Лягушачий король
Часть 71 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я вела Боровика объездным путем, чтобы мы подъехали к дому Галины с противоположной стороны.
– Так уже никто не говорит: киоск, – учил меня частный детектив, пока мы ехали. – Не палитесь! А то сразу возраст свой выдаете.
– Мне тридцать четыре года, и я не вижу причин скрывать ни одного из них, – рассеянно ответила я.
– Так уж и не видите! Все женщины врут насчет возраста, можете мне поверить! Я насмотрелся на вашу сестру…
Боровик бубнил о своем огромном опыте, позволяющем ему слету определить психологический профиль любой встреченной личности. Я гадала, сохранились ли отпечатки на дверце морозилки.
– Стойте! Вон ее дом. Дальше пройдем пешком.
Ключ я спрятала в рюкзак еще утром. Надеюсь, никто его не хватится. Мы приблизились к маленькому коттеджу. Мне хотелось спрятаться за широкоплечим провожатым, в то время как Боровик шел уверенно, будто хозяин. Еще в машине я предупредила, что дом принадлежит не мне, а другому человеку. Боровик, ничуть не смущаясь, поинтересовался, велик ли шанс, что другой человек вернется, когда мы будем заниматься своим делом. Я нервно засмеялась и ответила, что шанс ничтожно мал, поскольку владелец мертв.
– Тогда все норм! – заверил сыщик. – С покойниками проблем не бывает. Если только тебя не заперли в морге, ха-ха!
В кухне он перестал идиотски балагурить, сосредоточился и занялся делом.
– Жировые следы, – бормотал он, нанося порошок на белоснежную поверхность дверцы, – хранятся, вообще-то говоря, от двух до пяти суток. Однако стекло и металл, а еще полированные поверхности – наши первые помощники.
Я сидела на табуретке и стучала зубами: не от страха, а потому что в комнатах было промозгло, как в склепе. В окно мне было видно, что происходит на улице. Провожая взглядом каждого прохожего, я ждала, что вот-вот раздастся стук в дверь.
За кустами и оградой мелькнул чей-то силуэт. Мне показалось, он пригибается, будто хочет спрятаться. Я резко привстала, чуть не стукнулась носом о стекло, однако сколько ни вглядывалась, никто не появился.
Черт, черт! Я всегда так гордилась своей выдержкой! А тут какие-то отпечатки…
– Готово, – сказал Боровик, и я чуть не слетела с табуретки. – Отмывать, уж извините, будете сами. – Он кивнул на заляпанную дверцу. – Хотите, чтобы я сразу провел сравнение, или с толком, с чувством, с расстановкой в рабочей, так сказать, обстановке?
– Дважды. – В горле у меня пересохло. – Предварительные итоги сразу, окончательные – после.
– Не терпится. Понимаю!
Ни черта он не понимал, но я не стала возражать. Пока Боровик кряхтел, сравнивая отпечатки, я старалась не смотреть на то, чем он занимается.
– Совпадение есть, – ровно сообщил Боровик. Вне работы и в процессе он так разительно менялся, словно передо мной было два Боровика. «Ложный и съедобный», – подумала я.
– С каким из предметов?
– Со стаканчиком. Маленький, пластиковый. У нас с вами записан под номером…
– …три, – закончила я.
И перевела дух.
Ульяна.
– Здесь есть и другие отпечатки, – предупредил Боровик. – Но у меня нет данных для сравнения.
– Это мои, я приходила сюда. И, наверное, хозяйкины.
Он уточнил, есть ли для него еще работа, я поблагодарила и тут же попыталась отсчитать ему требуемую сумму, но Боровик строго остановил меня:
– В машине.
Мне и самой в последний момент показалось, что в этом есть что-то кощунственное. Правда, частный сыщик наверняка руководствовался другими соображениями.
