Лагерь

– Конечно… хорошо… как бы то ни было… – Монтгомери идет в ванную комнату. – Мне жаль, что я наговорил тебе всякой чепухи, и потому просто расслабься. – Он не смотрит на меня, произнося это, и минуту спустя я слышу, что он включил душ.

– Я по-прежнему ваш друг, – обращаюсь я к Джордан.

– Знаем. Наверное, он просто завидует тебе, ведь у него никого нет.

– Ага. А вы?

– Ну, мы рады за тебя. Хотя нам немного грустно.

– Мы пообщаемся сегодня вечером.

– Клево. – Джордан идут в ванную комнату со сменой белья.

Может, я слишком уж много времени провожу с Хадсоном. Но это часть моего плана. И потому я должен усиленно работать над нашими с ним отношениями. Они все понимают. Просто им не хватает меня.

Я нарочно сажусь с ними за обедом (Хадсон сидит по другую сторону от меня) и расспрашиваю об их ролях – Джордан утомились, бегая по стенам, зато им очень нравятся костюмы, Монтгомери же «рожден для этого». Думаю, в конце концов мне удается исправить положение дел.

Вечер посвящен общелагерному сражению на водяных пистолетах. Мы все надеваем белые рубашки, нам раздают водяные пистолеты и воздушные шарики, и мы получаем доступ к подкрашенной чем-то синим воде. Если твоя рубашка оказывается в пятнах, ты становишься привидением и можешь слоняться по лагерю и кричать на всех, но больше не имеешь права стрелять. Мы с Хадсоном продвигаемся довольно далеко, прежде чем привидение-Эшли не выскакивает буквально ниоткуда, а Паз не подстреливает нас обоих. Но мы мстим ей тем, что, став привидениями, предупреждаем ее врагов о ее приближении.

Мы стоим с другой стороны домика, когда Хадсон целует меня на ночь, так что нас могут видеть лишь те, кто специально заглянет туда. Мы целуемся, прислонившись к стене домика, и мои руки, пройдясь по его рубашке, притягивают его к себе. Я хочу поглотить его, слиться с ним и непрестанно чувствовать жар его тела, обхватывающего мое, его бедра, тесно прижатые к моим бедрам. Мы останавливаемся, лишь услышав доносящийся из домика голос Марка:

– Осталось десять минут до отбоя.

– Третий звонок, – говорю я.

– Какой звонок?

– Значит, мне пора идти. – Он действительно не знает, что такое «третий звонок»? Это сугубо театральное понятие? Не может такого быть.

– Ах да, – хмурится он. – Я не хотел этого понимать.

– Прости, – целую я его еще раз и направляюсь к двери. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Я смотрю в окно на то, как он идет к своему домику. Теперь можно вздохнуть с облегчением. Слава богу, никто ничего не заметил.

– Дал, дорогой, не можешь ли ты минутку побыть Рэнди и помочь мне показать Паз, как правильно открывать веер? – просит сидящий на своей кровати Джордж.

– Кристал заставляет меня неоднократно делать это для «Испанской розы», – объясняет Паз. – Но она говорит, что у меня получается недостаточно сексуально.

Она берет веер, отчаянно при этом жестикулируя, и тот открывается где-то наполовину. На одной его стороне американский флаг, на другой – радужный.

Я сажусь рядом с ней и тянусь к вееру Джорджа. Он вручает его мне и немедленно достает из-под подушки еще один.

– Перво-наперво, лапонька, нужно пониже опустить руки, вот так, – показываю я ей. – И не пытайся махать веером всей рукой. Нужно просто дать ему раскрыться с одной стороны. – Открываю веер, подношу его к лицу и соблазнительно машу им, хлопая ресницами. – Теперь ты попробуй.

Она делает еще одну попытку, и веер раскрывается целиком, но без щелчка, с каким должен раскрываться хороший театральный веер.

– Уже лучше! – хвалит ее Джордж. – Не надо волноваться, дорогая. У меня сначала тоже выходило так себе. – Он раскрывает свой веер, таращит глаза и обмахивает себя. – Но Рэнди меня научил.

– Ты по-прежнему слишком машешь рукой. А нужно работать лишь кистью, – наставляю ее я. – Можно я возьму тебя за руку?

– Конечно.

Я крепко держу руку Паз, чтобы она не двигала ею.

– А теперь еще раз – одной лишь кистью.

Она хочет пошевелить рукой, но у нее это не получается. Веер же едва открывается. Я закрываю его. Она повторяет попытку, сосредоточившись на этот раз на кисти, и веер раскрывается со стуком.

– ДА! – восклицает Джордж. – А теперь обмахивайся им и при этом говори что-нибудь выразительное.

Я отпускаю руку Паз, и она, широко распахнув глаза, обмахивается веером.

– Надеюсь, завтра на ужин будет пицца! – произносит она таким зычным голосом, что Джордан нервно изрекают:

– Давай, сообщи о своем желании вселенной.

– Исполнение на пять с плюсом, – возвещает Джордж. – Но над содержанием нужно поработать.

– Я не сильна в импровизациях, – защищается Паз. – И понимаю, что выступила неудачно.

– Однако с веером ты справилась хорошо. Давай еще раз.


Она снова открывает веер, на этот раз еще быстрее, и провозглашает:

– Я – твоя мать.

– Лучше, – кивает Джордж.

– А… вы репетируете, – догадываются Джордан, лежащие на своей койке. – Так бы сразу и сказали.

– Думаю, ты научилась пользоваться веером, – заключаю я.

