Лагерь

– Мне нравится это. Давайте попробуем. И не смотрите на этот раз на зрителей. Смотрите на звезды.

Кристал снова начинает играть, и теперь выходит куда более романтично, поверьте. Когда они заканчивают, Марк кивает.

– Хорошо! Мне нравится. Кристал, но мне хочется, чтобы они больше двигались. Как ты считаешь?

Кристал встает и показывает им несколько новых шагов, а я поворачиваюсь к Марку.

– Ты делаешь это потому, что тебе жалко меня?

Марк приподнимает бровь и секунду выглядит печальным – но он смотрит на меня не так, как другие. Ему жалко меня не потому, что я потерял Хадсона. А по какой-то другой причине.

– Я делаю это, Рэнди, потому что ты талантлив, и, наверное, уже слишком поздно для того, чтобы выпустить тебя на сцену, но я хочу использовать твой талант наилучшим образом. Это значит, что мне нужен твой взгляд на спектакль. Дело не в жалости. Я хочу, чтобы ты работал с артистами, хочу, чтобы они действительно выражали свои чувства. Что, собственно говоря, ты только что и продемонстрировал. Понятно? – Я киваю, и он улыбается, положив руку мне на плечо. – Но, разумеется, последнее слово остается за мной.

Я смеюсь:

– Ничего другого мне и не надо.

Я сижу рядом с Марком до конца репетиции и делаю несколько замечаний. Пусть я не на сцене, но мне нравится помогать работать над спектаклем таким вот образом. Может, это мое будущее. Рэнди Капплехофф: режиссер на Бродвее. Ну… режиссер/актер/танцор – Триединый Рэнди, так можно будет меня называть. Мне нравятся слеши, понимаю я. Нравится, когда что-то добавляют к твоей личности, а не перекраивают ее целиком. Одна мысль об этом заставляет меня достать веер и обмахивать разгоряченное лицо, пока я досматриваю спектакль до конца.

Когда репетиция заканчивается, я прохожу за кулисы, и Джордж обнимает меня. Я машу Эшли, которая сидит в кабинке помощника режиссера в конце зала.

– Дорогой, ты был так хорош! Какое прекрасное замечание ты сделал мне по поводу «Детей»! Номер стал гораздо лучше.

– Да? Вы не возражаете против того, чтобы я делал вам замечания?

– Вовсе нет, – подходит к нам Паз. – Раз у тебя это получается очень к месту.

Эшли подкрадывается к Паз сзади и обхватывает ее руками.

– Значит, Рэнди теперь режиссер! – восклицает она. – Я «за»!

Я улыбаюсь:

– Спасибо.

– Мне тоже это нравится, – присоединяется к ее словам Монтгомери с другого конца помещения, а потом подходит ко мне. – Очень авторитетно и вообще круто. Сексуально. Знаешь, если у вас с Хадсоном все кончено, то, может, ты и я…

Я отворачиваюсь. Упомянув о Хадсоне, он словно столкнул меня со сцены.

– Серьезно, Монтгомери? – язвит Джордж. – Ты достиг вершины бесстыдства.

– Все равно. Он горячий парень. Каждый мальчик в лагере, не пытающийся трахнуть Хадсона, будет теперь пытаться трахнуть его. Я просто хочу выставить свою кандидатуру.

Я сглатываю, когда он говорит о других парнях, желающих трахнуть Хадсона. Или пытаюсь сделать это. Горло у меня совершенно сухое.

Монтгомери идет рядом со мной, проводя ладонью по моей руке.

– Подумай об этом. Увидишь, какой я податливый партнер.

Он выходит через дверь, слегка покачивая бедрами. Эшли, не отпуская Паз, спрашивает:

– Ты в порядке?

– Все хорошо. – И я выхожу на улицу. Стоит жаркий летний день. Я щурюсь от яркого солнца.

Я ухожу от домика, но Джордж и Эшли идут за мной, и я люблю их за это.

– Думай что хочешь, но мне кажется, он не будет ни с кем сходиться этим летом. Брэд говорит, он… сам не свой. И Брэд думает, что его сердце разбито, хотя Хадсон и не признает этого, – доводит до моего сведения Джордж.

И мне кажется, будто мое сердце опять начинает биться после того, как не билось бог знает сколько.

– Его сердце разбито?

– Но вряд ли это значит, что он хочет, чтобы все у вас было как прежде. – спешит добавить Джордж, и я киваю. Конечно, нет. С какой стати ему хотеть этого? И с какой стати этого хотеть мне – после всех его откровений? И почему мое сердце так колотится при этой мысли? – Но, может, ты попытаешься поговорить с ним? За обедом он смотрит на тебя так, словно ему хочется этого, но ты не обращаешь на него никакого внимания… и что он такого ужасного сделал?

– Не имеет значения, – в который раз говорю я. – Он сказал то, что говорил все четыре года, просто я не понимал его. Сказал, что он лучше меня. Лучше, чем мои друзья. Потому что косметика делает нас женоподобными. Потому что мы слабохарактерны и не имеем ничего против стереотипов.

