Лакомый кусочек

И все же я не видела, каким образом намерение Эйнсли его использовать могло бы нанести ему непоправимый ущерб, да и вообще какой бы то ни было урон, а посему я мысленно вверила Лена в руки его решительных и многомудрых ангелов-хранителей – ведь были же у него такие, – допила свой кофе и пошла одеваться. Потом позвонила Кларе, чтобы сообщить свои новости; реакция Эйнсли меня не вдохновила.

Клара отреагировала более радостно, но и двусмысленно.

– О, хорошо! – сказала она. – Джо будет в восторге. Он как раз недавно говорил, что пора бы тебе остепениться.

Меня это укололо. В конце концов, мне же не тридцать пять, когда уже не на что надеяться. Клара выразилась так, будто я просто решилась поступить осмотрительно. Но я уже давно поняла, что сторонние наблюдатели отношений женщины и мужчины не в состоянии их понять. Остаток нашей беседы мы обсуждали ее проблемы с пищеварением.

Стоя у кухонной раковины и моя посуду после завтрака, я услышала шаги на лестнице: к нам кто-то поднимался. Это был еще один трюк с нашими неожиданными гостями, применявшийся домовладелицей: она впускала людей тихо, не объявляя нам о посетителях, причем особенно в периоды, когда мы были совершенно не готовы кого-то принимать, например воскресным днем, и, несомненно, она это проделывала в надежде, что нас застукают за каким-то неприглядным занятием или застигнут врасплох – например в бигудях или в банных халатах на голое тело.

– Привет! – раздался с лестницы бодрый голос. Это был Питер. Ему давно уже было даровано право заявляться к нам экспромтом.

– А, привет! – отозвалась я будничным, но радушным тоном. – Как раз мою посуду, – зачем-то добавила я, когда из-за приоткрытой двери показалась его голова. Я оставила грязную посуду в раковине и вытерла руки насухо.

Он вошел в кухню.

– Боже, судя по тяжелому похмелью, с которым я сегодня проснулся, я вчера набрался до поросячьего визга. Да, я напился в хлам! Утром у меня изо рта несло, как от кроссовок победителя «Ролан Гаррос».

Он проговорил это одновременно извиняющимся и горделивым тоном.

Мы опасливо глядели друг на друга. Если кто-то из нас планировал дать задний ход, то сейчас был самый момент для этого: вчерашнее можно было свалить на законы органической химии. Но никто не сдал позицию. Наконец Питер выдавил довольную, хотя и нервную улыбку.

– О, это просто ужасно, – произнесла я заботливо. – Ты много выпил вчера. Сделать тебе кофе?

– Не откажусь. – Он подошел ко мне и чмокнул в щеку. – Кстати, извини, что я сначала не позвонил, просто мне захотелось тебя увидеть.

– Да все в порядке, – ответила я.

Питер явно страдал от похмелья. Он был небрежно одет, хотя и не умеет делать это естественно. Это была выверенная небрежность: тщательная небритость, носки в цвет пятен на спортивной рубашке. Я включила кофеварку.

– Так! – произнес он почти с таким же нажимом, что и Эйнсли, но имея в виду совсем другое. Как будто он демонстрировал мне новенькую сверкающую машину. Я ответила нежной сверкающей улыбкой, то есть хотела изобразить нежность, но губы занемели, словно под слоем яркой дорогой помады.

Я налила кофе в две кружки, достала молока и села на свободный стул. Он накрыл мою руку своей.

– Знаешь, я не собирался делать то, ну, что сделал вчера вечером, – совсем не собирался.

Я кивнула: ведь я тоже не собиралась.

– Полагаю, я все время уклонялся от этого.

И я уклонялась.

– Но думаю, ты права насчет Триггера. А может, я как раз хотел, сам того не осознавая. Мужчине же надо когда-то остепениться. Мне ведь двадцать шесть.

Теперь я увидела Питера в новом свете: стоя на кухне, он менялся на глазах, превращаясь из безбашенного молодого холостяка в спасителя, укротителя хаоса, гаранта стабильности. Где-то в подвалах компании «Сеймур сёрвейз» невидимая рука стирала мою подпись на заявлении о пенсионном плане.

