Квини

– Раз уж ты собралась в кухню, может, хотя бы сделаешь чаю?

– Да, и если на то пошло, то твоя умная девушка как раз нашла коробку с чайником, а по пути сюда купила молоко и чай, – сказала я. – Но я не знаю, где чашки.

– Глянь в моем рюкзаке. Моя мама купила нам чашки. Сказала, что это подарок к новоселью.

Я нашла рюкзак Тома в прихожей и, когда открыла, обнаружила там две подарочных коробки, а в каждой лежала белая чашка. Я вымыла их и заварила нам чай, вытаскивая горячие пакетики пальцами за неимением ложки.

– Как ты так пальцы не обжигаешь? – спросил Том, входя в кухню с коробкой под мышкой.

– Обжигаю, просто не признаюсь, – сказала я, подавая ему горячую чашку. – Такие стильные, где она их взяла?

– Понятия не имею, – ответил Том, отхлебывая.

– Ой, погоди, у тебя чашка с буквой «К», – заметила я, намереваясь ее забрать.

– Теперь она моя, – сказал он, отодвигаясь с чашкой подальше. – Как и ты – моя, – добавил Том, обнимая меня одной рукой.

– Знаешь, – сказала я, – каким тоном это ни произнеси, звучит жутковато и по-собственнически.

– Жутковато и по-собственнически, – Том снова глотнул чаю и рассмеялся. – Именно эти мои качества и привлекли тебя в первую очередь, правда?





* * *


Я собирала вещи, пока не вымоталась окончательно и не уснула на диване в окружении бесполезного барахла, которое мне, наверное, не стоило дальше тащить по жизни. Когда я утром проснулась от навязчивого чирикания будильника из спальни, Тома все еще не было. Я села в метро и поехала на работу, сгибаясь пополам от режущей боли в животе. Какая-то женщина протянула мне пластиковый пакет, сказав: «Если вас вдруг стошнит, то не могли бы вы хотя бы сделать это аккуратно? Никому не хочется наблюдать ваши брызги с утра пораньше».

Я опоздала, прокралась на рабочее место, включила компьютер и нацепила утреннюю фальшивую улыбку. Телепрограмма перепуталась с клубными анонсами, и я попросила Ли все исправить, пока не заметила Джина, наша шефиня. Однажды он обязательно заявит мне, чтобы я сама делала свою работу, но пока я выслушиваю подробные рассказы о вялотекущей диджейской карьере его бойфренда Дона, мне довольно многое сходит с рук.

В середине дня я подошла к столу Дарси, серому металлическому модулю в дальнем углу офиса, который она делила с Тихой Джин, та была древнейшим в мире редактором отдела и дольше всех работала в The Daily Read. Эта бледная, как призрак, тощая женщина, совершенно не вписывалась в эстетику яркого новостного издания, и, как мне казалось, ненавидела меня, хотя ни разу и словом со мной не обмолвилась. Как, впрочем, ни с кем другим.

– Доброе утро, Джин, – сказала я, кланяясь.

Она неодобрительно хмыкнула и слегка качнула головой, надевая свои на удивление понтовые наушники. Я прикоснулась руками к голове Дарси и начала заплетать ее густые и тяжелые каштановые волосы – это занятие, к счастью, приносило ей такое же удовольствие, как и мне, так что в отдел кадров из-за нарушения этики меня не вызывали.

– Прошу, не останавливайся. Это невероятно расслабляет, – сказала она. Я посмотрела на ее монитор и стала вслух читать письмо, которое она как раз писала.



– «Саймон, и не надейся, что я изменю свои желания и потребности тебе в угоду. Ты знаешь, что моя жизнь сейчас отличается от твоей и, вместо понимания, используешь это как оружие…»



Тихая Джин взглянула на нас и вздохнула неожиданно громко как человек, редко пользующийся голосовыми связками.

– Квини! Это личное! – рявкнула Дарси, оборачиваясь ко мне. Ее ярко-голубые глаза смотрели прямо в мои темно-карие.

– Ой-ой. Что-то не так? – спросила она.

– Да все, – простонала я, стукаясь головой о перегородку так громко, что Тихая Джин подскочила на стуле.

