Лакомый кусочек

Они дошли до начала асфальтовой эстакады, спускающейся к бейсбольному полю. Дункан сел на сугроб и закурил; ему, похоже, никогда не было холодно. Она постояла и села рядом. Но раз он не делал попыток ее обнять, она сама его обняла.

– Дело в том, что, – сказал он, помолчав, – мне нужно хоть что-то реальное. Не все, это невозможно, но хотя бы одна-две вещи. То есть доктор Джонсон опроверг теорию нереальности материи, пнув камень[17], но не могу же я пинать своих соседей по квартире. Или своих преподавателей. Кроме того, может быть, моя нога сама нереальна. – Он отшвырнул окурок в снег и снова закурил. – И я подумал, может быть, ты мне поможешь. В смысле, если ты переспишь со мной – а то сейчас ты бог знает насколько нереальна, ведь я только и вижу, что многослойную шерстяную одежду, которая на тебе надета, это пальто и свитера, так что иногда я думаю, что ты вся целиком шерстяная и под вещами тебя нет. Вот было бы здорово узнать, что это не так…

Мэриен не могла не принять этот вызов. Она-то знала, что не шерстяная.

– Ладно, предположим, мы переспим, – сказала она задумчиво, – но в любом случае мы не можем пойти ко мне.

– И ко мне не можем, – отозвался Дункан, не выказав ни удивления, ни радости по поводу ее подразумеваемого согласия.

– Думаю, нам надо пойти в отель, – заключила она, – как мужу и жене.

– Нам никто не поверит, – печально возразил он. – Я не похож на мужа. Меня до сих пор в барах спрашивают, сколько мне лет: считают, что мне шестнадцать.

– А ты носишь свидетельство о рождении с со-бой?

– Раньше носил. Но потом потерял. – Он повернулся к ней и поцеловал в нос. – Может, нам пойти в отель, где не нужно притворяться мужем и женой.

– То есть хочешь, чтобы я выдала себя за… проститутку?

– Ну да. А почему нет?

– Ни за что! – негодующе отрезала она. – Я не могу так!

– Я бы тоже не смог, – мрачно согласился он. – К тому же мотели расположены за городом, а я не вожу. Что ж, значит, облом. – Он закурил еще одну сигарету. – Ну в любом случае это правильно: ты же точно совратишь меня. Но, с другой стороны, – добавил он с легким ожесточением, – возможно, меня невозможно совратить.

Мэриен бросила взгляд на бейсбольное поле вдалеке. Ночь была ясная, воздух – прозрачный, звезды озаряли черное небо холодным сиянием. Чуть раньше выпал свежий снег, покрыв парк тонким ровным слоем белой пудры. И вдруг ей захотелось побежать, зарыться лицом в этот снег, испещрить белую гладь следами, протоптать на ней извилистые тропинки. Но она знала, что этого не произойдет и в следующую минуту она сонно побредет к станции подземки.

Мэриен встала и, отряхнув снег с пальто, спросила:

– Еще немного проводишь меня?

Дункан тоже поднялся и сунул руки в карманы. На его лице, тускло освещенном уличным фонарем, играли тени и желтоватые блики.

– Не-а, – ответил он. – Еще, может, увидимся. – Он отвернулся, и его удаляющаяся фигура беззвучно растаяла в голубоватой тьме.

Дойдя до ярко освещенного прямоугольника станции метро, Мэриен достала кошелек и нащупала в куче мелочи свое кольцо.





23




Мэриен лежала с закрытыми глазами на животе, а пепельница балансировала на впадинке ее голой спины, там, куда ее поставил Питер. Он лежал рядом, курил и допивал виски из стакана. Из стереодинамиков приглушенно лилась неназойливая музыка.

Хотя она старалась не морщить лоб, в голове у нее крутились тревожные мысли. Сегодня утром ее организм, после нескольких недель опасливого отторжения, наконец-то с благосклонностью принял в себя рисовый пудинг из банки. Какое же это было облегчение – понять, что она может на него положиться, ведь пудинг был очень питательный, и к тому же, как заверила ее диетолог миссис Уизерс, обогащен витаминами. Но стоило ей полить пудинг сливками, как в ее глазах он тотчас превратился в скопище крохотных коконов. А внутри этих коконов шевелились живые существа.

С тех пор как это началось, она все старалась сделать вид, будто с ней все нормально, что это неопасное заболевание, вроде чесотки, которая рано или поздно пройдет. Но теперь пришлось взглянуть правде в глаза: она решила, что настала пора с кем-то посоветоваться. Она уже рассказала об этом Дункану, но напрасно: он похоже, счел, что все нормально, а ее как раз особенно тревожило подозрение, что быть может, с ней отнюдь не все нормально. Вот почему она боялась рассказать об этом Питеру: он мог решить, что она просто чудит или невротичка.

Ну и, само собой, он бы задумался, стоит ли вообще на ней жениться; он вполне мог предложить отложить свадьбу до тех пор, пока она не вылечится. На его месте она бы именно так и поступила. Она даже представить себе не могла, что же ей делать, если после свадьбы ничего не пройдет и она уже не сможет это скрывать от Питера. Возможно, им придется есть разные блюда.

