Лакомый кусочек

Они шли по залу азиатского искусства. Тут было выставлено множество бледных ваз и покрытых лаком и глазурью блюд. Мэриен смотрела на гигантский настенный ковер, испещренный маленькими золотыми изображениями богов и богинь, замерших вокруг исполинской фигуры в центре: тучного Будды, улыбающегося, точно миссис Боге́, которая своей божественной волей управляла, безмятежно и непостижимо, бесчисленной армией крошечных домохозяек.

Правда, Мэриен всегда радовалась, когда Дункан звонил ей и уже привычным голосом, взволнованным и удрученным, просил с ним встретиться. Для этих неотложных встреч они выбирали самые экзотические места: заснеженные парки, художественные галереи, случайный бар (но никогда не в «Парк-плазе»), где они могли обниматься как бы невзначай, тайно, холодно и где плотная зимняя одежда могла бы погасить внезапную страсть.

В то утро он позвонил ей в офис и предложил, а вернее, потребовал, сходить с ним в музей:

– Я хочу в музей! – заявил он безапелляционно.

Мэриен сбежала с работы пораньше, сославшись на запись к стоматологу. Но это не имело уже никакого значения: все равно через неделю она увольнялась, и ее сменщица уже проходила практику.

Музей был удачным местом для свидания: Питер туда никогда не ходил. Ее ужасала одна только мысль, что Дункан и Питер могут случайно столкнуться. Ужас был иррациональный, потому что, во-первых, убеждала она себя, нет причин, почему Питера такая встреча могла бы расстроить: его это никак не затрагивало, тут не могло возникнуть никакого соперничества, ни какого-либо другого столь же дурацкого чувства, а во-вторых, даже если бы они встретились, она всегда могла бы сказать, что Дункан – ее старинный приятель по колледжу, или придумать что-то подобное. Ей ничего не угрожало, но что ее реально пугало, так это перспектива уничтожения, нет, не ее отношений с Питером, а одного из них, хотя кто кого уничтожит и почему, она сказать не могла, и постоянно удивлялась, как это у нее вообще могли возникнуть такие смутные предчувствия.

Тем не менее именно в силу этих предчувствий Мэриен не осмеливалась приглашать Дункана к себе. Это было слишком рискованно. Несколько раз она ходила к нему в гости, но всякий раз в квартире оказывался кто-то из его соседей, кто смотрел на нее с подозрением и нескрываемой враждебностью. Из-за этого Дункан нервничал больше обычного, и они долго там не задерживались.

– Почему я им не нравлюсь? – спросила Мэриен.

Они как раз остановились перед витриной с покрытыми искусной чеканкой доспехами китайского воина.

– Кому?

– Им. Они ведут себя так, словно я хочу тебя сожрать.

– Вообще-то, дело не в том, что ты им не нравишься. По правде говоря, они мне сказали, что ты милая девушка и почему бы мне как-нибудь не пригласить тебя к нам на ужин, чтобы узнать тебя получше. Но я им не сообщил, – добавил он, пряча улыбку, – что ты выходишь замуж. Просто они хотят к тебе присмотреться и решить, можно ли принять тебя в нашу семью. Они же стараются меня защищать. Они беспокоятся обо мне, и в этом источник их эмоциональных витаминов, они не хотят, чтобы меня совратили. По их мнению, я еще слишком молод.

– Но почему они воспринимают меня как угрозу? От чего они тебя защищают?

– Ну, видишь ли, ты не учишься в аспирантуре факультета английской литературы. И ты девушка.

– А они что, раньше никогда не видели девушек? – негодующе воскликнула она.

Дункан задумался над ее словами.

– Это вряд ли. Сомневаюсь. Сам не знаю, мы же вообще мало что знаем про своих родителей. Нам кажется, что они пребывают где-то в мире первозданной невинности. У меня такое впечатление, что Тревор свято верит в принцип средневекового целомудрия, в духе Эдмунда Спенсера. Что же до Фиша, то, думаю, он считает, что теоретически об этом вполне можно рассуждать, и он только об этом и говорит, и ты бы послушала, что он пишет в своей семестровой статье на эту тему – там все сплошь про секс, но он уверен, что надо терпеливо ждать, пока не найдешь свою настоящую половинку, и вот тогда это будет как удар током. Подозреваю, он эти идеи почерпнул из «Нашего волшебного вечера»[12] или вычитал у Д.Г. Лоуренса или где-то еще. Он ждет уже целую вечность, ему ведь уже скоро тридцатник!