– Ясно. Пошли! – прощебетала она, виновато взглянув на Джин и утаскивая меня прочь. Несмотря на то, что с Дарси мы знакомы не так долго, как с остальными моими ближайшими подругами, по интуиции она превосходит их всех. Вот уже три с половиной года мы работали вместе и проводили в разговорах все будни, а это значит, что каждая из нас знала другую лучше, чем саму себя.

Она очень красивая, у нее светлая кожа и такие же светлые убеждения, она выглядит как типичная девушка военных лет, фотографию которой муж на фронте целует перед сном. Трудно представить, чтобы такая эстетика была уместна в современном мире, но она умело ее использует.

Дарси втолкнула меня в лифт, и из-за нее я наступила на ногу какому-то мужчине. На нем был твидовый пиджак и очки, слишком крупные для лица, которое я сочла бы красивым, если бы мой мозг не был так зациклен на разбитом сердце. Он взглянул на меня и открыл было рот, чтобы возмутиться, но посмотрел молча, а потом уткнулся в телефон.

– Все будет в порядке, Квини, – прошептала Дарси, кладя руку мне на плечо.

– Ты даже не знаешь, что именно сейчас не в порядке, – прошептала я в ответ. – Так что не говори этого.

Лифт приехал на первый этаж, мы выскочили, и слова о печали, предательстве и одиночестве повалили из моего рта со скоростью сто миль в час.

– Я не знаю, что делать! У нас уже так давно все плохо, Дарси. Без передышки, – сказала я, шагая тем быстрее, чем сильнее раздражалась. – Мы каждый день ругаемся, по любому поводу, постоянно, он даже начал оставаться на выходные у родителей, а когда становится совсем невмоготу, он уезжает к ним на всю неделю и на работу тоже оттуда ездит! Из Питерборо! А в эти выходные мы серьезно поссорились, и он сказал, что ему нужен перерыв и что, по его мнению, мне стоит съехать.

– Блин! – воскликнула Дарси. – Это он серьезно? Или так, со злости?

– Дарси, я нихрена не поняла. Мы всю ночь разговаривали, грызлись, и я согласилась уехать на три месяца, а потом мы попробуем все еще раз обдумать.

– А почему съезжать должна именно ты, раз уж он может пожить у родителей? У тебя-то нет такого варианта, – Дарси подхватила меня под руку.


– Он сказал, что вполне может себе позволить остаться в этой квартире, потому что я получаю как новичок без опыта работы, а он большой мальчик, мой доход – фигня в сравнении с его охренительной зарплатой веб-разработчика.

– Это дословная цитата? – в ужасе спросила Дарси.

– Он всегда так относился к деньгам, вот я и не удивляюсь, что он использует их против меня, – Дарси сильнее прижалась к моей руке. – Я просто не понимаю, зачем он так. Он знает, что я его люблю, – надулась я. – Какого хера он этого не видит?

Мои резкие формулировки звучали неуместно в столовой, так что Дарси вытолкала меня оттуда и потащила в маленький парк возле офиса. Думаю, это место можно называть парком, хотя там сплошной бетон и лишь по периметру – клочки вязкой земли с голыми ветками, но все равно приятно, что в центре Лондона есть хоть какое-то подобие зеленого уголка. Мы пытались укрыться от студеного октябрьского ветра, прижавшись друг к дружке на деревянной скамейке, которая то и дело угрожающе шаталась, особенно когда я принималась активно жестикулировать, будто проверяя ее на прочность.

– Он знает, что у меня заскоки, он всегда знал про мои заскоки, почему же он не может меня понять? – я посмотрела на Дарси в ожидании ответа, но продолжила, не успела она и слова сказать. – Все еще может быть хорошо. Мы сделаем перерыв, я ненадолго съеду, приведу в порядок голову, а через несколько месяцев все будет хорошо, я вернусь, и мы будем жить долго и счастливо.

– Как Росс и Рэйчел, если бы они были разных рас? – предположила Дарси.

– «Друзья» – это единственное, что тебе приходит в голову? – спросила я ее. – В «Друзьях» даже ни одного черного персонажа нет.

