Кузены

— Я тоже. Только лучше бы все обошлось без лишнего бокала шампанского. И без публики.

— Ну, сейчас тут никого нет… — Он проводит большим пальцем по моей щеке, и меня словно пронзает разряд тока. — Если вдруг хочешь попробовать еще раз…

Да, я хочу.





Глава 23. Обри




Скользнув под простыни, я тут же чувствую, что прямо сейчас уснуть мне не удастся. Со мной иногда так бывает, когда переутомляюсь — совершенно некстати открывается второе дыхание и глаза буквально отказываются смыкаться, как бы отчаянно я в этом ни нуждалась. Однако возвращаться во двор мне не хочется: наверняка Милли и Джона предпочитают сейчас остаться наедине.

Я беру телефон с ночного столика. Аккумулятор садится, а зарядки у меня с собой нет. На один звонок, наверное, все-таки хватит. Надо поговорить с мамой, рассказать, что случилось, и условиться насчет моего возвращения домой. Тем более ей еще как-то решать вопрос с самолетом — обратный билет в Орегон у меня на конец августа, и я понятия не имею, удастся ли поменять день вылета.

Однако досада за невозможность заснуть подливает масла в разгоревшийся огонь тлевшей все это время обиды, и я набираю совсем другой номер. И даже рада, когда трубку на том конце снимают.

— Ну и ну, какой сюрприз…

— Привет, пап. — Я подкладываю тощую подушку под изголовье, чтобы можно было полусидеть. — Хотела сказать тебе — я очень зла на тебя из-за того, что ты изменил маме, да еще и с моей тренершей. Мне кажется, ты должен передо мной извиниться. Если ты сделаешь это — искренне, по-настоящему, — я, может быть, подумаю над тем, чтобы попробовать тебя простить.

— Ситуация не так проста, как тебе представляется, — возражает отец. Я знала, что так и будет, но сердце у меня все равно сжимается от его самоуверенного тона. — Чтобы брак нормально функционировал, усилий только одного человека недостаточно, а твоя мать…

— Нет, — обрываю я без малейшего колебания, на что еще месяц назад никогда бы не решилась. И мне это нравится. — Даже не думай перекладывать вину на нее.

— Если ты не собираешься меня слушать…

— Не собираюсь, — снова перебиваю я и сама удивляюсь своему спокойствию. Сердце бьется ровно, а не выпрыгивает из груди, как во время нашего последнего разговора. — Что ты сделал бабушке?

— Прости?..

— Что ты сделал? Из-за чего она от тебя отреклась?

— Я уже сто раз говорил. — В голосе отца слышится горечь. — Ровным счетом ничего, черт побери!

— Я тебе не верю.

У меня перед глазами стоят две картинки: старое фото из кондитерской, где в бабушкиной улыбке столько материнской любви и гордости, и сегодняшняя гримаса воспоминания о причиненном страдании — еще до того, как к нему прибавилась боль от пролитого обжигающего кофе.

— Что случилось с Кайлой Дьюгас? — задаю я следующий вопрос.

— Откуда ты вообще про нее знаешь?!

— Здесь о ней все еще продолжают говорить.

— Она напилась и врезалась на машине в дерево.

В голосе отца звучит раздражение, но не испуг. Я не отступаю:

— Что произошло на Коротком пляже?

Повисает пауза.

— Где? Обри, ты решила сегодня все перебрать? По-моему, ты переутомилась. Ложись лучше спать.

— Ты описал точно такой же пляж в своей книге — единственное место на Чаячьем острове, которое ты там упомянул. Почему? Это как-то связано со смертью Мэтта Райана?

Отец, потрясенный, резко втягивает воздух.

— Откуда ты?.. Обри, тебе надо успокоиться! Не знаю, почему ты вдруг зациклилась на трагедиях двадцатилетней давности, но то, что произошло с Мэттом, было несчастным случаем и не имеет никакого отношения к матушке.

— Я думаю, это не так.

Не знаю почему — что-то неуловимое бьется на краю подсознания, но никак не желает показаться на поверхности. Отец прав в одном — я переутомилась и плохо соображаю. Глаза сами собой начинают закрываться, как раньше, во дворе, но я изо всех сил стараюсь, чтобы по голосу это не было заметно.

— Что там случилось, пап? Почему ты не хочешь просто рассказать мне? Что ты сделал? Хоть раз в жизни ответь мне честно.

— Обри, — ледяным тоном, размеренно проговаривает он. — Ничего. Не. Случилось.

— Ты лжешь, — говорю я, потом сбрасываю и стаскиваю подушку. Я вот-вот провалюсь в сон, и все же знаю, что права.




Когда я пробуждаюсь, рядом крепко спит Милли. Что бы там ни было у них с Джоной, на всю ночь это по крайней мере не затянулось. Мой телефон накрыт волосами сестры. Я осторожно высвобождаю его и опускаю в карман. Потом, выскользнув из кровати, прохожу в гостиную.

