Лик полуночи

Фиона.

– Мне следовало догадаться, – прорычал он. – Что за игра на этот раз? Почему вы не можете оставить меня в покое?

– Это не игра, – сказала она со всей серьезностью. – Это жизнь и смерть, и пришло время и тебе узнать то, что знаем мы.

Она прошла мимо – в длинном бархатном плаще, накинутом на плечи для защиты от холода. За ней, конечно же, шел Матисс. Куда бы она ни шла, он упорно следовал за ней. Но вместе с ними пришли еще двое, имена которых он не мог назвать. Шарбон не мог поверить глазам – неужели это они? Он знал, как они выглядят, но это просто не могло быть правдой.

Перед ним стояло два высоких человека – белый и черный. По коже лица и рук вились синие линии, завиваясь в воронки, искажая черты. Эти узоры источали мягкий фиолетово-голубой – могильный – свет. Они, должно быть, полностью покрывали все тело. Хотя ноги, грудь и руки были полностью закрыты роскошными мантиями цвета светлой лазури, узоры все равно было видно, потому что завитки светились под тканью. Лысые головы украшали короны из серебряных лезвий.

Он много раз пугал своих девочек сказками о марионетках Тало, но даже и представить себе не мог, что они и вправду существуют. Наверное, это люди в тщательно продуманных костюмах.

Наверное.

Они – это то, о чем ты в страхе подумал, снова раздался голос в его голове, только на этот раз ему в унисон говорили еще двое. Почему-то эти люди говорили, не открывая рта. Возможно, оно и к лучшему, учитывая, что рты марионеток должны были утыканы зубами, как у чудовищ. Шарбон отвернулся, чтобы заглянуть вглубь ледника, чтобы увидеть хоть кого-то или что-то при свете зажженной свечи Фионы.

Разумеется, третья марионетка Тало – более приземистая и округлая, чем две другие, и неопределяемого пола, занимала задний угол, ближайший к обложенному соломой льду. Шарбон был уверен, что раньше оно не источало эфемерного сияния – иначе он бы заметил. Но теперь оно сияло мягким кобальтово-синим светом.

Это мои инструменты, – сказали голоса. – Мое единственное средство общения в твоей точке мира. Они прилагают много усилий, чтобы проявиться и находиться в таком виде какое-то время. Так что слушай внимательно, потому что я должен говорить быстро.

– Я не знаю, кто ты, но знаю, что ты хочешь, чтобы я в тебя поверил. А я не верю, я не допущу…

Сиди. Тихо.

Или, все же, допустит. Какой смысл сопротивляться? Тратить силы?

Здесь Фиона. Она будет вести свою линию, свою игру, и он сможет лишь бежать по этому новому лабиринту, который она для него создаст. А потом, если ему повезет, ей надоест, и она отпустит его.

Его охватило чувство полного поражения, руки и ноги затряслись от слабости, и Шарбон рухнул на землю, на подкосившиеся ноги, обхватив голову руками. Слишком мало он ел и спал. Слишком много горя пережил, и сил бороться у него не осталось. Он хотел, чтобы не только эта встреча, но и эта жизнь, и его существование закончились. И поэтому он сидел здесь и позволял им рассказывать те сказки, которые им хотелось рассказать. А потом он пойдет домой и будет молиться, чтобы его поскорее унесли в пески.

Ты точно знаешь, кто я, ты знаешь, что это за создания. Я – волоски на твоей шее, что встают дыбом, когда ты чувствуешь, что за тобой следят. Мои марионетки – это мерцание в лучах солнца, движение статуи, тень, возникающая там, где ее быть не должно. Когда ты уверен, что кто-то есть, но никого не видишь – это я наблюдаю за тобой вместе со своими марионетками.

Крики и отрицания не помогли, но, возможно, он сможет заглушить голоса. Шарбон заткнул уши пальцами, зажмурил глаза и склонил голову. К своему облегчению, он обнаружил, что это помогло, и голоса чуть ослабли. Возможно, ему только казалось, что звуки проецируются прямо в голову.

