Лягушачий король

Однако во дворе, где жил Егор, за год до случившегося установили систему наблюдения над въездом в подземный гараж. В угол ее обзора попадал и его дом.

Записи проверили и убедились, что в десять пятьдесят две Олейников вошел в свой подъезд и в этот день больше не выходил.

Убийство старой гримерши осталось нераскрытым.



Договорившись с Олейниковым о встрече, Макар позвонил напарнику.

– Я планирую побеседовать с человеком, которого подозревали в убийстве первой жертвы Хроникера, – сообщил он. – Егор Николаевич Олейников. Режиссер. Так что если я вдруг исчезну, а потом меня найдут с проломленной головой, ты знаешь, кто в этом виноват.

– Я книгу напишу, чтобы увековечить твою память, – пообещал Сергей. – Еще раз: как фамилия этого гуся?

– Олейников.

– Уж не домой ли к нему ты собираешься?

– В театр, – сказал Макар.

– Это опасное место, да. Напиши мне, как закончится встреча. А! Слушай! Новости видел? В твоем парке агрессивный алкаш избил ночью пятерых школьников.

– А что пять школьников делали ночью в парке? Заполняли дневник наблюдений за живой природой?

– Ты там не шутки шути, а ходи осторожнее. Народ по осени дуреет!

– Буду ходить осторожнее, – пообещал Илюшин.



В последний момент режиссер перенес встречу в кафе. Макар вошел в «стекляшку» и увидел Олейникова. Тот сидел в глубине зала, листая пухлый блокнот. В нем с первого взгляда узнавался человек, способный в любом месте погружаться в свое дело до полной отрешенности от окружающего мира.

Он мало изменился по сравнению с фото: невысокий крепыш с большой головой и умным взглядом. Мясистый нос, тонкие губы. Длинный белый шрам возле уха. Он напомнил Илюшину итальянского мафиози из сериала «Клан Сопрано», который любил Сергей.

Егор оторвал взгляд от записей, улыбнулся и встал.

– С разными людьми сводила судьба, но с частным детективом впервые. – Он крепко пожал Макару руку. – Здесь пекут свежие блинчики и оладьи. Найти хорошие оладьи в Москве – целый квест!

Илюшин заказал кофе и оладьи. Прехорошенькая девушка бойко перечислила длинный список варений.

– Кизиловое, – подумав, сказал Макар. – Егор Николаевич, спасибо, что согласились встретиться.

– Егор и на «ты», – твердо сказал Олейников. – Как не встретиться! Нина меня на коленях качала, когда я был вот такой. – Он показал ладонью метр над полом. – Они с моей мамой дружили бог знает сколько лет.

При упоминании мамы лицо его на мгновение сделалось беззащитным и детским.

Макар, конечно, знал о матери Егора.

Расцвет Ирины Олейниковой, взявшей себе звучный псевдоним «Лиана», пришелся на середину семидесятых, когда фильмы с ее участием выходили один за другим. При упоминании в прессе к ее красоте обычно прилагался эпитет «утонченная». Насколько хорошей актрисой она была, Макар не мог судить, но он видел, что в кадре Лиана изумительно естественна; так могут быть естественны олень или роза.

Одна из самых удачных ее фотографий разошлась в виде календарей: Лиана в гипюровом платье небесного оттенка стоит у окна с букетом роз, на шее – жемчужное колье.

Большие темные глаза. Чистый белый лоб. Детская припухлость губ и век.

Егор не унаследовал красоты своей матери.

В восьмидесятых, когда Олейникову перестали снимать, она начала пить. Ее последним прибежищем оставался театр, однако на сцену она выходила редко. В начале девяностых Лиана Олейникова снималась в рекламе, пыталась – безуспешно – вести курсы актерского мастерства и все глубже погружалась в пучину безвестности.

Однако в девяносто пятом все изменилось. Один из мэтров киноискусства объявил о масштабной экранизации «Графа Монте-Кристо». «Новое прочтение Александра Дюма!» «Блокбастер, которого вы еще не видели!» Рекламный бюджет втрое превышал стоимость производства. Лиану Олейникову утвердили на роль Мерседес. Любовную линию с Эдмоном Дантесом переписали и расширили.

Это была не роль, а пропуск в новую жизнь.

Лиана готовилась к съемкам три месяца. Да, ей было уже сорок три, но и ее героине в финале романа почти сорок!

Олейникова на невероятном подъеме приступила к работе. А две недели спустя ее заменили другой актрисой. О причинах отказа говорили разное: кто-то утверждал, что Лиана не способна играть, а в прежних ролях ее спасала лишь естественность и красота молодости, кто-то – что Валентина Лесницкая, которую взяли на замену, была любовницей продюсера.

Пятнадцатого июня Лиана Олейникова повесилась. Ее тело нашел девятнадцатилетний сын Егор.