– Я просто думаю, что ему нужно немного времени и пространства. Ты уедешь, и он сразу поймет, как ему без тебя тяжело, – сказала Дарси. Она мыслит прагматично, как раз в противовес моей импульсивности и неспособности что-то обдумывать. – Вы хотя бы спите друг с другом?

– Нет, я не особо и пыталась, – вздохнула я. – Он считает, что это лишнее. У нас уже месяц секса не было.

Дарси охнула.

– Меня все это убивает. Я так хочу, чтобы все наладилось, – сказала я, кладя голову к Дарси на плечо. – А вдруг это конец?

– Не конец! – заверила меня Дарси. – Том любит тебя, просто ему больно. Вам обоим больно, не забывай. Весь этот перерыв нещадно бьет по его гордости. Мужчины не любят признавать, что где-то облажались, а тем более в отношениях. Я как-то предложила Саймону сделать перерыв, а он в ответ записал нас обоих на прием к своему психотерапевту и проколол бровь. Все наладится, – Дарси прижалась ко мне головой. – Кстати, что тебе вчера сказали в больнице? Ты же была на УЗИ?

– А, все хорошо, – не было смысла ей рассказывать. – То ли стресс, то ли что-то такое.

– Том же с тобой ходил?

– Нет, он уехал в Питерборо, еще в воскресенье вечером. Мы с тех пор не виделись и не разговаривали.

– Да ладно? – взвизгнула Дарси. – Может, на пару ночей приедешь к нам с Саймоном? У тебя живот все еще болит? Мы можем о тебе позаботиться.

– Нет, все нормально, – сказала я.

Мне больше не было больно, но теперь вместо боли появилось что-то другое, что-то тяжелое, что я никак не могла идентифицировать.



Возвращаться в квартиру, к напоминаниям о моих разваливающихся отношениях, не хотелось и по пути домой я заехала в Брикстон[1] купить ямайского хлеба. Надеялась, что смогу запустить аппетит любимой успокаивающей едой. Я выползла по ступеням из подземки и, поднявшись наверх, остановилась отдышаться.

От уличных торговцев пахло травой, и я, чихая, свернула к рынку. Перепрыгнув через подозрительную лужу, я пошла дальше, сливаясь с толпой, как мне всегда здесь казалось, из тысяч людей. Я дошла до Брикстон-Виллидж и направилась к карибской пекарне, которую помнила еще со времен воскресных походов с бабушкой по магазинам. Я свернула за угол и двинулась к пекарне, но вместо нее уперлась в пафосную бургерную, полную юных парочек. На парнях были яркие футболки слишком больших размеров, а на их спутницах – яркие и слишком дорогие плащи.

Я сникла и зашагала в другую сторону, поворачивая туда и сюда и убеждая себя, что пекарня мне приснилась, а потом снова вернулась к бургерной. Еще минуту я стояла на месте, пытаясь вспомнить, как когда-то туда заходила.





* * *


– Привет-привет, как дела твои, Сьюзи? – бабушка улыбнулась пухлой ямайской женщине за стойкой. В пекарне стоял сладкий аромат. Не приторно-сладкий, а сахарный, теплый и знакомый. Я встала на цыпочки и увидела ее кипенно-белый фартук, покрывавший мягкий круглый живот.

– Хорошо, дорогуша, спасибо, сама как? – ответила женщина, сверкнув золотым зубом. – А малышка-то растет!

– Уж растет так растет! – хихикнула бабушка в ответ.

Я подняла на нее взгляд и нахмурилась.

– Да что ж ты так кривишься? Она просто сказала, что ты выросла, – подбодрил меня показавшийся из рабочего помещения пожилой ямаец.

– Она у нас очень чувствительная, Питер, – бабушка отмахнулась от меня. – Так, давай я возьму хлеб – не этот, а вот тот большой. Нет, нет, самый большой. И еще один белый, одну булочку и масенький кексик для мужа, пусть хоть улыбнется, а то кислый совсем.

Женщина подала мне гигантский коричневый пакет с выпечкой и расплылась в улыбке.

– Уж ты помогай бабуле, она-то не вечная.

– Что ж Сьюзи во все лезет-то? – спросила меня бабушка сдавленным шепотом, когда мы вышли из пекарни. – Иногда ямайцы чересчур уж фамильярничают.





* * *