Леди и джентльмены

Джой Лавридж соглашается — на определенных условиях — присоединиться к компании




Джозеф Лавридж по праву считался самым популярным членом клуба «Автолик»[13]. Невысокого роста, пухлый, чисто выбритый, волосы — каштановые, мягкие, пожалуй, длинноватые — он носил с пробором посередине и благодаря падавшим на лоб непослушным прядям выглядел моложе своего возраста. Достоверно известно, что ведущая писательница-романистка — согласно ее собственной оценке, — раздраженная вежливым отказом Джозефа пропустить ее в его редакцию без предварительной договоренности, надрала ему уши, приняв за посыльного. Гости клуба «Автолик», когда их с ним знакомили, просили передать наилучшие пожелания отцу, с которым они, помнится, ходили в школу. Все это могло нервировать человека, не отличающегося избытком чувства юмора. Джозеф Лавридж любил рассказывать такие истории сам, наслаждаясь комизмом ситуации, и, по подозрению многих, выдумал некоторые из них, наиболее невероятные. Еще одна причина популярности Джозефа Лавриджа среди представителей самых разных слоев общества, помимо его веселого нрава, остроумия, врожденной доброты и неистощимого запаса хороших историй, состояла в том, что он был холостяком. Предпринималось множество попыток охмурить его, и с прошествием лет число желающих это сделать не уменьшалось. Излишествам юности пришли на смену степенные и умеренные привычки, постоянно увеличивающийся капитал вкладывался в надежные ценные бумаги, перо приносило все возрастающий годовой доход, ему принадлежал изысканно обставленный дом, окна которого выходили на Риджентс-парк, а идеальный порядок в нем поддерживался превосходной кухаркой и домоправительницей, беззаветно преданными Джозефу. Родственники его по большей части жили в колониях, так что Джозеф Лавридж, пусть неопытные девушки и могли пройти мимо него с пренебрежительным смешком, рассматривался более опытными дамами как приз, который далеко не часто может получить стремящаяся замуж женщина. Старые лисы — так нас уверяют добросердечные джентльмены из сельской глубинки — обожают провести день, убегая от собак. Как бы то ни было, не вызывало сомнений, что Джозеф Лавридж, уверенный в себе, не выказывал недовольства ведущейся на него охотой. Да, по большей части он предпочитал общество мужчин, с которыми мог смеяться и шутить более свободно, которым мог рассказывать истории, не прокручивая их изначально в голове, чтобы случайно не оскорбить нежные женские ушки. Но при этом Джой не избегал женщин, искавших его компании, и всегда вел себя очень галантно, оказывая даме всяческие знаки внимания. Мужчины помоложе, стоявшие рядом, с восхищением наблюдали за легкостью, с которой он буквально за пять минут налаживал теплые, дружеские отношения с ослепительной красавицей, от чьей холодности они дрожали долгие месяцы. Их поражала смелость, с которой он укрощал, если можно так выразиться, самую красивую девушку в зале. Словно по мановению волшебной палочки, она переставала щетиниться сотнями иголок и весело смеялась, позабыв, что должна производить впечатление важной и неприступной. Секрет его успеха у женщин, возможно, заключался в том, что он их не боялся. Ничего от них не хотел, кроме общения, и в разумных пределах похвалы его шуток — оценить их по достоинству могли практически все, за исключением самых уж глупых. Но он не давал им ни малейшего шанса зацепить его на крючок. Естественно, именно это заставляло их удваивать усилия. Знакомые дамы Джозефа делились, грубо говоря, на две части: незамужние, которые сами хотели выйти за него, и замужние, которые хотели, чтобы он женился на ком-то еще. Это будет беда, соглашались последние, если Джозеф Лавридж так и останется холостяком.

— Он мог бы стать прекрасным мужем для бедной Бриджет.

— Или Глэдис. Любопытно, как она поживает?

— Он такой милый и добрый.

— А если вспоминаешь, какие мужчины женятся, становится особенно жалко!

— Даже интересно, почему он до сих пор не женился. Он из тех мужчин, которые созданы для семейной жизни.

— Как думаешь, он когда-нибудь влюблялся?

— Дорогая моя, неужели ты можешь представить себе мужчину, который дожил до сорока, ни разу не влюбившись?

Дамы вздыхали.