Мэриен невольно посочувствовала Фишу и принялась мысленно составлять список знакомых ей стареющих дев, кто мог бы стать ему подходящей парой. Милли? Люси?

Они двинулись дальше и, свернув за угол, оказались в новом зале, заставленном стеклянными витринами с экспонатами. И теперь Мэриен окончательно заблудилась. После лабиринтов коридоров, одинаковых просторных залов и бесконечных поворотов она перестала ориентироваться в пространстве. В этой части Музея было совершенно безлюдно.

– Ты не знаешь, где мы? – встревоженно спросила она.

– Знаю, – ответил он. – Мы почти пришли.

Они миновали еще одну арку. В отличие от многолюдных изобилующих золотом азиатских залов, которые остались у них за спиной, этот был серый и пустынный. Судя по настенным росписям, они попали в зал Древнего Египта.

– Я иногда прихожу сюда, – проговорил Дункан, как будто обращаясь к самому себе, – поразмышлять о бессмертии. Вот мой любимый саркофаг.

Мэриен посмотрела сквозь стекло на раскрашенное позолоченное лицо. Стилизованные глаза, обрамленные синими линиями, были широко раскрыты. Они глядели прямо на нее с выражением покойной безучастности. Спереди на фигуре, на уровне груди, была нарисована птица с распростертыми крыльями, причем каждое перышко было четко выписано, такая же птица была нарисована на бедрах и еще одна – под ступнями. Остальные украшения были куда мельче: несколько оранжевых солнц, позолоченные фигурки с коронами на головах сидели на тронах или в лодках, и повсюду виднелись одинаковые диковинные символы в виде глаза.

– Красивая, – произнесла Мэриен. И подумала, так ли она считает на самом деле. Лежащая под стеклом фигура устремила на нее пустые глаза, как утопленница из-под воды: позолоченная кожа, казалось, была покрыта легкой рябью.

– Думаю, там мужчина, – сказал Дункан и перешел к следующей витрине. – Иногда мне хочется жить вечно. Тогда не нужно было бы вообще беспокоиться по поводу времени. Ах, эта вечная изменчивость. Интересно, почему попыткам преодолеть время никогда не удается остановить перемены…

Она подошла посмотреть, что привлекло его взгляд. Это был еще один саркофаг, открытый так, чтобы можно было увидеть сморщенную фигуру внутри. Пожелтевший саван был развернут, голова оголена, так что был виден череп, обтянутый сухой серой кожей, с клочками черных волос на темени и с удивительно белыми зубами.

– Отлично сохранилась, – прокомментировал Дункан таким тоном, словно ему был ведом некий секрет о мумиях. – В наше время так не умеют бальзамировать, хотя десятки жуликов притворяются, будто умеют.

Мэриен содрогнулась и отошла в сторону. Она была заинтригована – не самой мумией (ей не доставляло никакого удовольствия разглядывать подобные предметы), а тем, в какой восторг пришел от нее Дункан. Невольно она подумала, что протяни она сейчас руку и дотронься до него, от ее прикосновения он бы тотчас рассыпался в прах.

– У тебя патология, – заметила она.

– А что тебе не нравится в смерти? – неожиданно громко спросил Дункан, и на его возглас в пустом зале ответило гулкое эхо. – В ней нет ничего патологического. Мы все, знаешь ли, умираем, это совершенно естественно.

– Но я не вижу ничего естественного в восхищении смертью, – возразила она, развернувшись к нему. И увидела, что он усмехается.

– Не воспринимай меня слишком серьезно. Я же тебя предупреждал. А теперь иди сюда, я покажу тебе мой символ материнского чрева. Скоро я покажу его и Фишу. А то он все грозится написать небольшую монографию для журнала «Викторианские штудии» на тему «Символы чрева у Беатрис Поттер»[13]. Надо задушить эту идею на корню.

Он отвел ее в дальний угол зала. Поначалу в быстро сгущающихся сумерках она не смогла рассмотреть содержимое витрины. Там лежала вроде бы куча мусора. Но потом она поняла, что это скелет, местами все еще покрытый кожей, лежащий на боку с подогнутыми к животу коленями. Рядом с ним были положены глиняные плошки и бусы. Туловище было настолько маленькое, что походило на ребенка.

