Кузены

Милли проглатывает кусочек и отпивает кофе.

— Ну, привет.

— Классная футболка.

— Спасибо. Очень удобная.

Мои глаза опускаются ниже, на ее ноги.

— Должен признаться, у меня возникают всякие… мысли.

— Держи их при себе, — откликается она, однако на губах у нее мелькает улыбка.

Доносящиеся до нас неразличимые голоса становятся громче. В кухне вновь появляется Арчер, а сразу за ним — Хейзел.

— …Простите, что прервала ваш завтрак, — говорит она, потом, заметив нас, виновато машет. — И ваш тоже. Привет, ребята.

— Привет, — отзываемся мы.

Арчер показывает на свободный стул.

— Ничего страшного. Может, присоединишься?

— Нет, спасибо. Я просто хотела отдать вам кое-что… — Она расстегивает большую сумку, висящую на плече, и перебирает содержимое. — Вы спрашивали, нет ли чего-то еще в дедушкиных бумагах, адресованного вам или мне. Я вчера вечером перебрала кучу всего, и вот на этом был приклеен стикер с моим именем, так что — держите.

Хейзел вытягивает лист бумаги и передает Арчеру. Милли подается вперед.

— Что там?

Тот пробегает лист глазами, переворачивает и продолжает читать с другой стороны.

— Похоже, медицинское заключение матушки. И диагноз… — Он осекается и сдвигает брови. — Не может быть. Это какая-то ошибка.

— А? — Милли, привстав, заглядывает через плечо. — Что такое… гипертрофическая кардиомиопатия? — медленно, по слогам произносит она.

— Состояние, когда мышцы сердца аномально утолщены, — отвечает Арчер. — Иногда незначительно, иногда очень сильно — в зависимости от серьезности заболевания. У отца оно было, как выяснилось после смерти. Так что это наверняка ошибка. Просто имена перепутаны — вместо него вписали матушку.

— А когда он умер? — спрашивает Хейзел.

Арчер задумывается.

— В конце девяносто пятого.

— А заключение от девяносто шестого, — указывает она. — И тут результаты эхокардиограммы и прочее.

— Хм… — На лбу у Арчера прорезается морщина. — То есть, если я правильно понимаю, у матери то же самое, что и у отца? Но она прожила с этим… сколько там получается? Двадцать пять лет? Видимо, в ее случае все не так серьезно. Не понимаю только, зачем доктору Бакстеру адресовать тебе подобное, Хейзел? — Он возвращает лист с мягкой улыбкой. — Я уже подумываю: может, и его письмо, и отчет о вскрытии объясняются просто деменцией? При ней ведь как раз человек начинает путаться в собственных мыслях и плохо понимает, что к чему…

— Да, возможно… — неопределенно протягивает Хейзел.

— Дональд Кэмден тоже упоминал, что миссис Стори больна, — влезаю я. — При самом первом нашем разговоре. И поэтому хотел спровадить нас с острова. Правда, когда мы ее видели, выглядела она вполне нормально.

Милли закатывает глаза:

— Не думаю, что можно верить хоть одному слову Дональда, если только это ему не на руку. А его, похоже, заботит только… Стоп. Подождите-ка… — добавляет она уже тише, что-то прокручивая в голове. На щеках вдруг выступает румянец, глаза зажигаются. — Дядя Арчер, вы ведь сказали, что Милдред с годами стала лучше разбираться в искусстве, так? Что раньше у нее был просто ужасный вкус?

— Ну да. К чему ты это?

— А вчера — я не придала сразу значения, и без того странностей хватало, — но вчера в Кэтминт-хаусе я предложила Терезе посмотреть вместе игру «Янкиз» и «Ред Сокс», и та ответила, что не любит бейсбол.

— Правда? — Арчер озадаченно моргает. — Странно. Когда мы здесь жили, Тереза болела за «Янкиз». Она и Аллисон — больше никто.

— Да, знаю, — нетерпеливо обрывает Милли. — И Кайла собиралась что-то сказать Терезе, верно? А потом погибла. Доктор Бакстер тоже хотел о чем-то с вами поговорить и вдруг скончался. Так вот — что, если… Что если умерли не только они?

Арчер смотрит на нее пустыми глазами.

— Извини, Милли, но я не понимаю, о чем ты.

Та выхватывает медицинское заключение из рук Хейзел и машет им.

— У Милдред было смертельное заболевание, так? Диагноз поставили в девяносто шестом. Через год она непонятно почему разрывает все связи с детьми. А что, если она этого не делала? И не могла сделать?

Арчер и Хейзел смотрят на Милли как на ненормальную, но я, кажется, начинаю понимать. Мой взгляд падает на его телефон, забытый на кухонном столе, и меня вдруг словно волной накрывает.


— Сообщение! — На секунду у меня перехватывает дыхание. — От Обри! «Родимого пятна не было»!

— Ну да, — откликается Арчер. — Я сам вам его прочитал.

Милли, резко крутанувшись на стуле, поворачивается ко мне.