Дяди Арчера там уже нет — видимо, проснулся ночью и перешел в спальню. На приставном столике красный стаканчик, наполовину заполненный прозрачной жидкостью. Я с сомнением принюхиваюсь — нет, точно не вода. Рука так и тянется вылить содержимое в раковину, однако вместо этого ставлю стакан обратно на место. Мое незначительное вмешательство никак не поможет дяде Арчеру в борьбе с самим собой.

В доме тихо, лишь тикают большие стоячие часы в углу. Еще только восемь, будить остальных пока рано. Отправившись в кухню, я отыскиваю в шкафчиках кофе и фильтры для кофеварки. Самой мне это не нужно, но Милли, я знаю, не может без него по утрам. Приготовив все, я натягиваю кроссовки, которые скинула вчера у двери, и сдвигаю ее в сторону.

На улице просто чудесно. Прекрасное прохладное летнее утро, по ярко-голубому небу прозрачные облачка полосами. Вчера, пока мы искали гриль, я заметила в сарае прислоненный к стене велосипед. Не помню, был ли он пристегнут, но если нет, можно немного покататься по окрестностям, пока другие спят. Может быть, даже доеду до ближайшего пляжа.

Увидев, что никакого замка нет, я широко улыбаюсь. Шины в отличном состоянии и накачаны, сиденье отрегулировано словно специально под меня. Я вывожу велосипед из сарая на задний двор, заранее предвкушая, как наконец-то разомну как следует ноги. Наверное, одно из лучших воспоминаний моего детства — как отец в шесть лет учил меня кататься. Его большие ладони накрывали мои, маленькие, сжимающие розовый руль, и… Ой!

Чуть не уронив велосипед, я потрясенно таращусь на свои руки. На меня вдруг обрушивается понимание. Вчера до меня почти дошло, когда я вспомнила фото из кондитерской, но я сопоставила ему неверный образ, подумав о бабушкином лице, наполовину скрытом под шляпкой и застывшем в маске скорби. А нужно было обратить внимание на руки, впервые увиденные мной без перчаток, — морщинистые, с возрастной пигментацией, но ничего больше!

Я запускаю руку в карман — ключ-карта от Кэтминт-хауса на месте. Потом хватаю телефон — всего один процент зарядки, у меня такого еще никогда не было. На несколько сообщений-то, думаю, хватит? Однако я успеваю отправить только одно, дяде Арчеру, и экран гаснет.

Не важно. Я добуду что-нибудь в доказательство своей правоты и тогда всем все расскажу. Вытащив велосипед через калитку, я запрыгиваю на сиденье и устремляюсь вперед.





Глава 24. Джона




Я просыпаюсь от запаха жарящегося бекона, который немедленно вытаскивает меня из кровати. На кухне Арчер стоит у плиты, а Милли сидит за столом, сжимая в руках дымящуюся кружку кофе. Распущенные волосы слегка небрежно ниспадают на одолженную вчера мной футболку.

— Где Обри? — спрашиваю я, занимая место рядом.

— Неясно, — отзывается Арчер, перекладывая бекон щипцами со сковороды на застеленную бумажной салфеткой тарелку. — Здесь ее нет, и она прислала странное сообщение, которое только поднимает еще больше вопросов.

— А что там?

Арчер ставит тарелку на стол рядом со свернутой в трубку местной газетой.

— Она написала: «Родимого пятна не было».

Милли утаскивает ломтик бекона еще прежде, чем Арчер убирает руку. Я беру себе два и интересуюсь:

— И что это значит?

— Сами все утро гадаем. — Милли ломает хрустящую полоску пополам и отщипывает кусочек. — Ну, то есть у самой Обри оно есть, так что… — Она пожимает плечами: — Ей нет смысла писать нам о своем.

Арчер опускается на стул, озабоченно хмурясь.

— Плохо, что она не берет трубку.

— Наверное, телефон сел, — отвечает Милли. — Мой тоже почти разрядился.

Развернув газету, Арчер принимается ее перелистывать.

— Половина новостей о матушке, — бормочет он. — Вот уж по чему я точно не буду скучать, когда уеду.

Милли передергивается.

— Опять про бал пишут?

— Нет. Какая-то картина из ее коллекции продана на «Сотбис» за баснословную сумму. — Он переворачивает страницу. — Вообще-то матушка никогда не разбиралась в искусстве. Вкус у нее был просто ужасный, мы вечно над этим подшучивали. Наверное, Терезе за столько лет все же удалось сделать из нее знатока.

Мы с Милли обмениваемся взглядами, и я вижу на ее лице отражение собственных мыслей: «Снова Тереза!» Вчера мы несколько отвлеклись от этого разговора, но, кажется, она не совсем адекватна. Есть что-то жутковатое в женщине, которая почти все время проводит в стенах особняка у моря и общается только со своей хозяйкой. Однако прежде чем кто-то из нас успевает сказать что-нибудь, в дверь звонят.

Арчер, сдвинув брови, поднимается с места.

— Наверное, Обри.

— А что, разве там заперто? — спрашивает Милли.

— Вряд ли, но… — Не договорив, он выходит из кухни.

Мое внимание тут же переключается обратно на Милли, которая продолжает грызть бекон.

— Привет, — говорю я. От одной мысли, что мы снова одни, по коже пробегает короткий электрический разряд. Пусть даже это всего лишь на минуту.