нестабильно. В голове мигает пиксельная, нерукописная надпись: «Игра окончена».
– Я весело провел время, – произносит он, как всегда, серьезно, и я поднимаю на него взгляд. Суровость черт его лица теперь кажется искренностью. Я надеюсь.
– И я тоже, – честно отзываюсь я, вспоминая фотографии в телефоне. Надпись «Игра окончена» постепенно удаляется.
– Может, еще как-нибудь поиграем.
Может, повторяю я, все еще ощущаю эту шаткость. Я просовываю палец меж страниц блокнота, чувствую борозды карандаша, на коже остаются следы графита.
Он уходит, не дождавшись ответа.
Глава 8
– Да. Нет, погодите. Нет, наверное. Или… не знаю?
Ларк сидит рядом со мной и рассматривает листы бумаги с девятью вариантами моего леттеринга, который я чаще всего использую при работе с планерами и настенными календарями. Да, может быть, я и не показала ей самый-самый популярный стиль «кистью», но также может быть, что если я оформлю в нем хоть еще один проект, я переломаю себе пальцы – и куда же это меня приведет?
Никуда, вот куда.
Никуда – это и конечная точка нашей встречи, потому что у Ларк не получается ни решить, ни буквально объяснить, чего она хочет. Катализатором последних позывов экзистенциального ужаса стал вопрос, хочет ли она акценты черным цветом. Вторник, уже половина третьего, а сидим мы почти с полудня или, возможно, с Рождения Христова. Болящими от усталости глазами я смотрю на Лашель за прилавком. Время от времени она глядит на меня с сочувствующим выражением лица.
Во время моего визита к Ларк на прошлой неделе она казалась неуверенной, переживающей из-за мнения мужа, маленькой и потерянной в своем огромном таунхаусе. Отчасти поэтому я предложила встретиться сегодня в другом месте. К тому же подумала, что для нас обеих будет лучше, если первое обсуждение вариантов пройдет не перед пугающей пустотой стен, которые в недостатке мебели кажутся еще более пустыми.
Конечно же, отчасти я решила не встречаться в их доме, потому что там мог быть Кэмерон в своей ужасной шапочке и кожаных браслетах. Что, если бы он при мне начал рассуждать о своей нелюбви к ромкомам? Надо было предостеречь себя от искушения.
Сначала я предложила кафе, где обычно сижу с клиентами, но Ларк засомневалась. Я вспомнила, как она переживает за конфиденциальность, и убедила ее, что в задней части магазина нам «никто не помешает» смотреть варианты. Лашель ни разу не смотрела «Палатку принцессы» («Что значит парень-поэт с запасом сэндвичей?» – спросила она, когда я попыталась объяснить, с кем сегодня встречаюсь), и пока все идет довольно неплохо.
Разве что, ну… У меня уже ноги затекли. Я хотела уйти отсюда час назад. Думала, что в это время уже буду дома, работать над рисунками для «Счастье сбывается».
С субботнего вечера я нарисовала куда больше, чем за все недели работы над проектом. Игра, в которую мы с Ридом играли – как бы неловко она ни закончилась, – пробудила во мне что-то. Я придумала слово для каждой из пятнадцати букв наших имен, которые мы нашли: какой-нибудь месяц или день, а иногда банальные надписи из планеров и календарей, вроде «ЗАДАЧИ», «ЗАПОМНИТЬ», «СДЕЛАТЬ», «ДНИ РОЖДЕНИЯ». Наполнила их узорами и рисунками. Ни одно из них пока не подходит проекту, но мне кажется, я уже близко.
Я снова смотрю в телефон на фотографии. Самое лучшее в этой игре было то, что мы вместе ее создали, вместе сыграли так, чтобы никто не отставал и не подстраивался. Интересно, думает ли он так же, как и я.
Не дав себе глубже уйти в эти мысли, я сую телефон Риду в руки.
– Выбери, – говорю я. – Выбери и следуй за мной.
♥ ♥ ♥
– Ты шутишь, – говорю я, смотря на выборку Рида. Он пожимает плечами, подносит чашку ко рту и делает глоток травяного чая. За этим круглым столиком он сидит почти так же прямо, как в первый раз, когда мы сидели в кофейне.
Но не совсем так. Во-первых, я тоже заказала травяной чай, и пусть на вкус он как донышко цветочного горшка, я точно знаю, что завтра проснусь без кофеинового похмелья.
А во-вторых, мы играем.
– Это крайне неожиданно, – говорю я, постукивая карандашом по странице блокнота.
Он ставит чашку, уголки рта его чуть приподнимаются.
– Если помнишь, в неожиданности и был весь смысл.
Строчная «а» в моем телефоне странная, неправильная. Двухэтажная, похожая на крючок с петлей, – такие используют в печатных латинских шрифтах, но не в рукописных. Большинство таких «а» имеют круглое брюшко, а у этой оно треугольное из-за странных пропорций самой буквы. Плоская базовая линия, толстые прямые боковые – неровный и незнакомый стиль.