– И теперь, когда все определилось, я чувствую, что моя жизнь станет гораздо счастливее. Мужчина не может порхать до бесконечности. А в перспективе это будет лучше и для моей практики, ведь клиентам нравится, если у тебя есть жена. Люди с подозрением относятся к адвокатам, остающимся холостяками после определенного возраста, все начинают думать, что ты гомосек или еще что-то. – Он помолчал и продолжил: – А что касается тебя, Мэриен, то я же знаю, что всегда смогу на тебя положиться. Многие девушки слишком взбалмошные, а ты очень благоразумная. Тебе, может быть, это неизвестно, но я всегда считал, что это важнейшее достоинство той, кого бы я хотел иметь в качестве жены.

Я себе не казалась такой уж благоразумной. Я скромно потупила взор и стала рассматривать крошку от тоста, которую пропустила, вытирая стол. Я не знала, что сказать. Ответить ему: «Ты тоже очень благоразумный» – казалось неуместным.

– Я тоже счастлива, – пробормотала я. – Давай переместимся с нашим кофе в гостиную.

Он последовал за мной. Мы поставили кружки на круглый кофейный столик и устроились на диванчике.

– Мне нравится эта комната, – заметил он, оглядываясь по сторонам. – Здесь по-домашнему уютно. – Он обнял меня за плечи. Мы сидели в, как мне хотелось думать, блаженной тишине. Нам обоим вдруг стало неловко. Мы утратили все представления друг о друге, все повадки, к которым привыкли и которые могли бы направить нас сейчас по верному руслу. И еще не выработав новых представлений о себе, мы не знали, что сказать или как поступить.

Питер усмехнулся своим мыслям.

– Что смешного? – спросила я.

– Ничего особенного. Когда я утром подошел к машине, то заметил, что под днищем застряли сломанные ветки, и я специально поехал мимо той лужайки. Мы проделали аккуратную прореху в их изгороди. – Ему все еще нравилось думать о вчерашнем приключении.

– Ты большой глупыш! – нежно произнесла я. Во мне уже зашевелился инстинкт собственницы. Выходит, этот субъект принадлежит мне! Я уткнулась головой в его плечо.

– Когда хочешь устроить свадьбу? – брякнул Питер.

Моим первым поползновением было ответить ему с уклончивым легкомыслием, как я всегда и поступала, когда он задавал мне серьезные вопросы: «Может, в День сурка?» Но вдруг услышала незнакомый мне бархатный голос, который тихо произнес: «Я бы предпочла, чтобы ты сам решил. Давай ты будешь принимать все важные решения». Мне это было самой удивительно. Я никогда еще не говорила ему ничего даже отдаленно похожего. И самое смешное, что я не шутила.





11





Питер пробыл у меня недолго. Он сказал, что ему нужно еще немного поспать, и посоветовал мне сделать то же самое. Но я совсем не устала. Меня переполняла нервная энергия, которая не иссякала, пока я бесцельно курсировала по квартире. Тот день был исполнен той печальной пустоты, которая у меня с самого детства ассоциировалась с воскресными днями, – это ощущение возникало из-за безделья.

Я домыла посуду, разложила чистые ножи, вилки и ложки по отделениям в ящике кухонного буфета, хотя и знала, что долго они там не пролежат. Устроившись в гостиной, в очередной раз пролистала журналы, обращая внимание на знакомые заголовки, теперь приобретшие новый смысл: «ПРИЕМНЫЙ РЕБЕНОК: ЗА И ПРОТИВ», «ВЫ ВЛЮБЛЕНЫ – ЭТО ВЗАПРАВДУ? Тест из двадцати вопросов» и «КОНФЛИКТЫ МЕДОВОГО МЕСЯЦА». Потом потрогала рычажки на тостере: в последнее время в нем все подгорало. Когда зазвонил телефон, я так и подпрыгнула, но оказалось, просто ошиблись номером. Наверное, мне стоило обсудить ситуацию с Эйнсли, которая уединилась у себя в спальне, но почему-то я решила, что никакой пользы от этого не будет. Мне хотелось сделать что-то такое, что будет иметь результат, но я не знала, что именно. Наконец, решила потратить вечер на поход в прачечную.

Мы, естественно, не пользовались стиральной машиной нашей домовладелицы. И даже не знали, есть ли она у нее. Она в принципе не позволяла ничему столь плебейскому, как выстиранное белье, осквернять ухоженную территорию ее лужайки за домом. А может, просто ни она, ни ее ребенок не загрязняли свою одежду: вполне возможно, что все их вещи были снабжены невидимыми пластиковыми чехлами. Мы ни разу не спускались к ней в подвал и даже не слышали, что у нее в доме таковой имеется. И вполне вероятно, что стирка, в ее иерархии ценностей, считалась занятием, о котором всем известно, но которое никто уважающий себя не обсуждает.