Мы вышли из коттеджа. Я не стала запирать дверь – мне предстояло вернуться, чтобы отмыть холодильник. В машине рассчитались. Вместе с Боровиком доехали до выезда из поселка, и только в конце нашего короткого маршрута до меня дошло, что он объясняет, чем смывать состав с дверцы.
– Спасибо вам большое. – Я не помнила ни единого совета.
– Обращайтесь!
Сыщик пожелал мне всего хорошего и укатил.
Сначала я заглянула в поселковый магазин, купила печенья и конфет. Написала Илье, что задержалась, получила в ответ фотографию с довольными рожицами детей, перепачканными песком, что означало: мы заняты делом, не отвлекай нас. Слава Богу, он не заметил, как долго я отсутствовала!
Вернувшись снова в коттедж Галины, я надела перчатки и отдраила холодильник, стол, пол и даже подоконник, чтобы не осталось ни малейших следов нашего пребывания.
Понимала ли я, что уничтожаю улики?
Вполне.
Но я знала, что они не имеют ценности. Даже приди я в полицию с заявлением, чем я могу доказать свои слова? Отпечатками? Смехотворно! Вот уж действительно улика: одна женщина по-соседски заглядывала к другой и доставала продукты из ее морозилки! Молодец, Таня Третьяк, крепко прижала преступника неопровержимыми доказательствами!
Лишь для меня они имели значение, поскольку теперь я знала, кто и за что убил бедную Галю.
И с этим знанием мне предстояло что-то делать.
С тринадцати лет я была уверена: правда всегда жестока. Если вы собираетесь говорить людям правду, вы безжалостный человек. А я не хочу быть такой. Не хочу быть одной из тех, кто ходит среди людей, силой раскрывая им глаза: не зажмуришься, сволочь! Не отвернешься от нашей правды-истины!
Но разве можно оставить Илью в неведении?
Человеку, который из ревности так легко перешел черту, нельзя доверять детей. Не то чтобы я дрожала за жизни Евы и Антона… Убийство Галины было рассудочным решением, а убивать собственных внуков – помешательство.
Но кто сможет точно определить, как глубоко его близкий нырнул в безумие?
В одном я уверена: зло разрушает. Оно губит не только душу, но и рассудок. Ульяне позволено так много, что мы не заметим, если она и впрямь сойдет с ума. А когда заметим, может быть уже поздно.
Я вспомнила злобную маленькую девочку в образе немолодой женщины, кричавшую на мою дочь: «И ты будешь терпеть, дрянь!»
В коттедже я со спокойным лицом разложила по полкам в шкафу печенье и конфеты. Отмытые дочиста чашку и стакан поставила на сушилку. Конфетная коробка давно валялась в мусорном баке; если бы Кристина заинтересовалась судьбой трюфелей, все клялись бы, что не прикасались к ним, и в итоге решили бы, что виноваты дети.
Пусть думают что хотят.
Сегодня я поговорю с Ильей, и завтра мы уедем.
С прогулки прибежали возбужденные Антон и Ева, потребовали обед, были накормлены любящей бабушкой, расцелованы и отправлены из кухни. После обеда дедушка читал с ними в гостиной, а Илья отсыпался: герой, строитель замков и крепостей, кумир окрестных детей.
Я ходила, словно в вату обернутая: выкрики, вопросы, смех доносились до меня будто издалека. Мое состояние заметил только жених Варвары. Я несколько раз ловила на себе его пристальный взгляд. Он щурился, точно прикидывая что-то… Может, пытался определить, как я отношусь к нему после драки с моим мужем.
Знал бы Григорий, как мало меня сейчас это занимало.
Меня не оставляла мысль, что я должна предупредить Люсю.
Она находится в зависимости от Ульяны.
Она ест то, что Ульяна приготовит.
В конце концов, каждый имеет право решать, хочет ли он оставаться с убийцей в одном доме.
Люся, маленькая добрая Люся заслуживала правды – единственная из всех.