Она пила кофе и смотрела на нетронутый рисовый пудинг, когда вошла Эйнсли, одетая в поношенное зеленое платье-балахон. В последнее время она больше не напевала и не вязала; вместо этого она много читала, стараясь, по ее словам, пресечь проблему в зародыше. Прежде чем сесть за стол, она выставила обогащенные железом дрожжи, витаминизированные хлопья, проростки пшеницы, апельсиновый сок и бутылку слабительного.

– Эйнсли, – обратилась к ней Мэриен, – как, по-твоему, я нормальная?

– Нормальная не то же самое, что обычная, – загадочно изрекла Эйнсли. – Никто не нормален. – Она раскрыла книгу и углубилась в чтение, подчеркивая что-то на странице красным карандашом.

От Эйнсли в любом случае проку было мало. Еще пару месяцев назад она бы заявила, что у Мэриен что-то не так с сексуальной жизнью, что было бы смешно. Или что дело в некоей детской травме, например в том, что она нашла в салате гусеницу, или познакомилась с Леном, или пожалела цыпленка. Но насколько помнила Мэриен, ничего подобного в ее прошлом не было. Она никогда не ковырялась в еде: ее с детства приучили есть все, что лежит в тарелке, она даже не отказывалась есть оливки, или спаржу, или моллюсков, которые, как говорят, нужно научиться любить. Впрочем, с недавних пор Эйнсли постоянно рассуждала о бихевиоризме. Бихевиористы, уверяла она, могут излечить любое отклонение вроде алкоголизма или гомосексуальности, если, конечно, пациенты сами хотят излечиться, демонстрируя им картинки, вызывающие ассоциации с их недугом, а затем давая им особые таблетки, которые прерывают дыхание.

– Они говорят, что, в чем бы ни была причина поведения, корень проблемы в самом поведении, – наставляла ее Эйнсли. – Конечно, бывают и серьезные сбои. Если причина достаточно глубоко укоренена, пациенты попросту переключаются на новую зависимость, например с алкоголя на наркотики, или совершают самоубийство. Но мне нужно не лечение, а профилактика. Даже если его можно вылечить, если он хочет быть вылеченным, – сумрачно добавила она, – он все равно будет обвинять прежде всего меня за то, что я стала причиной болезни.

«Но бихевиоризм, – подумала Мэриен, – мне не поможет». Как он может повлиять на настолько неблагоприятное состояние? Если бы она была обжорой, тогда другое дело, но где же найти такие картинки, которые вызовут ассоциации с не-поеданием, и потом еще и прервать ей дыхание?

Она мысленно перебрала всех людей, с кем можно было бы об этом поговорить. Офисные девственницы будут заинтригованы и наверняка захотят услышать ее исповедь, но вряд ли сумеют дать конструктивный совет. Кроме того, стоит рассказать одной, как об этом тут же узнают все, и ты даже не поймешь, как это дошло до ушей Питера. У нее были знакомые не только в офисе, но и в других городах, в других странах, и если изложить им ситуацию в письме, то это будет неопровержимый документ. Домовладелица… это самое ужасное. Она поведет себя как ее родня: напугается до смерти и не сможет посочувствовать. Они еще и начнут упрекать Мэриен во всех грехах за разлад естественных функций организма.

И она решила сходить в гости к Кларе и посоветоваться с ней. Надежда была слабой: Клара, понятное дело, не сможет предложить ей какое-то конкретное решение проблемы – но, по крайней мере, она ее выслушает. Мэриен заранее позвонила удостовериться, что подруга будет дома, и ушла с работы пораньше.

Клара сидела в манеже и играла со средней дочуркой. А самая маленькая спала в переносной люльке, стоящей на обеденном столе. Артура нигде не было видно.

– Я так рада, что ты зашла, – сказала Клара. – Джо сегодня в университете. Я сейчас выйду, сделаю нам чай. Элейн не нравится манеж, и я ее приучаю к нему.


– Давай я сама приготовлю чай, – предложила Мэриен. В ее представлении Клара была безнадежным инвалидом и ассоциировалась у нее с едой на подносе, которую приносят лежачим больным. – А ты оставайся тут.

Она не сразу нашла все, что нужно, но в конце концов выставила на поднос чайные чашки, нарезанный лимон и какие-то печенюшки, обнаруженные в корзине для белья, потом принесла поднос в гостиную и поставила на пол. Кларину чашку с чаем она передала ей в манеж.

– Так, – произнесла Клара после того, как Мэриен устроилась на ковре, чтобы сидеть вровень с подругой, – как успехи? Небось вертишься как белка в колесе со всеми свадебными приготовлениями?

Глядя на Элейн, жующую пуговку на маминой блузке, Мэриен немного позавидовала подруге – впервые за последние три года. Все, что должно было произойти в жизни у Клары, уже произошло: она стала той, какой и должна была стать. Не то чтобы Мэриен мечтала поменяться местами с Кларой, ей просто хотелось знать заранее, что ее ожидает, в каком направлении двигаться, чтобы подготовиться. Она боялась проснуться однажды утром и понять, что изменилась, сама того не осознавая.