– Я тоже так считаю. Спасибо, Рэнди. Дал. Прости.

– Я отзываюсь и на то, и на другое имя, – подмигиваю ей я. – Но мне нужно почистить зубы, – добавляю я, заметив, что Марк смотрит на меня, постукивая по своим часам. Я смеюсь, беру зубную щетку и отправляюсь готовиться ко сну. И умудряюсь сесть на кровать как раз в тот момент, когда Марк выключает свет. У меня был прекрасный день. Засыпая той ночью, я чувствую лишь небольшую вину перед Хадсоном – ведь он рассказал мне правду о себе, а я не последовал его примеру.





* * *


На следующий день мы возвращаемся к обычному расписанию и к приключениям на свежем воздухе, и Конни учит нас преодолевать яму для арахисового масла. После нескольких безуспешных попыток мне удается перелететь через нее. В результате я достигаю некоторого прогресса в этом деле. Мне почти всегда удается ухватиться за веревку. Иногда я хватаю ее слишком низко, но повторяю попытки еще и еще, твердя себе, что однажды это может пригодиться – существует множество спектаклей, где нужно качаться на веревке: «Питер Пэн», некоторые версии «Кандида». Конечно, в спектаклях веревка всегда наготове, но прыгать тоже нужно.

Когда мы заканчиваем, Хадсон подходит ко мне, обнимает одной рукой за талию и целует в щеку, хотя я весь потный.

– Знаешь, малыш, я подумал вот о чем, – тихо говорит он. – Может, сегодня вечером после отбоя мы с тобой вернемся сюда…

– И?

– Дал, – подходит ко мне Конни, и Хадсон немедленно замолкает. – Я хочу быстро переговорить с тобой. – Она обращается к Хадсону: – Наедине. Уверена, вы увидитесь сразу после этого.

– Пока. – Хадсон снова целует меня в щеку и идет к бассейну.

Я нервно смотрю на Конни. Почему это она хочет поговорить со мной?

– Со мной что-то не так?

Она усмехается:

– Нет. Пошли куда-нибудь, где никого нет.

Я иду вслед за ней от полосы препятствий в лес. Когда звуки лагеря затихают, она останавливается и поворачивается ко мне.

– Ты просто потрясаешь меня этим летом, Дал.

– О. Спасибо. – Что происходит?

– Я не собираюсь говорить, что понимаю цель твоего преображения или какие у тебя намерения. До меня доходят разные слухи, но твоя жизнь – это твоя жизнь, и твой выбор – это твой выбор. Но благодаря этому выбору я впервые за четыре года провожу с тобой достаточно много времени и должна сказать тебе, что ты – лидер.

– О. Спасибо, – повторяю я. Мне по-прежнему непонятно, к чему этот разговор.

– Ты включился в работу по преодолению полосы препятствий. И ты объясняешь другим, как что надо делать, если они этого не понимают. Ты подбадриваешь ребят, помогаешь им, ты позитивен. – Она делает паузу, и я жду, что она вот-вот скажет: «Но ты не можешь никого обмануть, так что возвращайся в театр». Но вместо этого она произносит: – Я думаю, ты станешь прекрасным капитаном в цветовых войнах.

– Что? – Может быть так, что ты абсолютно ничего не чувствуешь? Такое бывает? Все твои нервные окончания не работают, пока ты перевариваешь новую для тебя информацию? И со мной происходит именно это.

– В этом году у нас будут команды Синих и Красных. Я думаю, ты замечательно справишься с ролью капитана команды Синих. Соревнования начнутся в пятницу. Тебе понадобится некоторое время на то, чтобы все спланировать – этим можно будет заниматься до ужина. Твоя задача будет заключаться в том, чтобы организовать игру, решить, какие домики в каких состязаниях примут участие, и стать чирлидером для каждого игрока. Нужно будет воодушевить их. Показать, на что способен квир. Ты не против?

– Я… – Я капитан в цветовых войнах. Мое тело перезагружается, и меня начинают наполнять эмоции. Гордость, и шок, и осознание того, что я, в каком-то смысле, стану Хадсоном. Я смогу стать для ребят тем же, кем он был для меня, оставив в стороне сексуальную составляющую, разумеется. Я смогу помочь другим ребятам-квирам понять, что они способны на все. Что они могут стать лучшими версиями самих себя, по крайней мере здесь, в лагере, а затем вернуться во внешний мир и раскрыть свой потенциал и там. Это как раз то, что хотел от нас Хадсон.

Я чувствую, как во мне взрываются одни звезды и образуются новые.

– Вы действительно хотите этого от меня?

Конни кивает.

– Вы оказываете мне большую честь. Спасибо вам огромное. И не только за это. – Я прижимаю руки к груди. – Но и за все, чему вы научили меня. Это помогло мне стать таким, какой я есть. И, конечно, мне нужно поблагодарить Хадсона, и родителей, и моих друзей – Джорджа и Эшли, и даже Марка, доставившего мне немало тяжелых минут, но всегда вдохновлявшего меня. Я чувствую…

– О’кей, – безучастно перебивает меня Конни. – Это тебе не «Тони» получить. Так ты хочешь быть капитаном?

– Да!

– Прекрасно. Я встречусь с тобой и с другими капитанами команды после бассейна в четвертом домике, это на холме. – Я киваю. Четвертый домик – один из пустующих домиков, и в каждой команде по четыре капитана. – Постарайся, чтобы никто тебя не видел. И никому не говори. Это должно стать сюрпризом.

Я киваю и жду, что она еще скажет.