Тало сказал что-то резкое Матиссу, и тот бросился к Шарбону сзади, схватил его за запястье, оторвав одну руку от уха.

– Вы будете слушать, – выдохнул Матисс.

– Зачем? Какой в этом смысл? Чего вы хотите?

Ты будешь слушать свое божество! крикнуло оно.

– Ты не божество! Даже если ты Тало – если это не кошмар, и ты действительно оно – ты лишь творец мира, который скормит человечество своим собакам!

– Нас обманывают! – зашипела Фиона, опускаясь на колени рядом с ним. – Всех и каждого, кто живет в Долине с самого начала. Послушай его – послушай само Непознанное!

– Этого… – он хотел выплюнуть еще одно отрицание.

Но голова его уже кружилась, запястье ныло в плотной хватке Матисса, да и вообще ничего не имело смысла. «Этого не может быть» – слишком слабая реакция на странные события, разворачивающиеся перед ним.

Я обыскал каждый из ваших городов-государств в поисках слуг, которые могли бы мне помочь.

Вы жаждете познать свое божество Непознанного, а ваше божество Непознанного пытается добраться до вас уже тысячу лет. Я хочу помочь вам, дети мои, но мне не разрешают. Долгие века я искал путь сюда, способ, чтобы помочь вам. Но мне мешают.

– Боги не пускают тебя, – предположил Шарбон. – Все знают…

Всех кормят ложью. Ложью, чтобы вы были послушны. Ложью, чтобы вы были довольны и слабы.

Шарбон невесело рассмеялся.

– Нелепо, – усмехнулся он. – Кто мог создать такую ложь? Кто может удержать бога?

Все началось с Абсолона Рауля Тремо, а ваши правительства продолжают обман.

– Как может человек помешать богу войти в Долину?

Фарс становился все более и более нелепым. Чего они хотят тут добиться, скармливая ему эти сказки?

Это началось, когда я ушел. Когда я увидел, что другие занимаются границей, что вы, наши хрупкие создания, в безопасности, я пошел проверить других своих детей. Тысячеглазое чудище потеряло все свои глаза, кроме двух, живое болото почти высохло, а населяющие его мухи валялись мертвыми вокруг, зубастые бури на кожаных крыльях потеряли силу, грустно щелкая одним зубцом на хрупком парусе, перемещаясь с места на место лишь по прихоти ветра. Я много отдал человечеству, забыв про свои обязанности перед другими. Но когда я вернулся, мне запретили входить. Тот самый дар, которым я вас одарил, был извлечен и испорчен. Им воспользовались, чтобы сделать вас послушным и держать меня на расстоянии.

На создание марионеток я потратил столетия, и то, что я увидел, когда я пробил брешь в границе вашей долины, вызвало у меня отвращение. Ты должен понять боль, о которой я говорю, горе, которое я испил, потому что и ты испытал то же самое. Смотреть, как страдают твои дети, когда ты так много сделал для них, для их процветания, видеть, что они заслуживают лучшей доли и благополучия…

Шарбон оттолкнул от себя очевидный намек на сына.


– Какие дары? О чем ты говоришь? Нет у нас никаких даров от Непознанного – одни лишь кары…

Снова ложь. Боги не стремятся карать. Они никогда не просили ни ваших рук, ни эмоций, ни времени, ни воли. Это все навязал вам Абсолон. И это тоже не так, как должно было быть.

– Нет, нет.

Шарбон попытался снова зажать ухо рукой. В этих словах был яд, маленькие семена сомнения. Именно их и посеял бы создатель мира, чтобы пожать хаос, если бы мог.

– Откуда мне знать, что это не трюк Тало? Какие доказательства ты можешь мне предоставить, чтобы доказать, что ты и божество Непознанного – одно и то же лицо?