… Выждав с час, чтобы не нарушать Люсин послеобеденный сон, я постучалась к ней.
Она сидела на кровати, обложившись подушками, и походила на состарившуюся в гареме наложницу султана, о которой позабыли в пылу плотских увлечений. Я не смогла удержаться от улыбки.
Люся довольно бойко выбралась из этого гнезда.
– Таня, я вынуждена признать: на тебе лица нет, – сказала она, рассматривая меня. – Неужели твой проект, как бы это выразить, не прибегая к грубостям, – загубили?
– Люся, присядь, пожалуйста, – попросила я. Потопталась и села напротив нее.
Вспомнилось, как мялась Варвара, придя ко мне с извинениями за скандал на крыльце.
Люся молчала, выжидательно глядя на меня. Рельефная коса, уложенная вокруг головы, напомнила мне прически мраморных статуй. Даже три кудряшки, аккуратно спускавшиеся на висок, были явно выпущены с умыслом.
– Люся, почему у тебя ни единого волоска не выбивается?
Она наклонилась ко мне и шепнула, словно выдавала секрет:
– Воск, Таня! Все дело в воске для укладки! Кристина подарила мне замечательную баночку… Сейчас, оказывается, такое разнообразие средств для создания причесок, это что-то невероятное! Мне нравится жить в наше время, Таня. Что ни говори, оно удобное для женщины моего возраста, словно разношенные тапочки… Правда-правда! Скажем, непослушные волосы. Они всегда меня сердили. А теперь все красиво и аккуратно! Моему возрасту пристала аккуратность. Для стариков аккуратность, опрятность – эквивалент красоты.
– Люся, ты очень красивая…
– О-о-о, девочка моя, ты опять загрустила! У тебя такой тон, словно ты произносишь над моей могилой прощальное слово.
– Мне не нравится то, что придется тебе рассказать.
– Может быть, не стоит рассказывать? – осведомилась Люся. – Ты все взвесила? Уверена, что не хочешь оставить меня в блаженном неведении?
Я растерялась.
– Так уже никто не говорит: киоск, – учил меня частный детектив, пока мы ехали. – Не палитесь! А то сразу возраст свой выдаете.
– Мне тридцать четыре года, и я не вижу причин скрывать ни одного из них, – рассеянно ответила я.
– Так уж и не видите! Все женщины врут насчет возраста, можете мне поверить! Я насмотрелся на вашу сестру…
Боровик бубнил о своем огромном опыте, позволяющем ему слету определить психологический профиль любой встреченной личности. Я гадала, сохранились ли отпечатки на дверце морозилки.
– Стойте! Вон ее дом. Дальше пройдем пешком.
Ключ я спрятала в рюкзак еще утром. Надеюсь, никто его не хватится. Мы приблизились к маленькому коттеджу. Мне хотелось спрятаться за широкоплечим провожатым, в то время как Боровик шел уверенно, будто хозяин. Еще в машине я предупредила, что дом принадлежит не мне, а другому человеку. Боровик, ничуть не смущаясь, поинтересовался, велик ли шанс, что другой человек вернется, когда мы будем заниматься своим делом. Я нервно засмеялась и ответила, что шанс ничтожно мал, поскольку владелец мертв.
– Тогда все норм! – заверил сыщик. – С покойниками проблем не бывает. Если только тебя не заперли в морге, ха-ха!
В кухне он перестал идиотски балагурить, сосредоточился и занялся делом.
– Жировые следы, – бормотал он, нанося порошок на белоснежную поверхность дверцы, – хранятся, вообще-то говоря, от двух до пяти суток. Однако стекло и металл, а еще полированные поверхности – наши первые помощники.
Я сидела на табуретке и стучала зубами: не от страха, а потому что в комнатах было промозгло, как в склепе. В окно мне было видно, что происходит на улице. Провожая взглядом каждого прохожего, я ждала, что вот-вот раздастся стук в дверь.