— Господи, точно! Это же о Милдред! — Она оборачивается обратно к Арчеру. Голос у нее садится. — Она стащила перчатки, когда Обри вчера пролила на нее горячий кофе! И родимого пятна на руке не оказалось, точно вам говорю! Того, большого, красного, которое у Милдред на кисти. У Обри такое же на плече, и она, видимо, потом все поняла.

Она смолкает, дожидаясь проблеска понимания на лице Арчера, но до того по-прежнему не доходит.

— В общем, получается… наверное… что в Кэтминт-хаусе живет не ваша мать и моя бабушка, а кто-то другой. Какая-то женщина, которая заняла ее место.

В кухне повисает такая тишина, что я слышу шум крови у себя в ушах.

— Какая-то женщина… — повторяет наконец Арчер безо всякого выражения. — Милли, это безумие. Нельзя просто взять и занять чужое место!

— Почему?

— Потому что… потому что… — бессвязно бормочет тот. — Потому что люди заметят!

— Если только не перестать с ними видеться, — указывает Милли.

На лице Арчера читается напряжение, он выглядит почти испуганным.

— Прекрати! Ты сама не понимаешь, что говоришь!

У него вырывается дрожащий смешок, рука проводит по лицу.

— Мне надо выпить. Это… то, что ты… не могу… — Повернувшись спиной, Арчер принимается шарить по шкафчикам. — Господи, да не может матушка быть мертва! Все бы знали! Тереза, Дональд Кэмден, доктор Бакстер…

— Вы сами слышите, кого называете? — вмешиваюсь я. Милли нужна поддержка — он буквально на грани. — Дональд Кэмден только тем и занимается, чтобы не подпустить никого из Стори близко к Милдред. Доктор Бакстер как раз пытался дать понять — что-то не так. А Тереза, она…

— Но зачем?! — развернувшись, почти выкрикивает Арчер — глаза дикие, руки по бокам сжаты в кулаки. — Зачем кому-то так поступать — и с ней, и со всеми нами?

— Ну… — Милли говорит тихо и невозмутимо, словно пытаясь успокоить испуганное животное. — Деньги — довольно веская причина. Для Дональда Кэмдена уж наверняка. И, возможно… — Она оборачивается к Хейзел, стоящей с совершенно ошарашенным видом: — Извини, но тут уже не до вежливости… На твоего дедушку двадцать четыре года назад случайно не свалилась вдруг крупная сумма?

— Милли, остановись, — хрипло говорит Арчер. — Ты заходишь слишком далеко.

Хейзел облизывает губы.

— Вообще-то да…

Пробормотав что-то бессвязное, Арчер принимается с новой энергией рыться на полках. Милли широко раскрывает глаза.

— Правда?

— Ну, то есть я сама этого ничего не видела, конечно, но мама рассказывала, что, когда она была студенткой, у него возникли серьезные проблемы с азартными играми. Дошло до того, что они могли вот-вот потерять дом, нечем стало платить за колледж, и бабушка уже грозилась подать на развод. А потом дедушка вдруг начал выигрывать… — Хейзел тяжело сглатывает. — Почти постоянно.

— Хм… — задумчиво говорит Милли. — Ну и Терезе деньги бы тоже не помешали, конечно. Но в ее случае, возможно, дело не только в них. Может, ты прав, Джона, и смерть сына сильно на нее повлияла. Или, как сказала Обри… О господи! — Впервые за все это невообразимое обсуждение в ее голосе сквозит паника. — Обри, нет! Она там!

— Главное, что не здесь, — с придушенным смешком замечает Арчер. Наконец отыскав бутылку водки, он скручивает крышку и наливает себе почти до краев. — Здесь просто сумасшедший дом.

— Нет, дядя Арчер, вы не понимаете! — Милли хватает его за плечо и изо всех сил рывком разворачивает к себе, прежде чем тот успевает взять стаканчик. — У нее ключ-карта от ворот Кэтминт-хауса! Обри увидела ее там вчера и стащила!

У меня, как наверняка и у нее, подскакивает пульс — я понимаю, к чему она клонит.

— Обри там, я уверена! В особняке! — отчаянно продолжает Милли, не отпуская дядю. — Отец все лето ей внушал, что надо быть активней. Она хочет найти подтверждение тому, что видела.

Арчер молчит, и она резко встряхивает его за плечи.

— Если даже не верите мне, поймите хотя бы, что все очень плохо!

— Господи… — Он как-то обмякает лицом и, обернувшись, тоскливо оглядывается через плечо на выпивку. Я уже жду, что сейчас он протянет руку и схватит стаканчик, однако вместо этого Арчер втягивает воздух через зубы и поворачивается к Хейзел, которая так и стоит, застыв на месте: — Ты на машине?

Та моргает, словно пытаясь очнуться от наваждения.

— Да, возле тротуара стоит. «Рейнджровер».

Сунув руку в карман, она кидает Арчеру ключи. Поймав их одной рукой, тот бросается в гостиную и выскакивает за дверь.





Аллисон, 18 лет. Август 1996 года