Кузены

— Серьезно?

— Там теперь новый тренер, — объясняет Обри. — Старой пришлось уйти в отпуск по беременности…

По ее лицу на секунду пробегает тень, но тут же рассеивается.

— Эта женщина как-то вела у нас занятия летом. И сейчас сама мне написала, что надеется на мое возвращение. Мне она всегда нравилась. — Обри подталкивает меня плечом: — А что насчет тебя? Как будешь проводить время с отцом? Он ведь у тебя тоже в Нью-Йорке?

— Да, — откликаюсь я, закрывая бутылку с маслом. — Мне велено спрятаться и не высовываться.

Обри с притворным простодушием распахивает глаза.

— Это что же, папарацци больше не удастся заснять тебя целующейся на пляже?

— Один раз! — говорю я, вспыхнув. Здесь свой частный пляжик, но в небе так и рыскают вертолеты в надежде заполучить удачный кадр. И как-то нас с Джоной действительно сфотографировали в океане, причем крупный план вышел на удивление четким. — Это было один раз!

Джона откашливается.

— В каком-нибудь людном месте такого не случилось бы. Мы бы просто слились с толпой. — Я непонимающе приподнимаю брови, и он поясняет: — В большом городе, например. Провиденс и Нью-Йорк не так уж далеко друг от друга. Мне где-то попадалось, что билет на автобус стоит всего тринадцать долларов…

— На сайте междугородней автобусной компании, наверное? — лукаво спрашивает Обри.

Он пожимает плечами:

— Возможно.

Я с трудом подавляю улыбку.

— Тебе ведь вроде все лето придется работать?

— Ну, не все. — Джона вдруг мрачнеет. — Правда, вы ведь теперь практически богатые наследницы, так что… Не знаю, как это будет выглядеть.

Мы практически не говорили о состоянии семьи Стори с самого разоблачения Терезы и Дональда, но оно с тех пор вечно маячит в наших головах. Мама привезла с собой на остров обещанное мне ожерелье, но я его только раз и примерила. И оказалось, что не так уж потрясающе оно на мне смотрится, как я думала. Дедушкины часы я тоже сняла. Даже странно, насколько легче без них руке — и это приятное ощущение.

Вообще, наше богатство кажется пока каким-то нереальным. А Джона — вот он, рядом, и я так же не готова с ним распрощаться, как и он со мной.

— Все будет выглядеть нормально. Более чем, — отвечаю я.

Он широко улыбается, однако я, указывая на него для весомости ложкой, добавляю:

— Только в автобусе я не поеду. Ни за что. Это не обсуждается.



Несколько часов спустя, когда Обри уже отправилась спать, а Джона рубится в какую-то видеоигру с друзьями по школе, я выхожу во двор. Мама и дядя Арчер сидят на берегу в деревянных садовых креслах. Я не хочу мешать и уже собираюсь вернуться обратно в дом, однако мама, заметив меня, приглашающе машет рукой.

— Давай я принесу тебе кресло, — приподнимается дядя Арчер, но я жестом усаживаю его обратно.

— Не надо. Они мне все равно не нравятся.

На мамином висит полотенце, и я расстилаю его на песке.

— Я как раз говорила Арчеру — так здорово, что вы с Обри сдружились, — говорит мама. Она берет со столика между ними бокал с вином — второго там нет, — и делает глоток. — Она просто сокровище. Просто не могу поверить, что столько лет почти ничего не делала для сближения младшего поколения Стори.

— Ну, в случае с Джей-Ти это было к лучшему, — стараюсь отшутиться я, потому что не хочу даже думать, что завтра Обри улетит на другой конец страны. Сообщения между нами так и будут носиться туда-сюда.

Дядя Арчер качает головой:

— Насчет этого парня у меня все еще есть надежда. По крайней мере, он преследовал свою цель. Держу пари, хоть немного, но он жалеет о том, что случилось.