— Я надеюсь, он найдет себе достойную жену, если когда-нибудь женится. Мужчин так легко окрутить.

— Я бы совершенно не удивилась, если б его женой стала Бриджет. Она такая хорошая, наша Бриджет… такая естественная.

— Лично я думаю, дорогая, что ему больше всего подойдет Глэдис. Я бы только порадовалась, увидев, что у бедной дорогой Глэдис все устроилось.

Незамужние предпочитали держать свои мысли при себе. Каждая, при здравом размышлении, находила доказательства того, что Джозеф Лавридж отдает предпочтение именно ей. Присутствовал, правда, один раздражающий момент: дальнейшие размышления приводили к выводу, что Джозеф Лавридж в той же степени выказывал предпочтение и большинству остальных.

Тем временем Джозеф Лавридж вел привычный образ жизни. В восемь утра домоправительница приносила ему в спальню чашку чаю и сухое печенье. В восемь пятнадцать Джозеф Лавридж вставал, делал зарядку, чтобы не полнеть дальше и поддерживать эластичность мышц. Зарядку эту, в том числе и упражнения на тренажере с каучуковыми тягами, он делал изо дня в день много лет, и результат его вполне устраивал. В половине девятого по понедельникам, средам и пятницам Джозеф Лавридж завтракал чашкой чаю, заваренного самолично, одним яйцом, его он варил сам, и двумя гренками с мармеладом и маслом. По вторникам, четвергам и субботам вместо яйца Джозеф Лавридж съедал ломтик бекона. По воскресеньям добавлял к яйцу бекон и позволял себе на час дольше читать газету. В девять тридцать Джозеф Лавридж отправлялся из дома в редакцию давно существующего журнала, в котором, неподкупный и уважаемый, занимал должность редактора отдела Сити. В час сорок пять, покинув свой кабинет пятнадцатью минутами раньше, Джозеф Лавридж входил в клуб «Автолик» и приступал к ленчу. И все остальное в жизни Джозефа упорядочивалось с той же точностью, включая, насколько возможно, обязанности редактора отдела Сити. Вечер понедельника Джозеф проводил с друзьями-меломанами в Брикстоне[14]. По вторникам и четвергам он принимал приглашения на обед. По средам и субботам приглашал четверых друзей отобедать с ним в его доме у Риджентс-парка. По воскресеньям, независимо от сезона, Джозеф Лавридж отправлялся за город. Определенные часы отводились для чтения, не менее определенные — для раздумий. На Флит-стрит, в Тироле, на Темзе или в Ватикане его легко узнавали по серому сюртуку, черным кожаным ботинкам, коричневой фетровой шляпе и бледно-лиловому галстуку. В том, что он останется холостяком до конца своих дней, у мужчин сомнений не возникало. И когда по прокуренным комнатам клуба «Автолик» поползли слухи о его помолвке, им никто не поверил.

— Быть такого не может! — заявил Джек Херринг. — Я знаю Джоя пятнадцать лет. Каждые пять минут у него расписаны. Он просто не нашел бы на это времени.

— Он не любит женщин, во всяком случае, против создания семьи. Я слышал, как он об этом говорил, — качал головой Александр-Поэт. — По его мнению, женщины — актрисы общества. Развлекать они умеют, но жить с ними — беда.

— Мне вспоминается история, — поддержал их Шотландский паренек, — которую он рассказал мне в этой самой комнате три месяца тому назад. Компанией из шести человек они возвращались из Девоншира. Прекрасно провели время, и один из них — Джой не помнил, кто именно, — предложил заглянуть к нему и напоследок выпить виски. Они смеялись и болтали, когда внезапно появилась хозяйка дома. Милая женщина, по словам Джоя, но слишком уж много говорила. В первой же паузе Джой повернулся к мужчине, сидевшему рядом, и, видя его скучающую физиономию, шепотом предложил уйти.

— Конечно же, идите, — ответил мужчина со скучающей физиономией. — Я бы с удовольствием составил вам компанию, но дело в том, что я здесь живу.

— Не верю, — решительно заявил Сомервилл. — Он просто пошутил, а какая-нибудь глупая женщина приняла его слова всерьез.

Но слух креп, обрастал подробностями, терял очарование, превращаясь в факт. Джой не появлялся в клубе больше недели, что само по себе служило подтверждением слуха. Вопрос, занимавший всех, переменился: кто она и как выглядит?

