Лягушачий король

– Ладно, подожди в коридоре.

Бабкин сел на длинную скамью, обитую дерматином, и задремал. Он устал. Его вымотали перелеты, переезды и ночевки в дешевых гостиницах. Все эти мытарства не оплачивались клиентом. Однако Бабкин ни на секунду не сомневался в необходимости своего расследования. Он лишь сокрушался о том, что в возрасте этого парнишки, Чеботарева, даже не заметил бы нарушения привычного режима.

Спина, опять же… Надо было Илюшина бросить под машину в Карелии, а не самому ложиться под нее. Потом он вспомнил, что Илюшина в это время вешали, и тяжело вздохнул[2].

Сергей не знал, как долго проспал. Ему пришлось поискать глазами окно, чтобы убедиться, что в нем не разгорается рассвет. Некоторое время он всерьез допускал, что мог проваляться на дерматиновой скамье целую ночь.

– Видок у тебя, конечно… – хохотнул Руслан. – Уж извини за прямоту!

Чеботарев протягивал ему папку, и Бабкин счел, что парень имеет право на фамильярность.

– Мало спал, плохо ел, – в тон Чеботареву ответил он.

С трудом выпрямился, стараясь не морщиться от ноющей боли в спине. Потянуться бы хорошенько, размять шею! Но гордость не позволяла. И чувство уместности. Явился за помощью, уснул в коридорчике, как одряхлевший дед, а теперь не может подняться с лавки, не покряхтев как следует. Тьфу!

Он взял папку, вернулся за следователем в кабинет. Пристроился на стуле возле окна и углубился в изучение материалов дела, на время забыв о Чеботареве.

Акт о пожаре. Протокол осмотра места преступления. Фотографии. Объяснения очевидцев. Экспертное заключение…

На последнем он остановился подробнее.

Следователь сказал правду: пожар начался внутри. Кто-то из погибших не закрыл дверцу печи, и, вероятно, не до конца засунул в нее полено, создав таким образом подобие моста для огня. Пламя перебежало из топки на пол; доски вспыхнули, а остальное было делом времени.

Настал черед фотографий. Хоть Сергей и сказал Чеботареву, что его интересует только личность третьей жертвы, он был частным сыщиком до мозга костей. Сыщик смотрит на все своими глазами, не доверяя чужим.

Фотографии, от которых содрогнулся бы любой нормальный человек, не вызвали в нем ничего, кроме профессионального интереса. Он окончательно отбросил мысль о поджоге. Одно тело было найдено на полу, два других – на полках. Жертвы не пытались выбраться наружу.

Все тела были обуглены. Судебно-медицинская экспертиза констатировала смерть от отравления угарным газом. «Хоть не заживо сгорели», – подумал Бабкин. Между строк он читал, что баня Щукиных была старая, никуда не годившаяся, с каменной печкой, сложенной тысячу лет назад каким-то горе-умельцем, может быть, кем-то из Щукиных собственноручно. Пол перед топкой даже не был защищен металлическим листом, который мог бы предотвратить возгорание.

Впрочем, это не имело значения. Причина смерти была не в огне. Она таилась в углях, переливающихся синевой. Пряталась за заслонкой, которую закрыли раньше времени.

Щукин Валерий Иванович, тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения.

Щукин Леонид Иванович, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения.

Голованов Николай Дмитриевич, тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения.

Бабкин издал долгий протяжный свист, неуместно прозвучавший в стенах кабинета. С фотографии Голованова на него смотрел человек, которого он знал под именем Григория Богуна, жениха Варвары Харламовой.

– Ты чего? – рассмеялся Чеботарев.

– Сейчас объясню. – Бабкин вытащил телефон, вопросительно покачал им в воздухе. – Сфотографирую этого орла?

– Ради бога. Твой, что ли?

– Ага.

Он не удержался от широкой ухмылки. «А ведь я тебя нашел, сукин сын! И даже знаю, каким образом ты стал покойником на кладбище в десяти километрах от Усть-Чекана».

– Вы нашли в доме паспорта, верно? – спросил он, уже зная ответ.

– Ну да. – Чеботарев нахмурился. До него только сейчас дошло, что именно он услышал. – Подожди-ка, подожди…

– Жив-здоров этот товарищ, – подтвердил Бабкин, не в силах скрыть торжества. Но он был так доволен собой и в то же время утомлен, что у него не осталось сил щадить чувства молодого следователя. – Планирует жениться, между прочим!

