Лягушачий король

Старшая сестра – его противоположность. Спутавшиеся светлые волосы, голубые глаза, коленки в синяках и ссадинах. На пальчике детское кольцо, явно в подражание матери. С первого взгляда она показалась ему копией Кристины: прехорошенькая жестокая малышка, равно способная на дурные и добрые движения души. Но чем дольше он смотрел на Еву, тем больше видел в ней мать. Те же узкие скулы, крупноватый нос, высокая, четко очерченная арка верхней губы.

Умершая соседка не выходила у него из головы. Болиголов, значит… Мало ему мутного типа без отпечатков, теперь еще и это.

Не любил он такие совпадения! Вчера его наняли, а сегодня по соседству свежий труп. И дети еще…



Он огляделся и заметил, что мальчик исчез. Только что был здесь – и вдруг пропал. Сергей обернулся: калитка открыта. Илья разводит костер, Ева крутится у него под ногами. Харламовы-старшие в стороне. Сестры уносят посуду, старушка в кресле на веранде присела на уши Богуну – должно быть, вспоминает, как служила фрейлиной у ее величества.

– Антон! – позвал Сергей. – Ты где?

Дети этого возраста способны буквально раствориться в воздухе, побежать за бабочкой, укатившимся мячиком – и исчезнуть. Бабкин пошел к калитке, ускоряя шаг. Не хватало еще, чтобы мальчишка выскочил на дорогу… тьма взрослых в доме, а за пацаненком никто не уследил…

– Он убежал играть со старшими ребятами.

Бабкин обернулся и увидел Татьяну.

– Какими ребятами? Где?

– Пойдемте, я вам покажу.

Она провела его по тропинке между деревьев, обогнула дом.

С обратной стороны участок Харламовых выходил на переулок, въезд в который с обеих сторон был закрыт шлагбаумами. Посреди переулка высилась гора красно-желтого песка. Вокруг нее копошились мальчишки, среди которых он с облегчением увидел темную ушастую голову.

– Сосед привез песок специально для детей. Наверное, это последние выходные, когда можно поиграть в этой куче в свое удовольствие. Потом начнутся дожди.

Голос у нее был негромкий и какой-то глуховатый. Бабкин лишь теперь ощутил, как резал ему слух визгливый тембр Харламовой и ее старшей дочери.

– У вас есть дети, – сказала Татьяна, и это был не вопрос.

– Почему вы так решили?

– Когда вы не увидели Антона, то сразу пошли проверять самое опасное место. Это чисто родительская реакция.

– Это профессиональное.

– Гнойные хирурги всегда ловят убежавших мальчиков, – согласилась она без улыбки. – Над пропастью во ржи.

Черт! Он и забыл, что выдал себя за хирурга. Вот почему за обедом Ульяна приставала к нему с вопросом, правильное ли лечение назначили ее мужу, и рвалась показать какие-то назначения.

– Вы так резко осадили Ульяну Степановну… – сказала Татьяна. – Вам часто приходится отбиваться от расспросов такого рода?

– Бывает… – Он судорожно пытался вспомнить, в чем заключалась резкость. Вроде бы он просто ответил, что ничего не понимает в отравлениях. – А вам?

Она улыбнулась.

– Я архитектор. Нам легче, чем юристам и врачам. Поверьте, никто не хватает архитектора за руку с просьбой сказать, что не так с его домом.

– А что обычно не так с домами? – заинтересовался Бабкин.

– Система пожарной безопасности, – ответила она, не задумываясь. Поймала его удивленный взгляд и рассмеялась. – Это мой пунктик. Я в любом здании в первую очередь смотрю на то, как реализована защита от пожара. И, знаете, ответ «из рук вон плохо» звучит куда чаще, чем мне бы хотелось. Причина не в злом умысле, а в отсутствии продуманных решений. Например, ступеньки слишком узкие, они годятся для медленно идущего человека, но бегущий непременно споткнется и задержит остальных… Или распахнувшаяся дверь отсечет поток людей, спасающихся от огня. Всего на несколько секунд, но даже микроскопические задержки играют роль.

Бабкин понимающе кивнул.

– Простите, я оседлала любимого конька, а для несведущих это утомительно.

Улыбка зарождалась в ее глазах, затем перебегала на губы, лицо озарялось ею, но когда уже казалось, что вот-вот сорвется тихий смех, Татьяна будто спохватывалась – и все гасло. «Как бабочку прихлопывают сачком», – подумал Бабкин.

Он запротестовал и сказал, что вовсе не утомительно, как раз наоборот. И вообще, он рад поводу расширить горизонты. А то все инфекции да раны, раны да инфекции…

– Это предмет нашего давнего спора с коллегой. Не пожарная безопасность как таковая, но удобство людей, в широком смысле.

– О чем здесь можно спорить? – удивился Сергей.

Ему нравилось, как она говорит о своей работе. Он подумал, что она любит жестикулировать, смеяться, сидеть на подоконнике, как Илюшин, от всей души костерить напортачивших строителей, – и все это яркое, живое, чувственное, местами злое, веселое и сильное спрятано под железную броню. Все закупорено. Защищено. Но передвигаться в этой броне невозможно. Да и дышать-то с трудом.