— Она не нашего круга, или мы что-то услышали бы от ее знакомых, — резонно указал Сомервилл.

— Какое-нибудь дитя, которое приглашает нас на танцы и забывает про ужин, — предположил Джонни Булстроуд, которого все звали Малыш. — Старики всегда влюбляются в молоденьких девочек.

— Сорок — это не старость, — строго осадил его Питер Хоуп, редактор и совладелец еженедельника «Добрый юмор».

— Но и не молодость, — упирался Джонни.

— Тебе повезет, Джонни, если это окажется девочка, — заметил Джек Херринг. — Наконец-то тебе будет с кем поиграть. Я частенько жалею тебя, потому что твои собеседники сплошь взрослые мужчины.

— После определенного возраста они становятся скучноваты, — согласился Малыш.

— Я надеюсь, это здравомыслящая, приятного вида женщина лет тридцати с небольшим, — предположил Питер. — Лавридж… он такой милый, а сорок — идеальный возраст для женитьбы.

— Что ж, если я не женюсь до сорока… — начал Малыш.

— Ну что ты волнуешься? — прервал его Джон Херринг. — Ты же такой славный мальчик. В следующем сезоне мы устроим бал в твою честь, выведем тебя в люди и, если ты покажешь себя с лучшей стороны… сможем передать в надежные руки.

Наступил август. Джой уехал в отпуск, так и не появившись в клубе. Даму звали Генриетта Элизабет Дун. В «Морнинг пост» написали, что она связана родственными узами с Дунами из Глостершира.

— Дуны глостерширские, Дуны глостерширские, — пару раз повторила мисс Рэмсботэм, репортер светской хроники, которая вела раздел «Письмо Клоринде», обсуждая этот вопрос с Питером Хоупом в его кабинете в редакции еженедельника «Добрый юмор». — Я знала Дуна, которому принадлежал комиссионный магазин на Юстон-роуд. Он купил небольшое поместье в Глостершире. Может, речь о них?

— В свое время я держал кошку, которую звали Элизабет, — сказал Питер Хоуп.

— Не понимаю, при чем тут это.

— Разумеется, ни при чем, — согласился Питер. — Но кошку я очень любил. Странно она вела себя для кошки… никогда не общалась с другими кошками и терпеть не могла находиться вне дома после десяти вечера.

— И что с ней случилось? — спросила мисс Рэмсботэм.


— Упала с крыши, — вздохнул Питер. — Так к ним и не привыкла.

Бракосочетание состоялось за границей. В англиканской церкви в Монтрё. Мистер и миссис Лавридж вернулись в Лондон в конце сентября. Члены клуба «Автолик» купили в складчину чашу для пунша, отправили молодоженам вместе с визитками и с нетерпением ждали возможности увидеть новобрачную. Но приглашения не поступило. И Джой в течение месяца в клубе не появлялся. Затем, во второй половине одного туманного дня, проснувшись от дремы с потухшей сигарой во рту, Джек Херринг заметил, что в курительной комнате он не один. В дальнем углу, у окна, Джозеф Лавридж читал журнал. Джек Херринг потер глаза, потом поднялся и пересек курительную.

— Поначалу я подумал, что мне все это только снится, — вечером того же дня рассказывал Джек другим членам клуба. — Но он сидел у окна, пил, как и всегда в пять часов, виски с содовой, тот самый Джой Лавридж, которого я знал пятнадцать лет. И все же не тот. Ничего в нем не изменилось, ни лицо, ни волосы, ни фигура, и одежда осталась прежней, но передо мной сидел другой человек. Мы проговорили полчаса, он помнил все, что знал Джой Лавридж. Я не мог понять, в чем дело. Потом, с ударом часов, он поднялся, говоря, что должен быть дома в половине шестого, и тут мне открылась истина: Джой Лавридж умер, передо мной сидел женатик.

— Твой невнятный психологический анализ нам ни к чему, — указал Сомервилл. — Мы хотим знать, о чем вы говорили. Мертвый или женатый мужчина, который может пить виски с содовой, должен отвечать за свои действия. Что хотел сказать этот парень, отрезая нас от себя? Он спрашивал о ком-нибудь? Попросил кому-нибудь что-то передать? Пригласил кого-то к себе?