За кустами и оградой мелькнул чей-то силуэт. Мне показалось, он пригибается, будто хочет спрятаться. Я резко привстала, чуть не стукнулась носом о стекло, однако сколько ни вглядывалась, никто не появился.
Черт, черт! Я всегда так гордилась своей выдержкой! А тут какие-то отпечатки…
– Готово, – сказал Боровик, и я чуть не слетела с табуретки. – Отмывать, уж извините, будете сами. – Он кивнул на заляпанную дверцу. – Хотите, чтобы я сразу провел сравнение, или с толком, с чувством, с расстановкой в рабочей, так сказать, обстановке?
– Дважды. – В горле у меня пересохло. – Предварительные итоги сразу, окончательные – после.
– Не терпится. Понимаю!
Ни черта он не понимал, но я не стала возражать. Пока Боровик кряхтел, сравнивая отпечатки, я старалась не смотреть на то, чем он занимается.
– Совпадение есть, – ровно сообщил Боровик. Вне работы и в процессе он так разительно менялся, словно передо мной было два Боровика. «Ложный и съедобный», – подумала я.
– С каким из предметов?
– Со стаканчиком. Маленький, пластиковый. У нас с вами записан под номером…
– …три, – закончила я.
И перевела дух.
Ульяна.
– Здесь есть и другие отпечатки, – предупредил Боровик. – Но у меня нет данных для сравнения.
– Это мои, я приходила сюда. И, наверное, хозяйкины.
Он уточнил, есть ли для него еще работа, я поблагодарила и тут же попыталась отсчитать ему требуемую сумму, но Боровик строго остановил меня:
– В машине.
Мне и самой в последний момент показалось, что в этом есть что-то кощунственное. Правда, частный сыщик наверняка руководствовался другими соображениями.
Мы вышли из коттеджа. Я не стала запирать дверь – мне предстояло вернуться, чтобы отмыть холодильник. В машине рассчитались. Вместе с Боровиком доехали до выезда из поселка, и только в конце нашего короткого маршрута до меня дошло, что он объясняет, чем смывать состав с дверцы.
– Спасибо вам большое. – Я не помнила ни единого совета.
– Обращайтесь!
Сыщик пожелал мне всего хорошего и укатил.
Сначала я заглянула в поселковый магазин, купила печенья и конфет. Написала Илье, что задержалась, получила в ответ фотографию с довольными рожицами детей, перепачканными песком, что означало: мы заняты делом, не отвлекай нас. Слава Богу, он не заметил, как долго я отсутствовала!
Вернувшись снова в коттедж Галины, я надела перчатки и отдраила холодильник, стол, пол и даже подоконник, чтобы не осталось ни малейших следов нашего пребывания.
Понимала ли я, что уничтожаю улики?
Вполне.
Но я знала, что они не имеют ценности. Даже приди я в полицию с заявлением, чем я могу доказать свои слова? Отпечатками? Смехотворно! Вот уж действительно улика: одна женщина по-соседски заглядывала к другой и доставала продукты из ее морозилки! Молодец, Таня Третьяк, крепко прижала преступника неопровержимыми доказательствами!
Лишь для меня они имели значение, поскольку теперь я знала, кто и за что убил бедную Галю.
И с этим знанием мне предстояло что-то делать.
С тринадцати лет я была уверена: правда всегда жестока. Если вы собираетесь говорить людям правду, вы безжалостный человек. А я не хочу быть такой. Не хочу быть одной из тех, кто ходит среди людей, силой раскрывая им глаза: не зажмуришься, сволочь! Не отвернешься от нашей правды-истины!
Но разве можно оставить Илью в неведении?
Человеку, который из ревности так легко перешел черту, нельзя доверять детей. Не то чтобы я дрожала за жизни Евы и Антона… Убийство Галины было рассудочным решением, а убивать собственных внуков – помешательство.
