Лагерь

– Не волнуйся по этому поводу, малыш, – перебивает меня Хадсон и кладет голову мне на плечо. – С учетом вчерашнего вечера, полосы препятствий, захвата флага, двух ужинов и времени, проведенного в бассейне… можно считать, что у нас с тобой сейчас уже пятое свидание. Так что совершенно нормально называть нас парой.

– О? Ты говоришь, что хочешь стать моим бойфрендом?

– Возможно, – отвечая на мой вопрос, он поднимает голову и улыбается мне. А потом нежно целует в губы.

– А какая мне от этого будет польза? – Хадсон снова целует меня. На этот раз более страстно, наши языки высунуты, он, держа руки на моей талии, укладывает меня на себя.

Он, должно быть, делает так каждое лето. У него это получается очень хорошо. Пять свиданий за один день, поцелуи, я, почти припавший к его коленям.

– Значит, мы уже можем считать себя бойфрендами, – подытоживает он. – Мы же готовы к этому, верно? Но мы с тобой не слишком много целовались и все такое, хотя это свидание – пятое. Я хочу сказать, что мы с тобой можем уже раздеться в присутствии друг друга, верно? – Его рука залезает мне в шорты, дальше, чем прежде, и у меня перехватывает дыхание, когда он добирается до моих трусов. Его большой палец проскальзывает под них и касается тазовой кости. Я и не подозревал, что эта кость – такое эрогенное место, и у меня создается впечатление, будто он нажал на некую кнопку, и вот уже меня наполняют радость, и похоть, и цвет – преимущественно, розовый, – и мне кажется, что мои глаза закатываются. Он подтягивает меня выше и целует в шею, другая его рука шарит по передней части моей рубашки. Мне ужасно хочется оказаться обнаженным рядом с ним, я мечтал об этом несколько лет. Я хочу пойти абсолютно на все, но это будет слишком уж просто, слишком гладко. Сейчас он ХАЛ, а я хочу Хадсона. И потому я делаю глубокий вдох, скатываюсь с него и снова сажусь рядом с ним.

– Все это правда, – говорю я, глядя ему в глаза. Они у него серые, с голубыми крапинками и отражают свет одной-единственной горящей на веранде лампочки. – У нас действительно было вроде как пять свиданий, и ты мне действительно нравишься.

– Ты мне тоже нравишься, – улыбается он, кладет руку мне на ногу, и она снова начинает подниматься к моему бедру. – Я никогда ни к кому не привязывался так быстро.

Каждая частица меня хочет поверить в то, что это правда. И, может, так оно и есть. Вот почему мой план будет осуществлен. Потому, что между нами есть некая связь – та, что проходит через Дала и устремляется к Рэнди, – я знаю это. Но я не знаю, верит ли он в свои слова или же просто ведет себя и говорит, как это всегда делает Хал. И потому я накрываю его руку своей, переплетая наши пальцы и останавливая ее продвижение вверх.

– Но нам следовало бы больше говорить. Следовало бы лучше узнать друг друга.

– О’кей, – отзывается он, сжимая мою руку. – Так… что ты хочешь узнать?

– Ну… о твоих родителях, о каминг-ауте, о твоих любимых фильмах и музыке.

Он кивает, задумываясь над моими словами.

– Давай начнем с двух последних вещей. Мне очень нравятся фильмы о Джоне Уике, а до приезда сюда я много слушал новый альбом Walk the Moon. А ты?

– О, – произношу я, удивляясь тому, что ему по какой-то там причине действительно хочется разговаривать со мной. Но в то же самое время я немного разочарован. Я-то надеялся, что он принудит меня к продолжению любовной игры. Кроме того, я никогда не слышал песни группы Walk the Moon, и боюсь, что он начнет экзаменовать меня. – Ну, я… – Черт. Все мои любимые фильмы – мюзиклы, а любимая музыка – мелодии из спектаклей. Но и врать ему я не хочу. – Ты знаешь Одру Макдональд?

Он отрицательно качает головой.

– Она поп-певица?

– Она работает в самых разных жанрах, – отвечаю я. И это не ложь.