– После гибели мамы Нина Тихоновна меня поддержала, – сказал Олейников. – Я был раздавлен. Винил во всем себя. Не мог отделаться от навязчивых мыслей, что просмотрел, упустил… Не понял, насколько ее потрясло случившееся. Я был, конечно, законченный лоботряс… И тут такое. У меня никого не было, кроме мамы. Она воспитывала меня одна.

Илюшин не делал записей – лишь понимающе кивал.

– Следующий год после маминой смерти стал для меня годом открытий, – продолжал Егор. – Скажем, у мамы была старшая подруга. Жила в другом городе, но они переписывались, вместе ездили отдыхать. Как только мама умерла, подруга начисто забыла о моем существовании. И это не исключение, а правило. Лишь один пример из многих. На фоне этих людей, не желавших об меня травмироваться, Нина Тихоновна с ее грубоватой заботой выглядела ангелом.


Олейников говорил как человек, привыкший к вниманию.

– Прости за многословность, – словно прочитав мысли Илюшина, сказал Егор. – Я только пытаюсь объяснить, что второго обвинения в смерти Нины выслушивать не буду.

– Разве девять лет назад тебе предъявляли обвинение?

– Официально – нет. Но я же не идиот! В конце концов, я работаю с языком тела, с мимикой, с тембром голоса. Не важно, что говорит человек, – важно, как он это делает. Следователь произносил: «Вы свободны, Егор Николаевич», а все его тело сообщало: «Я посажу тебя за убийство!»

Экран телефона, лежавшего рядом с Олейниковым, постоянно вспыхивал беззвучными вызовами. Макар дождался, когда режиссер смахнет очередной из них, и спокойно сказал:

– Я здесь вовсе не для того, чтобы предъявлять обвинения.

– Ты ищешь убийцу девять лет спустя?

– Именно так.

– Кто тебя нанял? Ты частный детектив, у тебя должен быть клиент.

– Не имею права разглашать эту информацию, – на голубом глазу солгал Макар.

Егор прищурился, разглядывая его. Илюшину показалось, что его собеседник сейчас примется цитировать Станиславского с его знаменитым «Не верю», но подошла официантка, поставила перед ним заказ, и молчаливое сомнение как будто рассеялось.

– Странно, что они пошли на это спустя столько лет, – наконец сказал Егор. – Просто не верится.

– Кого мы обсуждаем?

Режиссер несколько нарочитым жестом сложил руки на груди.

– Думаю, ты понимаешь, – с усмешкой сказал он. – У Ельчуковой из родни не было никого, кроме них. – Макар по-прежнему вопросительно смотрел на него, и Егор продолжил с таким видом, словно говорил: «Я знаю, что ты знаешь, но притворюсь, раз ты настаиваешь». – Денис Ельчуков, его жена и их сын. – Глаза его загорелись. – Нет, постой! Только не говори, что у Дениса хватило наглости!..

– А почему, собственно говоря, именно наглости, а не чего-нибудь другого? – неопределенно высказался Илюшин и вылил на оладьи варенье.

Егор нахмурился.

– Денис – единственный брат Нины Тихоновны, младший. Незаурядная личность! Требовал, чтобы Нина продала свою трехкомнатную квартиру, выбрала себе что-нибудь поскромнее – скажем, однушку на окраине, – а разницу отдала. Ведь ему нужнее! Она одинокая старуха, на которую незаслуженно свалилось жилье рано умершего мужа, а у него семья: жена и сын. Сына-то Денис и хотел отселить. К счастью, Нина послала братика к черту. После этого отношения у них совсем разладились. Года за два до ее гибели Денис с женой уехали в Германию, с тех пор не возвращались.

– А сын?

– Иван? О нет! Иван не собирался никуда уезжать! Он же музыкант, ему требуется тусовка, среда! – Олейников неопределенно провел рукой в воздухе. – Как только родители уехали, он перебрался в Питер. Потом снова вернулся в Москву… Играл в переходах метро и заливал девицам о свободе самовыражения.

В кафе ввалилась громкоголосая стайка девушек. Увидев Олейникова, они разом притихли. Одна сделала книксен.

– За что ты его не любишь? – поинтересовался Макар.

Егор всерьез задумался.