— Да, спрашивал практически обо всех. Я как раз к этому подхожу. Но никому ничего не передавал. У меня не создалось ощущения, что он хочет восстановить с нами прежние отношения.

— Что ж, завтра утром я пойду к нему на работу и, если придется, силой прорвусь в его кабинет, — заявил Сомервилл. — Слишком уж это становится загадочным.

Но Сомервилл вернулся лишь для того, чтобы ввергнуть членов клуба «Автолик» в еще большее недоумение. Джо принял его радушно, поговорил о погоде, о нынешней политической ситуации, с радостью выслушал все сплетни, касающиеся прежних друзей, но сам никакой информацией не поделился. Миссис Лавридж чувствует себя хорошо. Родственники миссис Лавридж здоровы. Но в настоящее время миссис Лавридж не принимает.

Члены клуба «Автолик», располагавшие свободным временем, превратились в частных детективов. Выяснилось, что миссис Лавридж — красивая, элегантно одевающаяся дама лет тридцати, как и надеялся Питер Хоуп. В одиннадцать утра миссис Лавридж ходила по магазинам Хэмпстед-роуд. Во второй половине дня в заказанной карете отправилась на прогулку в парк и, как отметили детективы-любители, с живым интересом наблюдала за людьми, сидевшими в других каретах, но, судя по всему, знакомых не встретила. Обычно карета к пяти часам подъезжала к редакции Джоя, и мистер и миссис Лавридж вдвоем отправлялись домой. Джек Херринг, как самый давний друг Джоя, побуждаемый другими членами клуба, несколько раз приходил к нему домой без приглашения. Его принимали, но, увы, миссис Лавридж отсутствовала.

— Никогда больше к нему не пойду! — в сердцах заявил Джек. — Она была дома, я знаю. Пусть сидят друг с другом.

Недоумение уступило место негодованию. Время от времени Джой, напоминая собственную тень, прокрадывался в клуб, где когда-то все, вставая, приветствовали его улыбкой. Теперь же односложно отвечали на задаваемые им вопросы и отворачивались от него. Однажды днем Питер Хоуп застал его одного. Джой Лавридж, сунув руки в карманы, стоял у окна, спиной к комнате. Питеру было пятьдесят — так он говорил, — может, чуть больше, поэтому сорокалетних мужчин он воспринимал мальчишками. И Питер, ненавидевший загадки, с решительным видом подошел к нему и хлопнул по плечу.

— Я хочу знать, Джой, я хочу знать, то ли мне относиться к тебе по-прежнему, то ли вычеркнуть из списка друзей. Давай с этим разберемся.

Джой повернулся к нему, и на его лице читалась такая мука, что у Питера защемило сердце.

— Ты представить себе не можешь, как мне тяжело. Все эти три месяца я сам не свой.

— Причина в жене, как я понимаю? — спросил Питер.

— Она милая женщина. У нее только один недостаток.

— Но похоже, очень серьезный. Я бы на твоем месте попытался избавить ее от него.

— Избавить ее от него?! — воскликнул Джой. — С тем же успехом ты мог бы посоветовать мне пробить головой кирпичную стену! Я понятия не имел, какие они. Ни сном ни духом не ведал…

— Чем мы ей не нравимся? Мы опрятные, достаточно умные…

— Мой дорогой Питер, ты думаешь, я ей этого не говорил? И еще многого другого? Женщина! Если она что-то вобьет себе в голову, то каждый довод — удар молотка, загоняющий эту идею еще глубже. Что такое богема, она представляет себе по юмористическим страницам журналов. Это наша вина, мы приложили к этому руку. На самом деле все не так.

— А почему бы ей не повидаться с некоторыми из нас, чтобы составить собственное мнение? Скажем, с Порсоном… он же мог стать епископом. Или с Сомервиллом… пусть услышит его оксфордское произношение. Почему нет?