– Это захоронение эпохи до пирамид, – пояснил Дункан. – Труп сохранился в песках пустыни. Когда мне наскучит этот мир, я пойду и зароюсь куда-нибудь. Может быть, библиотека будет для этого в самый раз, вот только в этом городе слишком сыро. Тут все очень быстро гниет.

Мэриен нагнулась над экспонатом в витрине. Скрюченное туловище вызвало у нее жалость: торчащие ребра, и хрупкие ножки, и выпирающие лопатки – эта фигурка напомнила ей фотографии голодающих жителей неразвитых стран или изможденных узников концентрационных лагерей. У нее, конечно, не возникло желания взять ее на руки, но ее охватило беспомощное чувство сострадания.

И когда она отвернулась от витрины и взглянула на Дункана, то невольно содрогнулась от ужаса, увидев, как он протягивает к ней руки. Теперь его тщедушность вовсе не казалась ей успокаивающей, как прежде, и она отшатнулась.

– Не беспокойся, я не собираюсь вставать из могилы, – сказал он и с печальной улыбкой провел ладонью по изгибу ее щеки. – Беда в том, что я не могу сконцентрироваться на поверхности, особенно когда я прикасаюсь к людям. Когда ты просто думаешь о поверхности, то все нормально и достаточно реально; но стоит начать думать о том, что под поверхностью…


Он наклонился, чтобы ее поцеловать, но она увернулась, уткнулась головой ему в плечо и закрыла глаза. Даже под зимним пальто его тело казалось более щуплым, чем обычно, и ей стало боязно прижимать его к себе слишком сильно.

До ее слуха донесся скрип паркетных половиц, она открыла глаза и увидела, что в нее ввинтилась пара строгих глаз. Это был взгляд охранника в голубой униформе, который подошел к ним сзади. Он постучал по плечу Дункана.

– Прошу прощения, сэр, – произнес охранник вежливо, но твердо, – в Зале мумий… мм… запрещено целоваться.

– Да? – произнес Дункан. – Простите нас.

И они двинулись в обратный путь по лабиринту коридоров через залы, пока не достигли главной лестницы. Из галереи к ним навстречу струилась вереница школьников со складными стульями, и они попали в поток маленьких семенящих ног, который смыл их по лестнице вниз под шумное журчание смеха.

Дункан предложил выпить кофе, и вот они уже сидели в музейном кафе, окруженные группками застенчиво-сумрачных студентов. Мэриен настолько привыкла по рабочим дням пить кофе во время утренних перерывов на работе или в обеденный перерыв в ресторане, что в любой момент ожидала появления за их столиком троицы офисных девственниц.

Дункан помешал ложкой свой кофе и спросил:

– Сливки?

– Нет, спасибо, – помотала она головой, но тут же передумала и налила себе из молочника, решив, что сливки – это питательно.

– А знаешь, я тут подумал: может, нам переспать? – как ни в чем не бывало предложил Дункан, положив ложку на стол.

Мэриен возмутилась про себя. До сих пор она оправдывала себя за то, что происходило у нее с Дунканом (а что, собственно, происходило?), мотивируя это тем, что, согласно ее моральным стандартам, все было предельно невинно. Правда, в последнее время ей стало казаться, что невинность их отношений была каким-то непонятным образом связана с одеждой: с преградами, проложенными воротниками и длинными рукавами. Причем ее самооправдание всегда принимало форму мысленных бесед с Питером. Питер ревниво говорил: «До меня стали доходить слухи, что ты встречаешься с разными тощими университетскими умниками. Это так?» И она отвечала: «Не глупи, Питер, все предельно невинно. Мы ведь женимся через два месяца!» Или уже через полтора. Или через месяц.

– Не глупи, Дункан, – проговорила она, – это невозможно. Я ведь выхожу замуж через месяц.

– Это твои трудности, какое это имеет отношение ко мне? Я подумал о себе: было бы неплохо для меня.

– Почему? – спросила она, не в силах сдержать улыбку. Было просто удивительно, насколько он мог игнорировать ее мнение.

– Ну, дело, конечно, не в тебе. Просто есть такое желание. То есть я хочу сказать, что ты лично не возбуждаешь во мне звериную страсть. Но я подумал, что тебе известны разные способы и ты обладаешь достаточной компетентностью, и вообще знаешь, как утихомирить позывы. В отличие от многих. И я думаю, было бы неплохо для меня преодолеть свои предубеждения о сексе. – Он высыпал немного сахара на стол и указательным пальцем стал рисовать узоры.