– Знаешь, что нехорошо в лагере? То, что нам не дают пользоваться телефонами. Я не могу найти ее и послушать. В конце лета, когда ты получишь свой телефон, ты сделаешь это для меня?

Я улыбаюсь. Он только что сказал «в конце лета». Словно думает, что тогда мы по-прежнему будем вместе. Все идет по плану.

– Ага. Теперь твоя очередь задать вопрос.

Он улыбается и сжимает мою руку в своей:

– О’кей… кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?

Слово актером почти слетает с моих губ в силу того, что рот привык произносить его в качестве ответа на этот вопрос с тех пор, как мне исполнилось шесть лет. Но вместо этого я коротко смеюсь, чтобы выиграть время. Кем хочет быть Дал? Не стоит говорить, что спортсменом. Не надо так безбожно врать.

– Я пока еще толком не знаю, – задумчиво тяну я. – Наверное… – Не надо слишком уж врать, повторяю я себе. – Я хочу рассказывать истории.

– То есть ты хочешь стать писателем?

– Нет. Думаю, для этого я не слишком хорошо пишу. Я люблю читать, но… В общем, я надеюсь понять, какое у меня призвание, позднее.

Он кивает:

– Я понял тебя. Я тоже люблю читать! Моя любимая книга – «Джо без ботинка». Она вроде как… старше, чем я. Намного старше. Но папа дал ее мне, когда я был маленьким, и я просто влюбился в нее.

– О чем она?

– О бейсболе… Об Америке. О том, наверное, что спорт – это навсегда. Вроде того. Что некоторые игроки и матчи невозможно забыть.

– Здорово. – Я ухмыляюсь. «Матчи не забываются так же, как и пьесы, – думаю я, но вслух этого не произношу. – А моя любимая книга, наверное, «Завершая шляпу». Это автобиография Стивена Сондхайма.

– А кто он такой?

Мне требуется все мое актерское мастерство, чтобы не ударить его. «Он всему научится, – напоминаю я себе. – Я его научу».

– Он – рассказчик, – говорю я, хотя это довольно далеко от истины. – Но ты так и не дал ответа на свой собственный вопрос: что ты хочешь делать после школы?

– Ну, я точно не знаю, – пожимает он плечами. – Скажем, хочу стать участником Олимпийских игр, как Конни. Легкая атлетика. Но я понимаю, что это трудновыполнимо, а также, что это не может стать делом всей жизни. Но, может, я смогу работать тренером после того или стать инструктором по фитнесу? Знаю, это звучит не слишком впечатляюще, но мне нравится вселять в людей уверенность в себе.

Я киваю. Для него это идеальный вариант.


– Это как ты подбадривал меня, когда мы преодолевали полосу препятствий?

– Ага, – улыбается он. – Мне нравится делать это. Я словно помогаю людям… превзойти самих себя. Заставляю их думать, что они на многое способны. И мне нравится физическая активность. Нравится тренировать, обучать… Думаю, это мое.

– Ну а теперь, – говорю я, – раз ты ответил на некоторые мои вопросы, то, может, мы еще немного предадимся физической активности? – И наклоняюсь к нему.

Он улыбается той своей улыбкой, при которой кончик его языка оказывается у него между двумя передними зубами.

– Ты же сам говорил, что мы должны делать больше и того, и другого.

– О’кей. – Он обнимает меня за талию, а его палец залезает мне под рубашку. – По поцелую за каждый вопрос.

– Мы установим справедливый обменный курс, – заверяю его я и приникаю к нему.