Поэтому, когда куча заношенной одежды разрасталась до необъятных размеров, а в ящиках шкафов ничего чистого не оставалось, мы отправлялись в прачечную самообслуживания. Или я ездила одна: я не могла так же долго тянуть со стиркой, как Эйнсли. Туда лучше ходить вечером в воскресенье, чем по рабочим дням. В это время гораздо меньше старичков, тщательно выполаскивающих свои некогда шикарные сорочки, и меньше старушек в широкополых шляпках и белых перчатках, собирающихся к подружкам-сверстницам на чашку чая. До ближайшей к нам прачечной надо проехать одну остановку на автобусе. Суббота – неудачный день для поездки, потому что автобусы забиты покупателями, и это все те же старушки в шляпках и белых перчатках, хотя не столь аккуратные, а еще по субботам случается наплыв любителей вечерних киносеансов. Я предпочитаю воскресные вечера: меньше людей. Терпеть не могу, когда на меня пялятся и мой набитый мешок с грязной одеждой слишком бросается в глаза и сразу выдает: ага, едет в прачечную.

В тот вечер я с нетерпением ждала этой поездки. Мне хотелось поскорее покинуть квартиру. Я разогрела и проглотила замороженный ужин и переоделась для прачечной: джинсы, свитер, клетчатые спортивные тапки, которые я зачем-то купила и с тех пор никуда больше не надевала – и порылась в кошельке в поисках четвертаков. Я засовывала грязную одежду в мешок, когда вошла Эйнсли. Она почти весь день просидела у себя за закрытой дверью, занимаясь бог знает какими ритуалами черной магии: то ли варила приворотное зелье, то ли лепила восковых кукол Леонарда и колола их булавками в нужных местах. И вот ее осенила некая интуитивная догадка.

– Приветик! Идешь в прачечную? – спросила она с наигранным равнодушием.

– Нет, – ответила я хмуро. – Разрубила Питера на кусочки, спрятала их в ворохе грязного белья и вот хочу похоронить в овраге.

Она, видимо, сочла мое замечание пошлым. Даже не улыбнулась.

– Слушай, не возражаешь, если я подкину тебе кое-что из моего? Все равно ты идешь. Там немного.

– Отлично, – с облегчением отозвалась я. – Неси.

Это у нас обычная практика. Вот почему Эйнсли никогда не ходит одна в прачечную.

Она ушла и вернулась через несколько минут с охапкой нижнего белья всех цветов радуги.

– Эйнсли! Ты же сказала, немного!

– А тут и есть немного, – сварливо ответила та. Но когда я твердо заявила, что все это не влезет в мой мешок, она разделила белье на две кучки.

– Спасибо! Ты меня выручила! До встречи!

Я волокла мешок за собой по лестнице, внизу взвалила себе его на плечо и выскользнула из двери, попутно поймав застывший взгляд домовладелицы, которая украдкой высунулась из-за бархатной занавески, отделявшей ее гостиную от прихожей. Так, я знаю, она с немым укором осуждала вопиющую демонстрацию нашей нерадивости. Все мы, читала я ее мысли, являемся воплощением нечистоплотности.

Я села в автобус и поставила мешок с одеждой рядом на сиденье, надеясь, что со стороны он смахивает на ребенка и не вызовет негодования у пассажиров, решивших съездить по делам в выходной. Я все не могла забыть случившееся со мной ранее происшествие: когда я выходила из автобуса, какая-то закутанная в черные шелка старушенция в лиловой шляпке вцепилась мне в плечо. Дело было тоже в воскресенье. Ее возмутило не только то, что я нарушаю четвертую заповедь[5], но и то, что я неподобающе одета для такого дня: Иисус, напомнила она мне, никогда бы мне не простил клетчатых спортивных тапок. Я принялась изучать цветной рекламный плакат над окном: на нем была изображена молодая женщина с тремя парами ног, вышагивающая в утягивающем корсете. Должна признаться, меня такое возмущает. Это как-то слишком напоказ. Поначалу я не могла понять, на кого рассчитана подобная реклама и кто бы купил этот товар, и вообще – проводилось ли хотя бы предварительное изучение рынка. Женские формы, размышляла я, должны привлекать мужчин, а не женщин, а мужчины обычно не покупают женские корсеты. Хотя, возможно, миниатюрная гибкая женщина – это образ самой себя; возможно, покупательницы считают, что они возвращают себе одновременно юность и изящество. Потом мои мысли перенеслись на прочитанную где-то фразу, что стильно одетая женщина всегда имеет в своем гардеробе корсет. Я задумалась над скрытыми смыслами слова «всегда». А затем до конца поездки размышляла о временных границах термина «средний возраст»: когда я его достигну? Может быть, я уже в него вступила? Словом, пришла я к выводу, с такими вещами надо быть поаккуратнее: они имеют обыкновение нагрянуть, когда их совсем не ждешь.