– Какие предубеждения?

– Такие, что, может, я латентный гомосексуал. – Он на мгновение задумался над сказанным. – Или, может, я латентный гетеросексуал. В любом случае я какой-то латентный. И если честно, сам не знаю почему. У меня, конечно, были попытки это выяснить, но я начинаю думать, что это все бесполезно, и опускаю руки. Может, все дело в том, что от тебя всегда ожидают чего-то, а я после какого-то момента хочу одного – просто лежать и смотреть в потолок. Когда мне надо писать семестровую работу, я только и думаю что о сексе, или когда я наконец прижимаю в углу готовую на все милашку, или мы кувыркаемся в кустах, и обоим становится ясно, что все уже готово для нанесения coup de grâce[14], я вдруг вспоминаю о семестровой работе. Я понимаю, что и то и другое – отвлекающие маневры, то есть оба эти занятия являются, по сути, отвлекающими маневрами, но от чего именно я себя отвлекаю – вот в чем вопрос! К тому же все они ведут себя как литературные героини! А все потому, что прочитали мало книг. Если бы они читали больше, они бы поняли, что все эти сцены уже были разыграны раньше. То есть все знакомо ad nauseam[15]. И как они только могут быть такими пошлыми? Они корчат из себя обессиленных, и хитроумных, и страстных, они стараются изо всех сил, и я начинаю думать: бог ты мой, да она же просто жалкая имитация той, кто изображает жалкую имитацию… и я сразу теряю к ней интерес. Или, что хуже, меня разбирает хохот. А они закатывают истерику.

Он задумчиво слизал сахар с кончиков пальцев.

– А почему ты считаешь, что со мной у тебя будет по-другому? – Она вдруг почувствовала себя многоопытной и квалифицированной, прямо-таки мудрой матроной. «Ситуация, – подумала она, – требует туфель на толстой подошве, накрахмаленных манжетов и кожаного мешка со шприцами».

– Ну, – вздохнул он, – вполне возможно, и не будет. Но раз я тебе все рассказал, ты, по крайней мере, не закатишь истерику.

Они молчали. Мэриен размышляла над его словами. Она сочла безличный характер его просьбы довольно оскорбительным. Но почему же она не почувствовала себя оскорбленной? Наоборот, она ощущала настоятельную потребность сделать что-нибудь полезное для его здоровья – типа того, чтобы измерить пульс.

– Ну… – начала она, взвешивая слова. И подумала: а не подслушивают ли их разговор? Она обвела взглядом кафе, и ее взгляд наткнулся на крупного бородатого мужчину за столиком у двери, который смотрел прямо на нее. Он был похож на профессора антропологии. Но в следующий момент она его узнала: это был сосед Дункана по квартире. Сидящий с ним рядом блондин, спиной к ней, должно быть, второй сосед.

– Там один из твоих родителей, – заметила она.

Дункан резко развернулся.

– Ох ты, надо бы сходить поздороваться. – Он встал, подошел к их столику и сел на свободный стул. Завязалась оживленная беседа, после чего он встал и вернулся.

– Тревор спрашивает, не хочешь ли ты прийти к нам на ужин, – сообщил он ей тоном маленького ребенка, декламирующего заученный текст.

– А ты хочешь, чтобы я пришла? – спросила она.

– Я? Ну, конечно. Думаю, да. А почему нет?

– Тогда скажи Тревору, что я согласна. – Все равно Питер работал над очередным делом, а Эйнсли сегодня вечером будет в пренатальном центре.

Он отправился передать ее согласие. Через пару минут оба соседа Дункана встали и вышли из кафе. А сам он, чуть сутулясь, вернулся и сел.

– Тревор сказал, это обалденная новость, – доложил Дункан. – Сейчас он побежал домой по-быстрому что-нибудь запечь в духовке. Ничего особенного. Нас ждут через час.

Губы Мэриен разъехались в улыбке, и она поспешно прикрыла рот ладонью, внезапно вспомнив обо всех продуктах, которые она была не в состоянии есть.

– А как думаешь, что он приготовит? – спросила она безучастно.

Дункан пожал плечами.

– Ну, я не знаю. Он любит готовить блюда на шпажках и поджигать их. А что?

– Просто я не могу есть массу вещей. В смысле, в последнее время не могу их есть. Например, мясо, яйца, некоторые овощи.

Дункана, похоже, это признание совсем не удивило.