Лагерь

– Да, пусть присылают, хотя, может, и другого цвета. Я взял с собой всего два пузырька.

Паз смотрит на его руки сверху:

– До чего ж красиво!

– А ты хочешь?

– Ну, если ты предлагаешь… – Паз тоже спускается вниз и становится рядом с Эшли, гораздо ближе, чем требуется. Эшли бросает на нее нервный взгляд и снова забирается на свою койку.

– Садись. – Джордж похлопывает по кровати. Паз садится около него и поднимает глаза, словно хочет разглядеть Эшли сквозь верхнюю койку. – Вытяни руки, – велит ей Джордж. – Но до отбоя мы успеем нанести всего один слой.

– Ну и хорошо, – кивает Паз.

Джордж начинает красить ей ногти, а я встаю и потягиваюсь, чтобы под благовидным предлогом посмотреть на Эшли. Она хмуро листает комикс. Я вскидываю брови, не желая спрашивать, что происходит между ней и Паз – ведь та сидит прямо под ней. Эшли пожимает плечами. Но этот ее жест, конечно же, ничего не проясняет.

– Через пять минут отбой, – возвещает Марк, выходя из своей комнаты в пижаме. – Давайте, чистите зубы. Помните: налет на зубах может привести к горловым инфекциям, а я не собираюсь давать отдых вашим связкам лишь потому, что вы не заботитесь должным образом о гигиене рта. Кроме того, ваши зубы должны сверкать в свете софитов.

– Ты что, собираешься прочитать нам лекцию о необходимости чистить зубы? – возмущается Монтгомери. – Мы уже вышли из семилетнего возраста.

– Вы все кажетесь мне семилетними. Все, кому еще нет тридцати. Мой психотерапевт говорит, это из-за страха перед старением, но мне кажется, просто мой мозг охраняет себя от эмоционального погружения в проблемы моих подопечных.

– О, лапонька, ты хочешь сказать, что мы тебе безразличны? – возмущаюсь я.

– Если бы я эмоционально погрузился в твои проблемы, Рэндал Капплехофф, то каждую ночь плакал бы перед сном до тех пор, пока твои волосы снова не отрасли бы и ты снова не начал бы хорошо одеваться.

– Ты и так много плакал, – слышится из глубины комнаты голос Кристал.

– Помолчи, Кристал.

Весь домик дружно хихикает.

– Да смейтесь, сколько душе угодно, – огрызается Марк. – Через пять минут я выключаю свет.

Я ложусь на кровать, а Джордж тем временем заканчивает с ногтями Паз.

– Хочешь, я нанесу тебе еще один слой лака? – спрашиваю его я.

– Не-а. Это вполне может подождать до завтра. – Он завинчивает крышку флакона и убирает его в шкафчик. – Кроме того, я хочу, чтобы что-то осталось до тех пор, когда ты опять сможешь пользоваться им. Это будет твой лак для того времени, когда ты сбросишь свою masc-у.

– О боже, почему мы не называли это так всегда? – мечтательно тянет Эшли. – Грандиозное сбрасывание masc-и. А сейчас ты за-masc-ирован. – Какое-то время она молчит. – И ты хочешь пойти на masc-арад. Или даже на два.

– Черт побери, да заткнешься ты наконец? – прикрикиваю на нее я. Но все уже хохочут, и я присоединяюсь к общему веселью. Спустя минуту Марк выключает свет, и мы продолжаем тихо хихикать в темноте.





Шестнадцать




– Я хочу показать тебе самый лучший вид на наш лагерь, – говорит Хадсон, берет меня за руку и ведет в лес.

– О’кей. Долго идти?

– Оно того стоит, обещаю. Ты опрыскался средством от насекомых?

– Ага.

– Молодец.

Он идет впереди, и, честно говоря, я не понимаю, куда мы направляемся. В прошлые годы я не имел обыкновения ходить в лес и оказывался там, только когда мы играли по вечерам в шпионские войны: две команды делят между собой всю территорию лагеря, и каждая из них пытается пробраться в «дом» на вражеской территории (обычно это лодочная станция и актовый зал) так, чтобы их не засек кто-либо из команды противника. Во время игры у нас имеются при себе фонарики, и потому совершенно невозможно незаметно красться по открытым местам, вот и приходится пробираться через лес. Мы с Джорджем шутим, что тут и до беды недалеко, но еще никто из нас в лесу не заблудился.

Но прогуляться по лесу среди белого дня мне пришлось лишь несколько дней тому назад, и Конни вела нас по довольно легкому маршруту. Хадсон же ведет меня куда-то вверх по холму. И лес здесь гораздо гуще. И кусты тоже.

– Это действительно тропа? – спрашиваю я.

– Вроде того.

– А ты знаешь, куда мы идем? – Я сжимаю его руку.

– Да.


– И знаешь, как туда добраться?

– Очень хорошо знаю.

Я смеюсь:

– А откуда ты это знаешь?

– Конни водила нас туда в конце прошлого лета в качестве поощрения, и мне показалось, что это действительно нечто особенное. – Он сжимает мою руку. – И ты тоже действительно особенный. Вот мне и захотелось показать тебе это место.

При этих его словах мое сердце начинает оттаивать, и беспокойство по поводу того, что мы углубляемся в лес и идем по нему напролом, а не по тропе, и куда – непонятно, улетучивается.

– Ну тогда мы должны обязательно найти его.