– Я его не то чтобы не люблю, скорее, не знаю. Он сейчас взрослый, а виделись мы последний раз на похоронах. Ивану было двадцать восемь или двадцать девять… Мне показалось, он манерный кривляющийся парень, в котором амбиций больше, чем содержания. Но я могу заблуждаться. Гибель Нины заставила меня вернуться чувствами и мыслями к тем дням, когда умерла мама, и вряд ли я был способен к трезвой оценке кого бы то ни было. – Олейников пощипал губу. – Помню, от меня ждали каких-то речей. А я ни слова не мог выдавить. Это списали на заносчивость, высокомерие: мол, сын Лианы не желает снизойти до простой гримерши. Возвысился и зазнался! Сейчас я думаю, что допустил ту же ошибку в отношении Ивана. Мы с ним не поладили много лет назад. К тому же… – Егор помолчал. – В прошлом году мы ставили с детьми «Алые паруса». – Он кивнул в сторону компании юношей и девушек, устроившихся у окна. – Они придумали, что пока Ассоль гуляет в одиночестве на берегу моря, на ней легкое платье. Но по мере ее приближения к городу к ней подбегают жители и напяливают нечто вроде пончо, удлиненного сзади, так что в конце концов за ней волочится тяжелая мантия. Горожане ни в чем ее не обвиняют, у них вообще нет реплик… Но зрители понимают, что мантия символизирует грех отца, который тянется за Ассоль, превращаясь в вериги. Я проделал с Иваном то же самое. Пририсовал ему мантию, на которой вытканы гнусные поступки его папаши. Что не характеризует меня как проницательного человека. Он, по-моему, с родителями видится раз в сто лет…

Из всей этой рефлексии Илюшин выхватил то, что его удивило.

– Ты общался с племянником Ельчуковой?

Олейников на секунду отвлекся на кого-то из вошедших, снова приветственно подняв руку.

– Извини, о чем ты спросил?

– Ты общался с этим Иваном прежде? – повторил Макар.

– Ну, смотри: Нина время от времени устраивала у себя то, что она окрестила «суаре». Я бы назвал это сабантуем. Круг ее знакомых был очень велик, она видела себя кем-то вроде хозяйки салона, хотя я сказал бы… – Он с виноватой улыбкой развел руками и закончил: – …что эти притязания не были оправданны. Посуди сам: трехкомнатная хата в Москве в наши студенческие времена была редким подарком. И никаких ограничений! Выпивка, музыка, девушки… Мы беззастенчиво пользовались приглашениями Нины, не слишком-то считаясь с ней самой. Она не высказывала недовольства происходящим. Ее вдохновляло, я думаю, само присутствие молодежи. В те времена, когда я бегал в студентах, ей было уже под шестьдесят. Древняя старуха в наших глазах! Я был, конечно, по отношению к ней редкой скотиной. Нет, внешние правила приличия не нарушались, ничего такого! Мы притаскивали немудрящую закусь, первые двадцать минут все тосты поднимались за хозяйку… Нина со скромным, но царственным видом кивала нам. Затем уходила к себе, и тут-то начиналось настоящее веселье. Меня Нина приглашала, потому что, как я тебе сказал, они с мамой близко приятельствовали, она была кем-то вроде наставницы, лоцмана в бурных водах актерского бытия. Моя мать вообще предпочитала подруг старше нее…

Илюшин забеспокоился, что Егора сейчас опять снесет в воспоминания о Лиане.

– Значит, на этих вечеринках появлялся и ее племянник? – спросил он.

– Пару-тройку раз, – небрежно ответил режиссер. – Нина старалась не смешивать контексты. Ее родные проходили по одному ведомству, студенты вроде меня – по другому, коллеги – по третьему. Но племянник есть племянник, и, конечно, время от времени я его там замечал. Он к нам тянулся. Что и неудивительно! Я единственный пришел с режиссерского факультета, а остальные-то были с актерского: талантливые, раскрепощенные, просто красивые, в конце концов… Особенно девушки. Между прочим, я изредка становился свидетелем удивительных превращений, когда нам удавалось подбить Нину показать ее мастерство. Перед зеркалом сажали кого-нибудь из наших девчонок – будущих див, красоток, – и Нина брала в руки «инструмэнт». И вот оно, чудо: несколькими точными движениями она преображала их. Красивое становилось прекрасным. Или наоборот: теряло привлекательность. Положит Нина под глаза серые тени, опустит двумя штрихами карандаша углы рта, – и перед тобой изможденная колхозница, а не рафинированная москвичка. Ты ведь знаешь, что слово «гример» происходит от греческого «grimo», то есть «морщина»? Нина, кстати, часто повторяла, что не морщины старят лицо, а помятость.

Егор выпрямил спину, вытянул вперед подбородок и проговорил старческим, но твердым голосом:

– «Девочки, ваша красота не на лице! Ваша красота между лопатками». Она имела в виду, что спина должна быть прямой, а шея гибкой. Показывала маме специальные упражнения, чтобы кожа дольше не обвисала. Ну, это не пригодилось.

Илюшин окончательно убедился, что Олейникова, как ослабевшего пловца, сносит течением на одни и те же камни.

– После убийства Нины Тихоновны ходили разговоры, что ее убили из-за драгоценностей… – начал он.

– Да это полная чушь! – с неожиданной резкостью оборвал Егор. – Извини. Догадываюсь, кто распускает эти слухи… некоторым лишь бы сделать приключенческий фильм из чужой жизни и смерти! Добавить живописности, как они ее понимают.