Удивительно, что Рид – структурированный, строго оформленный Рид – выбрал ее, но я довольна. На самом деле, взяв карандаш привычной хваткой и занеся его над листом, я улыбаюсь, потому что знаю, что буду рисовать. Название первого за многие недели месяца, в который я не брала заказы клиентов.
За две минуты мне удается перенести на бумагу «а» – обычно я быстрее, но тут мне только с третьего раза удалось правильно рассчитать пропорции. К тому времени, как у меня выходит нечто приличное, я уже на нижней четверти листа. Чувствую, как Рид следит взглядом за моей рукой, обычно мне некомфортно работать под наблюдением, но сейчас я не против. Он сидит так тихо – все равно что поставить рядом телефон и записать на камеру видео с моим леттерингом.
Самое сложное в игре не копирование, а стилизация – надо взять за основу лишь одну букву и сделать целую надпись по ее подобию. Это занимает больше времени: я пробую и ошибаюсь, стараясь нарисовать такие же широкие макушки букв, играя с объемом и текстурой. Я растворяюсь в мыслях, руки становятся плавнее и увереннее.
Спустя десять минут и двадцать страниц у меня готов грубый набросок. Я бы не закончила на этом, будь я дома со всей своей канцелярией и запасом времени. Уже подбираю цвета заливки, а эти широкие верхушки сами по себе могут стать маленькими холстами, куда я поместила бы крошечные рисунки…
– Март? – спрашивает Рид, прочитав. Пока я рисовала, он ни слова на произнес.
Я смотрю на него: облокотился на стол, корпус наклонен вперед, пустая чашка стоит между рук. Если он так сидел все время, значит, мы вместе склонили головы над работой. Странно, я чувствую какое-то преимущество, зная, что его так увлекло мое рисование.
Раз я закончила, теперь у меня есть возможность изучить Рида ближе: в приглушенном свете кофейни его глаза кажутся темнее, почти синими. Обрамляющие их ресницы длинные, но не бросаются в глаза – темно-золотистые, выгоревшие на кончиках, так что их истинная длина скрыта от смотрящего на дистанции. На левой скуле у него видна единственная рыжеватая веснушка.
Вернувшись к реальности, я вдруг понимаю, что, откинувшись на спинку стула, он защищается от возможности уткнуться в него – не то чтобы я представляла угрозу…
– Март, – повторяю я. – Единственное, что можно было придумать в этом стиле.
Он хмурится, скривив рот в сторону.
– Почему ты так думаешь?
Я чуть двигаюсь на стуле, не зная, как это объяснить, как передать, что я стараюсь видеть за буквами больше, чем просто написанное слово.
– Ты помнишь, с вывески какого магазина эта буква?
Открыв рот, он его закрывает и еще глубже хмурится. А затем даже формальнее обычного отвечает:
– К сожалению, не помню.
Я сдерживаю улыбку.
– То есть… все хорошо. Этого не было в наших правилах.
– Да, точно.
– В общем, это был магазин одежды в стиле Дикого Запада. Сапоги с пряжками, одежда и эти, знаешь, галстуки, которые совсем не галстуки? Из… кожи с этой штучкой, – пытаюсь показать у себя на шее.
– Я такое не ношу. – Кажется, он терпеть такой стиль не может, и мне стоит усилий прикусить губу и не засмеяться.
– Дело в том, – продолжаю я, успокоившись, – что магазин странноватый. Ни за что не подумаешь, что в этом городе, в этом районе кто-то будет продавать эти вещи, правда? Так что и вывеска, то есть буквы на ней должны тоже… быть неожиданными.
– Так, – он как бы говорит мне продолжить.
– А в марте много неожиданностей. Поэтому подходит только март.
Он смотрит на слово, а затем на меня.
– Не понимаю. Он ведь наступает каждый год, прямо после февраля.
– Да, но, знаешь, каждый год все такие: «Март! Как круто! Весна началась!» Но в итоге все вообще не так, правда же? Обязательно налетит жуткая метель, и всем покажется, что опять началась зима. Март полон неожиданного.
Рид смотрит на меня, и кажется, хочет возразить. К примеру, он скажет, что если так происходит каждый год, то это уже перестает быть неожиданным. Что в принципе логично, но поверьте мне на слово – мой М-А-Р-Т точно неожиданный.
Как ни странно, он говорит:
– Ты проводишь связь между шрифтом и… – поворачивает свою чашку, – ощущением.
– Да, – выдыхаю я с облегчением и делаю глоток этого землистого чая. Мне тепло, но не от напитка, а от этого вечера, наших игр и этих мгновений. От понимания между нами или попытки понимания.
И тут Рид умудряется оборвать это тепло.
– Эйвери, – начинает он ровным голосом. – Теперь я понял, почему ты выбрала для нее тот стиль. Шрифт в нашей… в свадебной программе.
– А, – говорю я, пораженная. Рид невероятно прям. Иногда общаться с ним все равно что учить новый язык.
– Феи очень ей подходили. Она была… – Он замолкает, смотрит на мой блокнот. Он закрыт, хотя я не помню, когда это сделала. Держу правую ладонь на обложке, готовясь к чему-то неприятному.