Четырнадцать




Мы опаздываем на занятие по квир-истории, которое Джоан проводит в актовом зале. Не на несколько минут, а на целых десять, и она уже знакомит собравшихся с программой подготовки презентаций. Но я, по крайней мере, чувствую, что моя связь с Хадсоном стала немного крепче. Да, мы с ним опять целовались и задавали друг другу всякие вопросы, но штанов не снимали (хотя это не относится к рубашкам) и разговаривали. Его маму зовут Лоис, она брокер недвижимости, а имя его папы Сэм, и он прораб. Родители мамы приехали из Кореи еще в детском возрасте и встретились и поженились здесь; прародители его папы бежали от погромов в Украине. У него есть собака по кличке Руфус. Его любимое телевизионное шоу, если только не показывают «игру» (я не стал спрашивать, о каком виде спорта он говорит, так что, наверное, речь шла обо всех сразу), это «Симпсоны». Тут мне не пришлось врать ему – я сказал, что люблю смотреть старые эпизоды «Парков и зон отдыха» на Нетфликсе, что весьма подходяще для крутых парней, и рассказал правду о родителях и о чем мы там еще говорили. Так что все идет согласно плану, но с бонусом в виде любовной игры! И, думаю, мы с Хадсоном уже стали бойфрендами. Мы не проясняли этот вопрос специально, но, похоже, так считаем мы оба. По идее, надо было бы спросить его об этом прямо, но тогда мне досталось бы меньше поцелуев.

А еще следовало бы следить за временем. Когда мы проскальзываем в зал и садимся в заднем ряду, Джоан вздыхает.

– Как я уже говорила… – Она кликает мышкой, и на экране за ее спиной, единственном светлом пятне в темном лекционном зале домика, появляются люди в костюмах и платьях 1950-х или, может, 1960-х годов. На черно-белой фотографии все одеты хорошо, носят очки от солнца и поднимают большие листы с текстом вроде ГОМОСЕКСУАЛЫ – ТОЖЕ ГРАЖДАНЕ АМЕРИКИ или ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА СОЗДАЕТ РИСКИ ДЛЯ БЕЗОПАСНОСТИ.

– Эта фотография сделана во время первой протестной демонстрации перед Белым домом в 1965 году. В газетах о ней не писали. Никто не обратил на нее внимания. Но до Стоунуолла уже существовали организации, боровшиеся за права квиров. Та, что организовала этот протест, называлась «Общество Маттачине». Она была основана в начале пятидесятых, и потому не позволяйте никому говорить, что мы слишком долго не пытались добиться равных прав или что наша деятельность – нечто новенькое. – Джоан снова щелкает мышкой, и PowerPoint показывает нам еще больше лиц, и Джоан рассказывает об истории разных групп. В мое первое лето здесь мне казалось, что уроки истории немного выпадают из жизни летнего лагеря, но со временем я полюбил их. Правда, мне бы хотелось, чтобы их вел Марк, а не Джоан, тогда они были бы более утонченными, но Джоан любит это дело и находит интересные способы подачи материала – как, например, сегодняшняя лекция. «Общество Маттачине» (в нем поначалу были только мужчины) и «Дочери Билитис», его сестринская организация – это две, как они называли себя, гомофильные организации, пытавшиеся выступать за права квиров посредством «глотков», – члены этих организаций приходили в бары и просили дать им выпить и при этом говорили барменам, что они – квиры, а в те времена это означало, что они не имеют права посещать бары. Потом, ведя себя очень вежливо, выпивали заказанное и уходили.

– Идея «глотков» заключалась в том, чтобы продемонстрировать всем, что квиры – люди нормальные, достойные уважения, а не наводящие ужас извращенцы, какими их часто представляли газеты. И ради этой цели они старались выглядеть «нормально». Существует история о том, что одна женщина, имевшая прежде короткую стрижку и носившая джинсы и кожаную куртку, пришла на собрание «Дочерей Билитиса» в платье и в туфлях на высоких каблуках, и все присутствовавшие аплодировали ей, радуясь, что смогли помочь ей поменять облик.

Я сглатываю и смотрю на Хадсона, глядящего на экран. В голубоватом свете его кожа кажется бледной. Он едва заметно кивает.

Джоан продолжает свою лекцию и рассказывает о достоунуоллском гейском движении пятидесятых и шестидесятых годов. Закончив, она предлагает задать вопросы, и Эшли поднимает руку.

– Была ли она счастлива – та женщина, что сменила джинсы на платье?