Татьяна отбросила челку и покачала головой.

– Понимаете, Сергей, есть принципиальная разница в том, как мужчина-архитектор и женщина-архитектор подходят к проекту. Мой коллега – как раз мужчина со всеми вытекающими.

– Поясните!


Татьяна нашла взглядом Антона, помахала ему.

– Только если вы обещаете никогда не пересказывать наш разговор ни одному человеку, имеющему отношение к проектированию зданий!

– Скальпом своим клянусь, – сказал Бабкин. – То есть, тьфу, скальпелем.

– Женщина подходит к проекту как хозяйка. Она представляет себя внутри здания, мысленно проходит по этажам, воображая, как будет пользоваться тем, что здесь появится со временем. Что важно для хозяйки? Чтобы внутри было просторно и удобно. Чтобы пространство было организовано логично и разумно. И, конечно, красиво! Она отталкивается от внутреннего наполнения и лишь затем переходит к внешнему.

– А мужчина?

– А мужчина возводит памятник себе, – засмеялась Татьяна. – Когда задуманное им построят, заказчик будет плеваться, а проезжающие мимо в автомобилях говорить: какой восторг! Вот идеал мужчины-архитектора! Он ориентируется на тех, кто едет мимо, а не на тех, кто будет пользоваться плодами его трудов.

– Не любите вы своего коллегу, – заметил Сергей.

– Коллега отличный! С размахом, вдохновением. Но у него в рабочем помещении потолки двадцать метров высотой, потому что воздух и красиво. «Пространство играет!» А то, что внутри тридцать сотрудников мерзнут, потому что обогреть такое помещение зимой невозможно и окна с фасадами не держат тепло, – это не его забота.

Они неторопливо вернулись на площадку, оборудованную под шашлыки. С каждым шагом Татьяна двигалась все медленнее и наконец остановилась так, чтобы их разговор не доносился до ушей Харламовых.

– Но вы не ответили на вопрос, есть ли у вас дети. – Она испытующе посмотрела на Сергея.

И тут до него дошло.

– Елки-палки! Вы считаете, я Кристине морочу голову? Утаиваю от нее жену и троих малюток?

– Ну, у вас след от обручального кольца на пальце. Что еще я должна думать?

М-да. Это он лопухнулся, конечно. А что было делать! Палец бинтовать, что ли?

Бабкин вспомнил одного своего знакомого, который после отъезда жены на курорт принимался раз в час макать безымянный палец правой руки в огуречный рассол. По его словам, это был идеальный способ скрыть след от кольца. Рассол хранился в общественном холодильнике, налитый в баночку из-под детского питания, и каждый раз, натыкаясь на нее взглядом, Бабкин морщился, потому что баночку сотрудник притащил из дома после того, как содержимое ее было съедено его детьми. Не то чтобы Бабкин осуждал чужие измены. Но отдавала вся эта история с баночкой какой-то безумной гнильцой.

Впрочем, рассол не помог. Вернее, рассол-то как раз действовал, но однажды сотрудника подвело неверие в ихтиологические познания жены. Он сообщил, что уехал рыбачить на Волгу, и неделю спустя привез домой два ведра сибаса. Вышел великолепный скандал. Выйдя на работу, сотрудник прятал лицо, на котором читалась глубокая печаль и следы встречи с размороженной рыбьей тушкой.

– Поверьте, Кристина знает о моей семейной… э-э… ситуации, – только и смог сказать Сергей.

Кажется, она ему не поверила.

Это не имело значения, но он был недоволен тем, что дал застать себя врасплох.

Двадцать минут в компании Татьяны оказались самыми спокойными и приятными за все время, проведенное у Харламовых. Они были словно вырезаны из другого дня. А в дне нынешнем чем дальше, тем острее чувствовалось напряжение.

Оно сквозило в шуточках, брошенных Кристиной. Звучало в смехе Ульяны. Мелькало во взглядах Виктора Петровича. Как будто все эти люди скрывали какую-то общую тайну – или каждый свою.

– О чем вы с Танькой разговаривали? – ревниво осведомилась Кристина.

– Об архитектуре.

– Бедный! Скука-то какая.

– Да нет, очень интересно, – чистосердечно сказал Сергей.

Кристина помолчала.

– А знаешь, Танька отказалась поменять фамилию, когда выходила замуж за Илью. Не взяла нашу.

– Да? Бывает…

– А можешь представить, по какой причине? – не унималась девушка.

– Понятия не имею.

– Нет, ты подумай!

Бабкин вздохнул. Он не понимал, чего хочет от него клиентка. Фамилии какие-то… Кому какая разница! Он пытался вспомнить, были ли у них с Машей споры или хотя бы разговоры на эту тему.

– Сдаюсь, – сказал он.

– Слушай внимательно! Танька не взяла фамилию Ильи из-за того, что ее собственная – Третьяк! – Кристина театрально воздела руки к небу. – И ее папочка, видите ли, когда узнал, что дочурка собирается выйти замуж, заявил, что нельзя Третьяка поменять на Харламова.

Бабкин невольно ухмыльнулся:

– Смешно!

– А по-моему, ни разу, – сухо ответила Кристина.