Но кто сможет точно определить, как глубоко его близкий нырнул в безумие?
В одном я уверена: зло разрушает. Оно губит не только душу, но и рассудок. Ульяне позволено так много, что мы не заметим, если она и впрямь сойдет с ума. А когда заметим, может быть уже поздно.
Я вспомнила злобную маленькую девочку в образе немолодой женщины, кричавшую на мою дочь: «И ты будешь терпеть, дрянь!»
В коттедже я со спокойным лицом разложила по полкам в шкафу печенье и конфеты. Отмытые дочиста чашку и стакан поставила на сушилку. Конфетная коробка давно валялась в мусорном баке; если бы Кристина заинтересовалась судьбой трюфелей, все клялись бы, что не прикасались к ним, и в итоге решили бы, что виноваты дети.
Пусть думают что хотят.
Сегодня я поговорю с Ильей, и завтра мы уедем.
С прогулки прибежали возбужденные Антон и Ева, потребовали обед, были накормлены любящей бабушкой, расцелованы и отправлены из кухни. После обеда дедушка читал с ними в гостиной, а Илья отсыпался: герой, строитель замков и крепостей, кумир окрестных детей.
Я ходила, словно в вату обернутая: выкрики, вопросы, смех доносились до меня будто издалека. Мое состояние заметил только жених Варвары. Я несколько раз ловила на себе его пристальный взгляд. Он щурился, точно прикидывая что-то… Может, пытался определить, как я отношусь к нему после драки с моим мужем.
Знал бы Григорий, как мало меня сейчас это занимало.
Меня не оставляла мысль, что я должна предупредить Люсю.
Она находится в зависимости от Ульяны.
Она ест то, что Ульяна приготовит.
В конце концов, каждый имеет право решать, хочет ли он оставаться с убийцей в одном доме.
Люся, маленькая добрая Люся заслуживала правды – единственная из всех.
… Выждав с час, чтобы не нарушать Люсин послеобеденный сон, я постучалась к ней.
Она сидела на кровати, обложившись подушками, и походила на состарившуюся в гареме наложницу султана, о которой позабыли в пылу плотских увлечений. Я не смогла удержаться от улыбки.
Люся довольно бойко выбралась из этого гнезда.
– Таня, я вынуждена признать: на тебе лица нет, – сказала она, рассматривая меня. – Неужели твой проект, как бы это выразить, не прибегая к грубостям, – загубили?
– Люся, присядь, пожалуйста, – попросила я. Потопталась и села напротив нее.
Вспомнилось, как мялась Варвара, придя ко мне с извинениями за скандал на крыльце.
Люся молчала, выжидательно глядя на меня. Рельефная коса, уложенная вокруг головы, напомнила мне прически мраморных статуй. Даже три кудряшки, аккуратно спускавшиеся на висок, были явно выпущены с умыслом.
– Люся, почему у тебя ни единого волоска не выбивается?
Она наклонилась ко мне и шепнула, словно выдавала секрет:
– Воск, Таня! Все дело в воске для укладки! Кристина подарила мне замечательную баночку… Сейчас, оказывается, такое разнообразие средств для создания причесок, это что-то невероятное! Мне нравится жить в наше время, Таня. Что ни говори, оно удобное для женщины моего возраста, словно разношенные тапочки… Правда-правда! Скажем, непослушные волосы. Они всегда меня сердили. А теперь все красиво и аккуратно! Моему возрасту пристала аккуратность. Для стариков аккуратность, опрятность – эквивалент красоты.
– Люся, ты очень красивая…
– О-о-о, девочка моя, ты опять загрустила! У тебя такой тон, словно ты произносишь над моей могилой прощальное слово.
– Мне не нравится то, что придется тебе рассказать.
– Может быть, не стоит рассказывать? – осведомилась Люся. – Ты все взвесила? Уверена, что не хочешь оставить меня в блаженном неведении?
Я растерялась.