— Если бы только это, — вздохнул Джой. — У нее амбиции, социальные амбиции. Она говорит, что мы никогда ничего не добьемся, если сразу не возьмем правильный курс. В настоящий момент у нас трое друзей, и, насколько я понимаю, едва ли появится кто-то еще. Мой дорогой друг, ты не поверишь, что могут существовать такие зануды. Семейная пара, Холиоуки. Они обедают у нас по четвергам, мы у них — по вторникам. Они вхожи в наш дом только потому, что их кузен заседает в палате лордов. Он вдовец, ему под восемьдесят. Похоже, это единственный их родственник, и после его смерти они собираются переехать в сельскую глубинку. Мужчина по фамилии Катлер, однажды побывавший в Мальборо-Хаусе[15] с какой-то благотворительной миссией. А послушав его, можно подумать, что он претендует на трон. Но больше всего меня раздражает болтливая женщина, у которой, насколько я понимаю, даже нет имени. На ее визитках написано «Мисс Монтгомери», и так она себя называет. Кто она на самом деле? Если об этом станет известно, зашатаются устои европейского общества. Мы сидим и говорим об аристократии, других тем у нас просто нет. Один раз рассказал им о моей встрече с принцем Уэльским, которого я, естественно, называл исключительно Тедди. Конечно, все выдумал, но эти люди приняли мою историю за чистую монету. Я так изумился, что не стал признаваться в обмане, и теперь я для них маленький божок. Они окружают меня и просят новых историй. Что мне делать? Среди них я совершенно беспомощен. Мне никогда не приходилось иметь дело со стопроцентными идиотами. Нет, идиоты, конечно, встречаются, но эти любому дадут сто очков форы. Я пытался их оскорблять — они даже не поняли, что их оскорбляют. И, боюсь, заставить их понять можно только одним способом: сдернуть со стульев и пинками гонять по комнате.

— А миссис Лавридж? — спросил преисполненный сочувствия Питер. — Она…

— Между нами говоря… — Джой понизил голос до шепота, хотя мог бы без этого обойтись, потому что в курительной находились только он и Питер, — я бы не сказал такое тем, кто помоложе, но, между нами говоря, моя жена — очаровательная женщина. Ты ее не знаешь.

— Не имел возможности познакомиться, — рассмеялся Питер.

— Такая грациозная, такая величественная, такая… прямо-таки королева. — В голосе Джоя слышался восторг. — Недостаток у нее только один — она лишена чувства юмора.

Питер, как указывалось выше, сорокалетних мужчин воспринимал мальчишками.

— Мой дорогой друг, тогда что заставило тебя…

— Я знаю… я все это знаю, — ответил мальчишка. — Природа специально это устраивает. Высокие и суровые ханжи женятся на женщинах со вздернутым носиком. Низкорослые весельчаки вроде меня… мы женимся на серьезных, статных женщинах. Будь все иначе, человечество распалось бы на подвиды.

— Разумеется, если ты руководствуешься чувством общественного долга…

— Не говори глупостей, Питер Хоуп, — оборвал его низенький человечек. — Я люблю свою жену, как и она меня, и так будет всегда. Я знаю, что есть женщины с чувством юмора, и, выбирая из этих двух типов, отдаю предпочтение той, у которой этого чувства нет. Мой идеал — Юнона. Острые углы сгладятся.

— То есть ты не собираешься бросать прежних друзей?

— Даже не говори об этом, — всплеснул руками Джой. — Ты и не представляешь себе, как меня ранит эта мысль. Скажи им — пусть потерпят. Я знаю, в чем секрет общения с женщинами: никакой спешки! — Часы пробили пять. — Мне надо идти. Не суди ее строго, Питер, и не позволяй другим. Она милая. Вам она понравится, вам всем, когда вы получше ее узнаете. Она такая милая! У нее только один недостаток.

И Джой отбыл.

Питер тем же вечером попытался объяснить ситуацию, стараясь не допустить насмешек над миссис Лавридж. Задачу он перед собой поставил сложную и не мог похвастаться успешным ее решением. Злость и негодование по отношению к Джою сменились жалостью. Члены клуба «Автолик» испытывали также и некоторое раздражение.

— За кого эта женщина нас принимает? — возмущался Сомервилл. — Разве она не знает, что за ленчем мы встречаемся с настоящими актрисами и актерами, а раз в год нас приглашают в Мэншн-Хаус[16]?

— Неужели она никогда не слышала об аристократии духа? — вопрошал Александр-Поэт.

— Может, не только слышала, но и видела, и этим все объясняется? — озаботился Шотландский паренек.

— Один из нас должен где-то перехватить эту женщину, — предложил Малыш. — Настоять, чтобы она уделила ему десять минут. Я склоняюсь к тому, чтобы так и сделать.