– Нереальной в каком-то смысле, – заканчивает он. – Красивой и сильной. – Я могу только кивать. Он прав. Даже я так думаю, хотя едва с ней общалась.
Рид смотрит на меня, в его глазах виднеется грусть, но тут он замечает что-то и в моих. Его взгляд заострился, сам он выпрямился на стуле.
– Прошу прощения.
– Нет, – перебиваю я. – Это я должна…
Я затихаю, вжимая ладонь в обложку блокнота. Сомневаюсь, что еще открою его сегодня. Та «а», которую выбрал Рид, теперь не кажется такой неожиданностью. Будто он выбрал ее не потому, что хотел посмотреть, что у меня получится. А потому, что не перестает винить меня в произошедшем. В том, что я натворила. Что зашифровала в тех буквах.
Очень сложно выносить этот накал между нами. Башня, которую мы выстроили, вот-вот обрушится.
– Уже поздно, – говорит он, видимо, поняв то же самое.
Довольно поздно, думаю я. Киваю, но не начинаю собираться.
– Проводить тебя до метро? – Ох уж это его милое джентльменство. Знал бы он, насколько он сам неожиданный. Нереальный для Нью-Йорка.
Я улыбаюсь ему. Мой талант – эта притворная легкость общения, скрывающая то, что хранит блокнот у меня под рукой.
– Я погуляю немного. Потом вызову такси.
Он коротко кивает головой, но кажется, будто он разочарован.
– Надеюсь, ты… – Рид указывает на мой блокнот. – Надеюсь, у тебя все получится.
– Спасибо. – Чувствую себя, как эта башня: шатко и нестабильно. В голове мигает пиксельная, нерукописная надпись: «Игра окончена».
– Я весело провел время, – произносит он, как всегда, серьезно, и я поднимаю на него взгляд. Суровость черт его лица теперь кажется искренностью. Я надеюсь.
– И я тоже, – честно отзываюсь я, вспоминая фотографии в телефоне. Надпись «Игра окончена» постепенно удаляется.
– Может, еще как-нибудь поиграем.
Может, повторяю я, все еще ощущаю эту шаткость. Я просовываю палец меж страниц блокнота, чувствую борозды карандаша, на коже остаются следы графита.
Он уходит, не дождавшись ответа.
Глава 8
– Да. Нет, погодите. Нет, наверное. Или… не знаю?
Ларк сидит рядом со мной и рассматривает листы бумаги с девятью вариантами моего леттеринга, который я чаще всего использую при работе с планерами и настенными календарями. Да, может быть, я и не показала ей самый-самый популярный стиль «кистью», но также может быть, что если я оформлю в нем хоть еще один проект, я переломаю себе пальцы – и куда же это меня приведет?
Никуда, вот куда.
Никуда – это и конечная точка нашей встречи, потому что у Ларк не получается ни решить, ни буквально объяснить, чего она хочет. Катализатором последних позывов экзистенциального ужаса стал вопрос, хочет ли она акценты черным цветом. Вторник, уже половина третьего, а сидим мы почти с полудня или, возможно, с Рождения Христова. Болящими от усталости глазами я смотрю на Лашель за прилавком. Время от времени она глядит на меня с сочувствующим выражением лица.
Во время моего визита к Ларк на прошлой неделе она казалась неуверенной, переживающей из-за мнения мужа, маленькой и потерянной в своем огромном таунхаусе. Отчасти поэтому я предложила встретиться сегодня в другом месте. К тому же подумала, что для нас обеих будет лучше, если первое обсуждение вариантов пройдет не перед пугающей пустотой стен, которые в недостатке мебели кажутся еще более пустыми.
Конечно же, отчасти я решила не встречаться в их доме, потому что там мог быть Кэмерон в своей ужасной шапочке и кожаных браслетах. Что, если бы он при мне начал рассуждать о своей нелюбви к ромкомам? Надо было предостеречь себя от искушения.
Сначала я предложила кафе, где обычно сижу с клиентами, но Ларк засомневалась. Я вспомнила, как она переживает за конфиденциальность, и убедила ее, что в задней части магазина нам «никто не помешает» смотреть варианты. Лашель ни разу не смотрела «Палатку принцессы» («Что значит парень-поэт с запасом сэндвичей?» – спросила она, когда я попыталась объяснить, с кем сегодня встречаюсь), и пока все идет довольно неплохо.
Разве что, ну… У меня уже ноги затекли. Я хотела уйти отсюда час назад. Думала, что в это время уже буду дома, работать над рисунками для «Счастье сбывается».
С субботнего вечера я нарисовала куда больше, чем за все недели работы над проектом. Игра, в которую мы с Ридом играли – как бы неловко она ни закончилась, – пробудила во мне что-то. Я придумала слово для каждой из пятнадцати букв наших имен, которые мы нашли: какой-нибудь месяц или день, а иногда банальные надписи из планеров и календарей, вроде «ЗАДАЧИ», «ЗАПОМНИТЬ», «СДЕЛАТЬ», «ДНИ РОЖДЕНИЯ». Наполнила их узорами и рисунками. Ни одно из них пока не подходит проекту, но мне кажется, я уже близко.