— Если только очень маленькая его часть, — откликаюсь я. — Мочка уха, например.

— Ты всегда видел в людях только лучшее, Арчер, — замечает мама.

Так странно видеть их общающимися по-старому — как когда-то в юности, много лет назад. В моем детстве отношения между ними были натянуто-вежливыми, не более. Только на старых видеозаписях они выглядели по-настоящему близкими людьми, и я почти поверила, что дело всего лишь в магии камеры. Однако нет.

— Думаю, это у нас общее. — Дядя Арчер легонько толкает маму кулаком в плечо. — Мы даже в родных братьях не хотели рассмотреть плохого.

Она неуютно ерзает в кресле.

— Я, наверное, уже использовала все «обсудим это позже», да?

— Тебе необязательно говорить о том, о чем не хочешь. Я со своей стороны хочу только сказать — мне очень жаль, что тебе пришлось через столько пройти тем летом. Беременность и так далее. Я чувствовал — что-то не так, но не понимал, в чем дело.

— Ну да, откуда же ты мог знать… Я ведь тебе не рассказывала. К тому же все закончилось, едва начавшись. — Мама делает еще глоток вина. — Я ощущала и тоску, и облегчение. Какое-то время мне казалось, что я ненавижу Мэтта, но на самом деле просто злилась на то, как он себя повел. И потом, когда он так ужасно погиб, а Андерс сказал мне, что это его рук дело… Я просто не знала, как поступить.


Дядя Арчер, подождав секунду и видя, что она молчит, негромко спрашивает:

— Ты не думала кому-нибудь рассказать обо всем?

— Постоянно. — Ее пальцы сжимают ножку бокала так, что та, кажется, вот-вот переломится. — Я просто разрывалась на части. Винила себя: я же сказала тогда про Мэтта и Кайлу — получается, спровоцировала Андерса. Он намекнул, что сделал это ради меня, и я мучилась — неужели я как-то дала понять, что хотела бы чего-то подобного?! Все из-за меня?! Понадобилось больше года, чтобы понять — он, как всегда, действовал только в своих собственных интересах. К тому времени, казалось, уже было поздно что-то предпринимать, да и что хорошего из этого бы вышло? А потом пришли те письма от Дональда Кэмдена…

Опрокинув бокал одним глотком, мама ставит его на стол. Ее рука дрожит.

— Мне тогда показалось, что мы все это заслужили. Ну, кроме тебя, конечно. Хотя я не представляла, чтобы матушке могло стать известно про Мэтта. И как оказалось, она действительно не знала… — Мама невесело усмехается. — Я последнее время все думаю — что, если бы я тогда рассказала? Все могло бы пойти иначе. И матушка до сих пор оставалась бы с нами…

— Аллисон, — прерывает ее дядя Арчер. — Этого бы не случилось. У нее была болезнь сердца.

— Не знаю… Кажется, все тогда посыпалось, как костяшки домино. — Голос мамы становится невнятным. — Особенно теперь, когда я знаю, что и Кайлы больше нет тоже из-за меня…

— Ее нет, потому что Дональд Кэмден — жадный бессердечный ублюдок, — возражает дядя Арчер. Впервые за вечер в его голосе звучит гнев. — И если кто и толкнул тогда первую костяшку, то это Андерс. Ужасная ирония: я думаю, он ведь на самом деле любил Кайлу — насколько вообще на это способен. Полагаю, сейчас ему больно осознавать, что она умерла из-за того, как он поступил с Мэттом.

Дядя Арчер перебирает пальцами, постукивая по деревянному подлокотнику кресла, сначала от указательного к мизинцу, потом наоборот. Раз-два-три-четыре. Четыре-три-два-раз.

— Я не осуждаю тебя, Аллисон. Мне есть за что злиться на Адама — он не сказал ни слова, когда это все могло бы изменить. Но не на тебя — если бы ты и заговорила, было уже поздно что-то исправить. Не знаю, что сделал бы я на твоем месте. Как говорил отец — семья прежде всего.