– Дорогой, я хочу лишь, чтобы ты был счастлив. А ты счастливым не выглядишь.

– О чем ты? – спрашиваю я, делая идеально радостное лицо. – Я счастлив.

– Рэнди, ты замечательный актер, но со мной эти штучки не пройдут. Ты несчастлив. Я слышал, как вчера ночью ты плакал.

– Я тоже слышала, – признается Эшли, садясь рядом со мной на землю.


– Это пройдет. – Я даю счастливому выражению лица исчезнуть. – Мне совершенно не о чем горевать, правда. Он… не такой, как я думал.

– О’кей, – продолжает пытать меня Джордж. – А какой?

– Не хочу… – Я ложусь на траву. Джордж ложится рядом и Эшли тоже, все мы смотрим на кроны деревьев. – Если я расскажу, что он наговорил мне, то вы никому не разболтаете? Не хочу, чтобы его ненавидели.

– О’кей, – осторожно произносит Джордж.

– Хорошо. – Эшли, похоже, недовольна моей просьбой.

– Он сказал, что когда он каждое лето говорит, что мы можем быть лучше, лучше, чем думают о нас натуралы, то имеет в виду, что мы должны меньше следовать стереотипам. Он считает, что делать макияж или любить музыкальный театр – это следствие недостатка силы воли. Он считает, что мы просто… – Я не хочу произносить то слово. – Он считает, что мы просто гомики.

– Он так и сказал? – уточняет Эшли.

– Ага.

– А что ты ему ответил?

Я смотрю на деревья и пытаюсь превратить их в галактики, но деревья остаются деревьями.

– Я сказал, что думать так просто ужасно. И он рассказал мне, почему так считает… но сказал еще, что, может, и неправ. – Я чувствую, что по мне ползет муравей, и скашиваю глаза вниз. Он осторожно передвигается по моему предплечью. Я не трогаю его.

Джордж облокачивается на одну руку.

– Подожди… значит, ты заставил его поменять свою точку зрения. Ты добился того, что упертый masc Хадсон сказал, что, может, его мнение о том, что masc – высшая степень квирности, ошибочно? И что же пошло не так?

– Подожди… – Я закрываю глаза. – Ты знал, что Хадсон так считает?

– Я догадывалась, – отзывается Эшли. – То есть… из этого исходят masc4masc, верно? Masc лучше. Я не хочу встречаться с женщиной, и потому я гей. Мужчины лучше, а женщины – это кошмар и ужас. Я мужик и сосу только самые мужественные пенисы. Гррр.

Джордж смеется и кивает.

– Точно.

Я тоже смеюсь, и мне становится гораздо лучше, мое сердце поет.

– Хотел бы я, чтобы ты сказала мне раньше, что он имеет в виду именно это.

– А ты бы поверил нам?

Я храню молчание довольно долго для того, чтобы они поняли, что мой ответ – «нет».

– Но я по-прежнему ничего не понимаю, дорогой. Я думал, ты завоевал его. Это была часть плана. Он полюбил тебя, а затем тебе надо было, чтобы он принял такие замечательные вещи, как лак для ногтей и Бродвей, после чего ты собирался обратиться подлинным Рэнди и только потом признаться ему во всем.

– Я… случайно допустил ошибку, и он спросил, как так получается, и я все рассказал ему. О своем плане.

– О, – сокрушается Джордж, Эшли цокает языком.

– И получилось, что все, чего я достиг, пропало втуне. Он назвал меня пидором. В самом плохом смысле этого слова.

– Что? – Джордж садится. – Да я набью ему морду. Покажу, что способен сотворить маникюр с его хорошеньким личиком.

– Если я доберусь до него первой, от него ничего не останется, – бушует Эшли, вскакивая на ноги.

– Нет. – Я тяну из обоих за руки вниз. – Не надо этого делать. Вот почему я не хотел ничего никому рассказывать.

– Ладно, – вздыхает Эшли.

– В действительности он сказал, что его мама назвала бы меня пидором. Но… он же сказал это, понимаете?

– Тогда, похоже, вся его семейка больная на голову, – хмурится Эшли.

– Ага, они такие и есть. Мне жалко его. Они, как мне кажется, заставили его возненавидеть себя.

– Все натуралы хотят заставить квиров относиться к себе именно так, – внезапно слышим мы голос Марка. Он нависает над нами, закрывая от нас солнце. – Вы опаздываете на обед.

– Простите, – каюсь я, когда мы встаем. – Простите. А ты ведь не слышал всего, правда?

– Я слышал больше, чем тебе хотелось бы. Джордж, Эшли, почему бы вам не пойти в столовую. А нам с Рэнди нужно поговорить о спектакле.

Джордж и Эшли кивают и уходят.

– Сегодня ты хорошо поработал, – говорит Марк, когда они уже не могут его слышать, медленно шагая к столовой. – Я очень горжусь тобой.