– Клара, – начала она, – как ты думаешь, я нормальная?

Клара знала ее тысячу лет, и ее мнение что-нибудь да значило. Та задумалась над ее вопросом.

– Да, я бы сказала, что ты – нормальная, – ответила она, вынимая пуговку изо рта малышки. – Я бы даже сказала, что ты ненормально нормальная, если ты понимаешь, о чем я. А что?

Мэриен ободрилась. Именно это она бы и сама про себя сказала. Но если она нормальная, то почему же ее одолели эти симптомы?

– В последнее время со мной происходит кое-что странное, – ответила она. – И я не знаю, что с этим делать.

– Да? И что же? Нет, поросенок, это мамина!

– Я не могу есть некоторые продукты. Мне противно! – Она не поняла, достаточно ли серьезно Клара отнеслась к ее словам.

– Мне знакомо это чувство, – ответила Клара, – я точно так же не могу есть печенье.

– Но я говорю о продуктах, которые раньше могла есть. И не то что бы мне не нравился их вкус, я их в целом не принимаю… – Ей трудно было объяснить.

– Мне кажется, это обычный невроз невесты. Перед свадьбой я целую неделю блевала каждое утро. И Джо тоже, – добавила она. – Это пройдет, вот увидишь. А ты ничего не хочешь узнать про… секс? – Вопрос был задан с нарочитой тактичностью, что, по мнению Мэриен, в устах Клары звучало смехотворно.

– Нет, вообще-то, нет, спасибо, – ответила Мэриен.

Хотя объяснение Клары было не очень-то убедительным, оно ее немного успокоило.

Пластинка снова заиграла с середины. Она открыла глаза. С того места на кровати, где она лежала, можно было разглядеть зеленый пластиковый авианосец в круге света от настольной лампы. У Питера появилось новое хобби: он собирал миниатюрные модели кораблей. Он говорил, что это успокаивает нервы. Она помогала ему собирать этот авианосец, читая вслух инструкцию по сборке и передавая ему детали в нужном порядке.

Не отрывая головы от подушки, она повернула лицо к Питеру и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ, и его глаза сверкнули в полумраке комнаты.

– Питер, скажи, я – нормальная?

Он рассмеялся и похлопал ее по ягодице.

– Исходя из своего ограниченного опыта, могу сказать, что ты изумительно нормальная, милая!

Мэриен вздохнула: она вовсе не это имела в виду.

– Я бы еще выпил, – сказал Питер. Так он обычно просил ее налить ему стаканчик. Убрал пепельницу с ее спины. Она перевернулась и села, завернувшись в простыню. – И заодно, будь добра, переверни пластинку.

Мэриен перевернула пластинку. Даже завернутая в простыню, даже с опущенными жалюзи на окнах, она отчетливо чувствовала свою наготу, стоя посреди просторной пустоты спальни. Потом она ушла на кухню и налила в стакан обычную порцию Питера. Она была голодна – за ужином она почти ничего не съела – и вынула из коробки тортик, который купила днем на обратном пути от Клары. Вчера был День святого Валентина, и Питер послал ей в офис дюжину роз. А она чувствовала себя виноватой: она ведь тоже могла ему что-нибудь подарить, но не знала, что именно. Торт – не бог весть какой подарок, так, символический презент. Он был в виде сердца с розовой глазурью и скорее всего несвежий, но главное – форма.

Мэриен вытащила из буфета две тарелки, две вилки, две бумажные салфетки и разрезала торт. Она с удивлением обнаружила, что и внутри он был розовый. Наколола кусок на вилку и, отправив в рот, стала медленно пережевывать; на языке бисквит казался губчатым и ячеистым, как крошечные взорванные легкие. Она невольно содрогнулась и выплюнула недожеванный кусок в салфетку, а остатки соскребла с тарелки в мусорное ведро, после чего вытерла губы краешком простыни.

Она вошла в спальню, неся в одной руке тарелку Питера, а в другой – стакан виски.

– Я принесла тебе торт, – сказала она.

Сейчас устрою тест – не для Питера, а для себя. Если он не сможет съесть этот кусок, значит, она – нормальная.

– Ты просто прелесть! – Он взял у нее тарелку и стакан и поставил на пол.

– Ты не съешь его? – На мгновение у нее в душе вспыхнула надежда.

– Потом, потом, – ответил он, сдергивая с нее простыню. – Ты замерзла, милая. Иди сюда, я тебя согрею.

Его рот имел вкус виски и сигарет. Он положил ее на себя сверху, белая простыня зашуршала под ними, и Мэриен захлестнула волна хорошо знакомого чистого аромата его мыла. В ее ушах упрямо мурлыкала музыка.

Потом Мэриен отдыхала на животе, а на ложбинке ее спины снова балансировала пепельница Питера. Но на этот раз она лежала с открытыми глазами и наблюдала, как Питер ел торт.

– У меня разыгрался аппетит, – сказал он, игриво усмехаясь. Торт не показался ему противным, он даже не поморщился.





24