Я могу сказать тебе, где искать мои дары. Пятая магия. Она было с вами все время – я отдал свою магию, как и другие. Но Абсолон испугался того, к чему может привести мой дар. Он стремился к власти и восхвалениям как избранный лидер, и моя магия подорвала бы иерархию, которую он хотел построить.

Ты – целитель. Расскажи мне, что ты знаешь о тканевых жидкостях – экстрактах.

Это был неожиданный поворот в разговоре. Какое дело богам до экстрактов?

– Кровь, мокрота, желтая желчь и черная желчь. Каждая дана нам богами во время нашего создания, и каждая исполняет свою функцию в теле.

Почему же всего четыре?

– Простите?

Если вас создали пятеро божеств, почему тканевых жидкостей всего четыре?

Шарбон никогда не задумывался над этим. Точный процесс создания человечества не был подробно описан ни в одном из свитков; никто не знал, за какие части отвечает каждый бог или как именно они объединили свою магию, чтобы создать жизнь.

– Вы хотите сказать, что есть пятая жидкость?

Все в Аркензире происходит пятерками, продолжали голоса. Пять городов-государств, пять климатических зон, пять сезонов, пять дней в неделе. Пять. И все же в теле всего четыре типа магии и четыре экстракта. Разве это не странно?

– И что теперь? И почему я не увидел никаких свидетельств этого в своих исследованиях?

Ага, вот в этом и состоит наша задача. Именно поэтому я искал таких людей, как ты. Пятая тканевая жидкость – это пневма. Кровь происходит от эмоций, мокрота – от Знания, а двойная желчь – от Времени и Природы, черная и желтая соответственно. Я же дал вам пневму – самую суть меня самого, ту суть, которая позволила мне с момента первой искры пробуждения создавать жизнь. Мои дети, боги, хотели создать своих собственных существ, и они оказались очень хрупкими созданиями. В них было много вложено – во внутреннюю суть, но наружная оболочка была хрупкой. Когти, которые едва ли могли во что-нибудь вцепиться, зубы, которые ничего не могли разорвать, кожа, которую легко повредить и жаром солнца, и холодом ночи. И тогда я подумал, что же я могу вам дать, чтобы вы смогли защищать себя? Другие боги не хотели менять ваш облик. Они больше беспокоились о вашем разуме – чтобы приблизить вас к тому, что я создал в них, а не в животных. Но я знал, что это не сработает.

Поэтому, когда другие излили свою магию на границу, чтобы мои старые создания не смогли добраться до вас, я излил свою магию в ваши хрупкие формы. Ваша пневма хранит мой дар так же, как драгоценные камни хранят Эмоции, дерево хранит Знания, стекло хранит Время, а металл хранит Природу. Но эту магию у вас украли. И теперь я вынужден смотреть, как вы умираете – в результате болезней, несчастных случаев – той самой хрупкости, для преодоления которой я дал вам силу. Если бы у вас была пневма, этого бы не происходило.

– Нет. Как такое может быть? Вы говорите, что люди рождаются с одной из пяти магий внутри? И что ее крадут? Как? Как такое возможно? Почему же ты не остановишь того, кто это делает?

Дары богов настолько могущественны, что их можно использовать против нас. Вашу пневму извлекают, затем превращают в чары, из которых создают новый слой барьера на краю. Магию – чтобы не допустить богов – всех нас. Разве не странно, что никто никогда не слышал о нас со времен Абсолона?

Что же касается того, как… скажи, когда твой сын заболел?

Шарбон застыл. Эти последние минуты были сюрреалистической отсрочкой его горя. Этот момент был таким странным и таким мощным, что ему показалось, что он отделяется от реальности и трагедии своей жизни.

Это произошло спустя некоторое время после изъятия налога времени, не так ли? Магия природы проникает в самую суть вещей. Иглы иногда могут забрать не только время и эмоции. Передать больше, чем просто знания.

– Ты… вы… – его голос дрожал так сильно, что он не мог произнести ни слова, язык не слушался его. – Вы говорите, что моего сына убил налог времени?