Прачечная самообслуживания располагалась на той же улице, что и станция подземки. Уже стоя перед огромной стиральной машиной, я обнаружила, что забыла порошок, и громко чертыхнулась.

Посетитель, засовывавший белье в машину рядом, повернулся и бросил на меня равнодушный взгляд.

– Можете взять у меня, – предложил он, протягивая мне коробку.

– Спасибо! Почему бы им не поставить тут автомат со стиральным порошком. Странно, что они не додумались.

А потом я его узнала: это был парень, с которым я проводила опрос о пиве. Я стояла с коробкой в руке и думала: как он понял, что я забыла свой порошок? Я же ни слова об этом не сказала.

Он изучал меня внимательным взглядом.

– О, теперь я знаю, кто вы! Сначала не узнал. Без официальной одежды вы выглядите какой-то… беззащитной. – И он опять склонился над своей стиральной машиной.

«Беззащитной». Это хорошо или плохо? Я быстро проверила одежду: не разошлись ли швы, застегнуты ли молнии. Потом начала поспешно швырять ее в разные машины: темное – в одну, светлое – в другую. Мне не хотелось, чтобы он закончил стирку раньше меня – и мог бы потом за мной понаблюдать. Но он завершил процесс как раз в тот момент, когда я кидала в барабан какие-то кружевные трусики Эйнсли.

– Это ваши? – с интересом спросил он.

– Нет, – покраснела я.

– Я и не думал. Они так не похожи на вас.

Это комплимент или оскорбление? Судя по равнодушной интонации, это просто наблюдение, и наблюдение вполне точное, подумала я с усмешкой.

Я захлопнула обе дверцы с толстым стеклом, бросила в прорези для монет четвертаки и дождалась шуршащего звука, сообщившего, что все в порядке, после чего отправилась к ряду стульев у стены и уселась. Придется просто сидеть и дожидаться конца цикла, подумала я: больше в этом районе в воскресенье делать нечего. Можно бы пойти в кино, но у меня с собой не было денег. Я даже забыла прихватить книжку. И о чем я только думала, выходя из квартиры? Обычно я ничего не забываю.

Он сел рядом.

– Одно плохо с этими общественными стиральными машинами, – заговорил он. – Вечно находишь в барабане волоски с чужого паха. Не то что бы меня это особенно волновало. Меня не смущают ни бактерии, ни микробы. Просто это неприятно. Хочешь шоколадку?

Я огляделась по сторонам: не слышит ли нас кто-нибудь. Нет, в прачечной не было ни души.

– Спасибо, не хочу.

– Я тоже не большой любитель шоколада, просто пытаюсь бросить курить.

Он снял фольгу с шоколадной плитки и стал медленно жевать. Мы смотрели на ряд сверкающих стиральных машин, а особенно пристально – на те три стеклянных окошка, похожих на иллюминаторы или аквариумы, за которыми крутилась наша одежда, и фрагменты ткани разной формы и разных цветов то появлялись, то исчезали, смешивались с другими фрагментами, снова появлялись, и снова исчезали в мыльной пене. Парень доел шоколад, облизал кончики пальцев, аккуратно сложил фольгу и положил себе в карман, а потом достал сигарету.

– Мне нравится на них смотреть, – сообщил он. – Я смотрю на работающую стиральную машину, как другие смотрят телевизор, – это действует успокаивающе, потому что всегда знаешь, чем все закончится, и не надо ломать голову. К тому же я могу немного поменять программу: если мне надоедает смотреть одно и то же, я всегда могу сунуть туда пару зеленых носков или еще что-нибудь цветное.