– Не знаю, – говорит Джоан. – Возможно, полиция преследовала ее меньше, и она лучше вписалась в общество натуралов, что сделало ее жизнь гораздо более легкой, гораздо более защищенной от оскорблений и насилия, но защищенность и счастье не всегда идут рука об руку. Это выбор, который многие из нас должны сделать, – когда и перед кем совершить каминг-аут. Вы все думали об этом, я уверена. А что касается ее платья… она могла воспринимать его как маскарадный костюм. Вы все сейчас в том возрасте, когда самоидентификация еще не завершена, и потому я не знаю, понимаете ли вы, каково это, когда вам говорят, что существуют правильные и неправильные способы быть квирами, и правильный способ – это выглядеть как натуралы, хотя, думаю, некоторые из вас уже сталкивались с таким отношением к себе.

– Но здесь нет никакой разницы, – подает голос кто-то из сидящих впереди. – Мы за это боремся – за одинаковое обращение со всеми, потому что все мы одинаковы.

Джоан кивает:

– Ну, все мы люди, заслуживающие уважения и равного отношения к себе. Но натуралы бывают разными. Некоторые женщины-натуралки носят джинсы. – Слушатели хихикают: Джоан шутит, хотя не имеет обыкновения делать это. – Для лесбиянки джинсы – не то же самое, что для натуралки. Так что, может, равенство, за которое мы боремся, заключается не в возможности сочетаться браком или избежать увольнения с работы за то, что ты квир – а это до сих пор легально более чем в двадцати пяти штатах, кстати говоря, – но в возможности быть такими, какими мы хотим быть. Носить джинсы, юбки, туфли на каблуках, бороды, пользоваться косметикой, все что угодно, и при этом вызывать совершенно нормальное отношение к себе.

– Возможно ли, что та женщина в джинсах была трансгендером? – спрашивает кто-то еще.

– Конечно, – кивает Джоан. – Опять же, я этого не знаю. Но мне кажется, идея «вписывания» травмирует трансгендеров, которых в то время идентифицировали как геев или лесбиянок, поскольку еще не было специального слова для их обозначения. Конечно, трансгендеры были и до Стоунуолла, но терминология тогда была другой… Другой будет и тема занятия на следующей неделе, а сейчас наше время истекло.

Джоан включает в зале свет, и все на мгновение будто слепнут. Вздрагивают и ждут, когда глаза привыкнут к яркому свету.

– Спокойной вам ночи! – желает нам Джоан, когда мы выходим из домика. – Сладких снов.

Мы с Хадсоном выходим на улицу вместе. Мне кажется, я должен спросить, что он думает о занятии, но в то же время боюсь его ответа. Мне не хочется, чтобы он считал, будто женщина, надевшая туфли на каблуках, поступила правильно. Вряд ли он действительно скажет такое. Он хороший парень. Но все же я не знаю его мнения на этот счет. Мне никогда не приходило в голову спросить, почему он любит исключительно мужественных парней. Джордж говорит, что это предпочтение сродни симпатии к блондинкам или тяги Брэда к волосатым телам. Ну что-то вроде фетиша. И тогда с этим все в порядке. Нормально западать на что-то определенное. Но когда я слушал о том, как отнеслись к той женщине, то гадал, а стал ли бы он тоже аплодировать ей. Потому что есть разница между тем, чтобы предпочитать каких-то людей, и тем, чтобы думать, будто люди одного типа лучше других.

– Ну, – говорит Хадсон, когда мы останавливаемся у моего домика. – До завтра, да?

– Ага.

– Я прекрасно провел вечер. У нас было хорошее пятое свидание.

Я смеюсь:

– Да, действительно, хорошее. Я уже жду шестого, седьмого, восьмого и… девятого? Завтра.

– Девятого? Страшная самонадеянность. – Он улыбается мне, прислонившись к стене домика.

– Ты прав. Прости. Хочешь пообщаться завтра после ужина?

– Да. – Он улыбается и, готов поклясться, его зубы светятся в темноте. Наклоняюсь к нему и целую. Он обнимает меня, притягивает к себе, его руки шарят по моей спине.

– О боже, вы уже бойфренды? – Голос Эшли раздается совсем рядом с нами. Хадсон отстраняется от меня, выглядит он слегка смущенным.