Руки нам приходится разомкнуть, потому что склон становится все круче и к тому же теперь мы пробираемся среди камней. Мы оба взяли с собой рюкзаки, в них вода и кое-какая еда – это Хадсон велел мне взять их с собой, – и несколько раз останавливаемся просто для того, чтобы попить. Наши лица заливает пот, а вокруг непрестанно зудят комары и мошки. Кто-то ползет у меня вверх по ноге, я стряхиваю нахальное насекомое и шагаю дальше. Мы немного разговариваем о любимых старых фильмах (о «Беглеце», потому что этот фильм любит его мама, а я люблю «Воспитание крошки» – из-за Кэтрин Хепберн, но ему говорю: это потому, что фильм очень смешной), но дыхание у нас тяжелое, и потому много разговаривать трудно. Проходит почти час, прежде чем Хадсон произносит:

– О’кей. Мы почти пришли. – Солнце стоит высоко над нашими головами, и хотя мы держимся в тени, рубашка липнет к моей потной спине.

Но затем деревья немного расступаются, и мы выходим на поляну на отвесной скале. Она вся покрыта травой и маргаритками. По ней бежит ручеек, который, добравшись до края скалы, превращается в узкий водопад. Воздух здесь совершенно удивительный. Зеленый и цветочный, как свобода и любовь.

– Вау, – почти шепчу я.

Хадсон берет меня за руку и доводит до края скалы, откуда виден раскинувшийся под нами лагерь. На самом-то деле мы забрались не так высоко, как казалось мне. Я слышу, как люди что-то кричат друг другу, и театральный домик отсюда не виден, но мы теперь так далеко ото всех, будто находимся на нашей собственной маленькой волшебной поляне. Хадсон бросает рюкзак на траву и садится, свесив со скалы ноги, и я, тоже сняв рюкзак, сажусь рядом с ним, а затем ложусь на траву. Сладко журчит водопад, не превышающий в ширину струю из-под крана. Над нами тенистые деревья, и стоит мне прищурить глаза, как листья превращаются в галактики. В этом невероятном магическом месте, куда Хадсон привел меня, никого, кроме нас, нет – только он и я.

Он тоже подается назад, кладет голову мне на грудь, и я обнимаю его за плечи.

– Нравится? – спрашивает он.

– Прекрасно. Спасибо тебе.

Я смотрю на него и тянусь к его губам, чтобы поцеловать, и вот он уже сидит на мне верхом, его губы крепко прижаты к моим, и он легонько покусывает мою нижнюю губу, Мои руки ложатся на его зад поверх шорт и трусов. Он выпрямляется, терзая теперь собственную губу, и стаскивает с себя рубашку, делает то же самое с моей и бросает их на траву. Потом возвращается ко мне и целует не только мои губы, но и шею, а затем и соски. Никто никогда прежде не касался губами моей груди, и мне становится трудно дышать, когда он выводит по ней круги языком, а затем продвигается дальше, к пупку. Я запускаю руки в его волосы, а он берется за застежку на моих шортах.

«О. Да он сменил яму для арахисового масла на эту поляну», – догадываюсь я. Или же я для него настолько особенный, что он захотел со мной чего-то нового.

Он стягивает с меня шорты, и я остаюсь в коротких черных трусах, мой возбужденный член растягивает их, и он приникает к нему губами, я откидываю голову назад и бормочу что-то невнятное, тысяча новых ощущений поют во мне одновременно.

Нет. Еще рано. Стоп. Именно так можно стать очередной его пассией на две недели.

– Подожди, – говорю я так тихо, что он не слышит меня, теперь его губы проходятся по моим бедрам. – Подожди, – повторяю я, и он поднимает глаза.

– У меня в рюкзаке есть презервативы. – Он целует меня в живот.

– Нет, – пыхчу я. – Это…

– …слишком?

– Прости. – Я пытаюсь увернуться от него, хотя мечтаю только о том, чтобы он продолжил делать то, что делает. Надеваю поверх трусов шорты. Он наклоняется к моему лицу и снова целует меня в губы.

– Все хорошо. – Он ложится рядом со мной, опираясь на локоть. – Ты говорил, что хочешь, чтобы все происходило медленно… Просто я… Но прежде чем снимать с тебя одежду, нужно было спросить…

– Знаешь, я… Я хотел этого. Просто. Просто не надо погружаться в это слишком уж быстро.

– О’кей, малыш. Я понял. – Он снова целует меня, его язык оказывается у меня во рту. А затем он внезапно подается назад. – Но, может, нам следует немного остыть. – Он смеется, берет свой рюкзак, достает из него бутылку с водой и осушает ее одним глотком. Немного воды выливается у него изо рта и течет по шее и груди, и мне приходится отвести взгляд, потому что иначе мой рот окажется везде, где он хочет, через промежуток времени меньший, чем требуется на то, чтобы лихорадочно переодеться за кулисами.

«У меня есть план, – упорно твержу себе я. – Нужно как-то перебить наш сексуальный настрой, перенести его в эмоциональную сферу, чтобы мы оказались связаны еще крепче. Ах да. Каминг-аут».

– Почему бы нам не поговорить?

– Ага, – соглашается он, вытирая рот. – Это хорошая идея. – Он снова садится рядом со мной. – О чем ты хочешь поговорить?

– Кому ты открылся первому? – начинаю я, и мои слова звучат, возможно, несколько заученно.

– О. Об этом. Ну, мне кажется, такой разговор… не слишком сексуален.

Я смеюсь:

– Ну а если твой каминг-аут быстренько привел к сексуальным отношениям, тогда как?

Он качает головой и тоже смеется:

– Да нет. Хотя я знаю одного парня, который открылся своему лучшему другу, и они с ним тут же занялись сексом, в подвале. Получается, что такое вполне возможно.

– О. Ну. Ага… горячие ребята. Но со мной такого не произошло.