– А кого тогда похоронили?

Бабкин наконец-то с полным правом потянулся, хрустнув позвоночником.

– В бане нашли Григория Павловича Богуна. Уроженца села под Сыктывкаром.

– Что еще за Богун?

– Честный работяга-шофер из Казани. Работал в фирме «Радиус», был знаком вот с этим гадом, – Бабкин ткнул в физиономию Николая. – Оба водители. Можешь мне поверить: мужика, который проходит у тебя жертвой, я видел своими глазами пять дней назад. Возбуждай дело заново в свете вновь открывшихся обстоятельств.

Чеботарев со стоном запустил пальцы в волосы.

– Как чувствовал, что от тебя будут проблемы… Ну спасибочки! Низкий тебе поклон! Ты мне целое дело разрушил!

Бабкин пожал плечами.

– Во-первых, я тебе только что раскрыл новое. А во-вторых… – Он значительно поднял палец к потолку. – Считай, добился для тебя благодарности от начальства. И все это за каких-то полтора часа при твоем минимальном участии.


– Там крыша, – скептически сообщил Чеботарев, проследив за его пальцем. – Которая, к тому же, протекает. А начальство у меня вообще в другом здании.



Сергей вышел на улицу, когда уже смеркалось. В кабинете было холодно, он замерз и проголодался. Подумал, что надо было спросить у Чеботарева, где можно перекусить… Не набрать ли его? Но вспомнил о половине лепешки, оставшейся от козленка, и забрался в машину.

Он растянулся со вздохом облегчения на заднем сиденье. Ноги согнул в коленях. Полежал, сжевал лепешку, осушил коробку сока, купленную в том же Усть-Чекане, и заел каким-то липким приторным печеньем, показавшимся ему пищей богов.

Пожалуй, это была лучшая трапеза за все время с начала расследования.

Затем он просто полежал минут пять, глядя в серый потолок и представляя на нем реку, а за рекой – лес. И спину, кажется, отпустило.

Дело не было закончено. Однако с этого момента расследование встало на накатанные рельсы, и Бабкину были знакомы все остановки на пути.

Он позвонил тому же человеку, к которому обращался по поводу Богуна, и запросил информацию на Николая Голованова. Человек сказал, во сколько им это обойдется. Бабкин ритуально ответил, что тот кровосос и паразитирует на трудовом народе, что означало «Заплатим, естественно, о чем речь».

– Жди, – односложно сказал тот и повесил трубку.

И Бабкин стал ждать, не выходя из машины.

Он думал не о Богуне и даже не о том упыре, которого преследовал Илюшин. А о том, что земля стоит на таких, как этот парнишка Чеботарев, и на таких, как молчаливый хмырь Истрик, помогающий Макару, и на всех, похожих на них. Без этих людей у них с Илюшиным ничего не получилось бы.

Телефон выдал один за другим восемь сигналов. В мессенджер упали фотографии.

Бабкин принял вертикальное положение, потер глаза и открыл документы. Его давний приятель снял копию с обвинительного заключения по уголовному делу и с резолютивной части обвинительного приговора, вынесенного судом. Уже этого Бабкину хватило бы с лихвой, но его бывший коллега пошел дальше: следом пришли две ссылки на газетные статьи. Одна была совсем небольшой, в два абзаца, вторая, помимо пересказа уголовного дела, содержала в себе аналитику. Он прочел внимательно и ее.

Поднял голову, спохватился, что вокруг темнеет.

Сунул в ухо гарнитуру, поставил навигатор, забил маршрут до Казани и стал звонить напарнику.

Илюшин ответил, когда он выезжал из Арска.

– Серега, привет!

– Есть новости. Ты занят?

– Говори!

– Я нашел своего чувака, и тебе это тоже будет интересно.

На заднем фоне у Макара что-то позвякивало, негромко разговаривали люди.

– Значит, смотри, какая любопытная история. В датах могу сейчас наврать, я за рулем, материалы дела в телефоне, но изложу тебе суть. – Илюшин согласно угукнул. – Жил-был некто Николай Голованов, работал водителем, сначала в Казани, потом в Москве. В июне две тысячи восьмого года двадцатидвухлетний Николай Дмитриевич выехал из Москвы, чтобы, двигаясь через Белоруссию, доставить в Польшу фуру, груженную конфетами и шоколадом.