Мама едва сдерживает слезы.

— Он пришел бы в ужас, если бы узнал.

— Да — от их поступка, не от твоего. — Голос дяди Арчера смягчается. — Ты никому намеренно вреда не причиняла. Прости себя, Аллисон. Двадцать пять лет — достаточно долгий срок. Пора прекратить казнить себя.

— Я пытаюсь…

Телефон, лежащий на столике между ними, начинает звонить.

— Кто это — Шарлотта? — спрашивает мама, взглянув на экран.

— Она работает в офисе Дональда Кэмдена, — поясняет дядя Арчер. — Я просил ее выйти на связь, если узнает что-нибудь интересное. Чтобы никто не узнал, конечно. Так что никому ни слова.

Он прижимает палец к губам и берет телефон.

— И откуда ты только всех знаешь? — удивляется мама.

— Просто надо разговаривать с людьми. Попробуй как-нибудь. Привет, Шарлотта. — Дядя Арчер встает и идет к воде. — Как дела?

Между нами с мамой повисает молчание. Потом, к моему удивлению, она наклоняется и гладит меня по голове. Не помню, когда это случалось последний раз, но мне точно было не больше шести.

— Я чувствовала себя тогда так одиноко, — говорит мама, словно переносясь воспоминаниями в прошлое. — Никак не могла заставить себя рассказать матери о беременности, но отчаянно хотела, чтобы она обо всем догадалась сама. Милли, если ты вдруг когда-нибудь попадешь в подобную ситуацию, — пожалуйста, знай, что я всегда тебя поддержу!

У меня едва не вырывается: «Господи, мам, давай не будем!», но на самом деле я хочу, чтобы она высказалась. Только не в отношении меня. И все же пусть хотя бы так…

— Я знаю.

— Да? — Она нервно усмехается. — Боюсь, я не очень тебя поддерживала все это время.

— Ну, у тебя ведь всегда так много дел, — уклончиво говорю я.

— То есть я действительно могла бы быть лучшей матерью, — замечает она сухо.

— Мам, а ты… — Поколебавшись, я все же решаюсь: — Ты рассказывала папе о том, что случилось?

— Не все. — Она заправляет прядь волос мне за ухо, прежде чем убрать руку. — Твой отец — самый добрый человек из всех, кого я встречала. Он делал все, что мог, чтобы помочь мне примириться с гибелью Мэтта и той беременностью. Но до конца я так и не открылась. Не могла признаться в том, что сделал Андерс и как я его покрывала.

У мамы дрожит голос. Я выворачиваю шею, пытаясь заглянуть ей в лицо, но в лунном свете ничего не видно.

— Правда сидела внутри меня как раковая опухоль. Я спрятала ее так глубоко, что она уже не могла показаться на поверхности. Она… отравляла меня, я злилась на все и вся. И больше всего досталось твоему отцу, хотя он так и не узнал — из-за чего.

У меня сжимается сердце от мысли, как могла бы сложиться наша жизнь, если бы мама все же решилась снять груз с души.

— Думаю, он бы понял.

— Да, наверное, ты права, — тихо звучит в ответ.

Минуту мы молчим, слушая шорох волн, набегающих на берег, и неразборчивое бормотанье дяди Арчера. Потом мама откашливается.

— Я хотела сказать тебе, Милли, — меня очень впечатлило, как ты свела все факты воедино и выяснила правду. У тебя острый ум… — Я жду неизбежного продолжения: «Если бы ты так же училась в школе, у тебя давно бы были самые высокие оценки», но вместо этого она добавляет только: — …И доброе сердце.

Глаза у меня начинает щипать от слез, но в этот момент возвращается дядя Арчер — с телефоном в руках и тяжело дышит. Мама вскакивает и спешит навстречу.