На его плечи змеей легли изящные руки. Фиона нежно обняла его сбоку, просунув свои руки между руками Матисса. Получилось так, будто эти двое заключили его в ловушку.

– Мне очень жаль, Луи, – выдохнула она ему в ухо.

Ему очень хотелось сбросить ее руки, но силы оставили его.

– Почему бы вам не рассказать об этом всему Аркензиру? Ведь, если они увидят вас и услышат то, что вы рассказали нам, они…

Нет. Думаешь, я не пытался? Абсолон хорошо сконструировал свою ложь. Он вплел достаточно правды, чтобы само мое существование было поставлено под сомнение. Единственная ложь, которая всегда устоит – это ложь, построенная на столпах истины. Также и истину легче всего отвергнуть, если она исходит из ненадежного источника. Дети всегда замечают моих марионеток, даже когда я этого не хочу. Устами младенца вам рассказали о моих проявлениях, но многие из вас отвергли их. Правда и ложь не так очевидны, как должны быть, но так устроен мир.

Мне нужны поборники. Слуги, которые обратятся к Аркензиру от моего имени. Те, кто сможет предъявить доказательства моего дара, доказательства того, что его крадут. Кто сможет привести достаточно причин для борьбы с вашими верховными руководителями – отказать сборщикам налогов, свергнуть людей, которые заставляют вас унижаться. Искать улики, вести подрывную деятельность, найти магические предметы, которые не пускают богов в страну, и уничтожить их. Тогда мы сможем вернуться к вам, и я смогу вернуть вам то, что было украдено.

– Что это за люди и где находятся эти предметы? – спросил Матисс. – Что, если мы сначала уничтожим предметы? Тогда мы сможет впустить вас…

Если бы это было так просто. Та самая магия, которая не пускает меня внутрь, ослепляет меня. Я не вижу ни магических предметов, ни людей, которые ими владеют. А если бы и увидел, боюсь, что вас троих убили бы прежде, чем вы успели приблизиться к ним. Нет. Необходимо убедить людей – это единственный способ. Вернуть им хотя бы эту силу, силу тайны, и они, многие из них, восстанут как один.

В голове Шарбона гремели одни и те же проклятые слова – снова и снова: «Авеллино убил налог времени, Авеллино убил налог времени». Один из основных принципов их общества – принцип делиться временем – уничтожил его радость. Отнял жизнь его сына – забрал все время до того, как он успел прожить хоть сколько-нибудь.

В этом было слишком много смысла, и игнорировать это оказалось невозможно. Шарбон был хорошим целителем; он спас многих людей. Но он не смог спасти собственного сына, потому что у него не было шанса – у него украли сущность, которая могла бы сохранить ему жизнь, которая помогла бы ему бороться, несмотря на его собственную человеческую слабость – его пневма. Украдена теми самыми людьми, у которых и так было много времени, которые вкладывались во время, чтобы прожить долгую, неестественно долгую жизнь. Почему бы им не взять еще больше от своих же сограждан? Почему бы им не высасывать магию из других, чтобы сохранить власть для себя?

– Где оно? – мрачно спросил он хриплым голосом. – Где это доказательство? Если оно существует, я его найду.

Если удалить орган или руку, остается шрам, не так ли? Когда порежешься, льется кровь. Доказательство существует в ваших телах. Но, увы, я точно не вижу где. Не могу понять, как могут проявиться шрамы от утерянной пневмы. Мне нужно, чтобы ты выяснил это.

– Но я осмотрел множество тел, разобрал их по косточке, извлекал сети вен из мышц, не разорвав ни одной. Я изучил столько тел… но никогда не видел…

Разве кровь не застывает в мертвых? Разве желчь не высыхает и не расслаивается? Разве кишечник не изгоняет свое содержимое и не исчезают все признаки дыхания? В людях есть вещи, которым невозможно научиться на трупах. Ты должен искать пневму в живых. Вот почему твоя задача полна печали. Она требует… жертвенности.