– Ты сказал, Голованов? – переспросил Илюшин.

– Да. Слушай дальше. Николай в свои юные двадцать два года был одним из звеньев в цепи, занимавшейся нелегальными иммигрантами, в первую очередь из Афганистана. В фуре за водительской кабиной был сделан отсек, в котором через границу тайно провозили людей. Обычная история. Неизвестно, сколько таких поездок успел сделать наш Коля, но сколько-то явно успел, потому что в этой цепи он был не обычным шофером, который не задает лишних вопросов, а человеком, самостоятельно принимавшим решения. Теперь спроси меня, какое опрометчивое решение принял двадцатидвухлетний Голованов?

– Какое?

– Вместо четверых он загрузил в свой потайной отсек восемь человек. Две семьи из Джелалабада, трое несовершеннолетних. Надо тебе объяснять, что поступок был продиктован не жалостью, а жадностью? За один рейс можно было заработать вдвое больше, чем обычно, и он утрамбовал их в эту коробку, как селедок в бочку.

Сергей обогнал фуру и вернулся в правый ряд.

– Васильева Бужа, – прочитал он вслух название на указателе.

– Что? – не понял Макар.

– Не обращай внимания. Будили, должно быть, здесь какого-нибудь Василия злые татары…

– Я смотрю, ты в приподнятом настроении, – заметил Макар.

– Вообще – да, хотя уголовное дело этого козла не добавило мне веры в людей. Но я хотя бы не зря мотался туда-сюда. Восемь человек. Николай взял у этих несчастных деньги и повез их в Польшу. Оттуда, скорее всего, они самостоятельно перебирались бы в Германию, это накатанный маршрут. Дальше имело место то, что называют неудачным стечением обстоятельств. Во-первых, фуру Голованова задержали на таможне. Она простояла двое суток вместо четырнадцати часов, на которые рассчитывал Николай. Во-вторых, на дырки, просверленные во внутренней стене отсека, повалились плохо закрепленные коробки с грузом и затруднили доступ воздуха. Когда Голованов оказался в Польше, он доехал до Люблина: по их договоренности афганцев высаживали именно там. Забрался в фуру, разгреб коробки и обнаружил в потайном отсеке восемь трупов. Он перетрусил настолько, что даже не подумал спрятать мертвых. Бросил машину на одной из улиц города и удрал обратно через границу.

– На что он рассчитывал, интересно…

– Ни на что. Просто драпал. Уносил ноги. У него от страха мозги переклинило. Хотя, знаешь, не совсем! Я думаю, он надеялся через своих дружков на родине обновить документы и жить под чужой личиной. Но польские полицейские уже к вечеру обратили внимание на фуру. Заглянули внутрь. Увидели тела, потому что наш красавчик удрал, даже не завалив коробками вход в отсек. Дальше проще простого: пробили по номерам, выяснили, кто водитель, и связались с нашими. Голованова взяли здесь на третий, что ли, день, после возвращения. Запираться ему было бессмысленно, но своих он не сдал. Получил восемь лет.

– По году за каждого покойника, что ли?

– Я бы его за такое душегубство закатал лет на двадцать, но ты же знаешь наши суды… Короче, на восемь лет Николай был изолирован от общества. Вышел он в августе две тысячи шестнадцатого. Предыдущая часть истории для нас, в общем, значения не имеет. А вот та, к которой я сейчас перехожу, прямо связана с моим расследованием.

– Слушаю очень внимательно, – сказал Макар.

– Я восстановил события по ключевым точкам. В августе Голованов освободился. На радостях он почти сразу заявился к своим приятелям, братьям Щукиным, которые жили в деревне Усть-Чекан. Оба брата – сидельцы, мелкий криминал. У них свой дом, стоит наособицу. Неделю эти три рыла пьянствовали. Голованов в деревне не показывался. А потом его что-то кольнуло, и он позвонил своему знакомому, Грише Богуну. Тот вкалывал в транспортной компании. Был на хорошем счету, и отзываются о нем, не считая его финального выкрутаса, в общем-то, тепло.