Кузены

О них Андерс ничего не сказал. Еще, наверное, пару сотен стоят. Сам пусть покупает.

— Нет, только станок.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался Деннис, укладывая покупку в бело-коричневый бумажный пакет.

— Да, только я пойду сама возьму. — Расстегнув сумку, Аллисон добавила, чтобы наверняка прекратить дальнейшие вопросы по возвращении: — Мне нужны тампоны.

И нырнула в проход между прилавками, не дожидаясь, пока Деннис зальется краской и начнет заикаться. Искусство сохранять самообладание, когда речь заходит о женских гигиенических средствах, он пока еще не постиг.

Хорошо хоть, народу никого. Под пищащую из дешевых динамиков музыку Аллисон зашагала вперед. Прихватив по пути упаковку тампонов, она прошла дальше, пока наконец не нашла то, что искала.

«Тест на беременность.

Ранние сроки! В течение двух недель после зачатия!

Результат за пять минут!»

Слава богу, мистер Магг слишком старомоден, чтобы устанавливать камеры наблюдения! Аллисон собиралась уже взять тест с полки и сунуть к себе в сумку. Повернулась, оглядываясь по сторонам… и застыла на месте.

— Так-так-так. — Андерс стоял всего в паре шагов. Ухмылка на его лице давала понять — он отлично видел, что именно она собиралась стянуть. — И что же это у нас тут такое?





Глава 12. Джона




Воскресным утром я просыпаюсь от настойчивого звонка. В комнате жарко и душно. Я откидываю тяжелый ком простыней и протягиваю руку к лежащему на полу телефону. Эфрам уже ушел — видимо, у него ранняя смена в бассейне. Мне в «Семерку» только к полудню, так что, хотя уже десять с небольшим, я мог бы еще час поваляться. И так бы и сделал, если бы не… Вот черт! Это отец. Может, не брать трубку — пусть оставит сообщение? Нет, нельзя. Я знаю, из-за чего он звонит.

— Привет, пап, — говорю я, садясь на кровати. — Как прошел суд по банкротству?

— Пока отложили, — отвечает он.

— Что, прости?

— Нам с мамой нужно еще немного времени на завершение плана реструктуризации. Мы попросили об отсрочке до следующей недели, и нам пошли навстречу.

— Ясно, — говорю я осторожно. — Это хорошо или плохо?

— Хорошо. Чем больше времени на подготовку, тем больше шансов сохранить «Империю».

Так называется наша бильярдная — в честь любимого маминого фильма «Магазин „Империя“». Родители купили ее в моем раннем детстве, так что, сколько я себя помню, она всегда была семейным бизнесом. Первое мое осознанное впечатление — как мы отмечали вторую годовщину заведения. Папа пронес маму на руках через двери, я, пятилетний, бежал за ними, а внутри нас ждала самая большая вечеринка, какую мне только доводилось видеть. Хотя теперь, спустя годы, понимаю, что там, скорее всего, были только родственники да несколько завсегдатаев — рабочих со стройки и водопроводчиков — и куча воздушных шаров.

Не важно. Я обожал это место. В нем чувствовалось какое-то волшебство — здесь всегда можно было научиться новой игре, а взрослые выглядели счастливыми и довольными. Мне понадобились годы, чтобы понять, как их хорошее настроение связано с бутылками за барной стойкой и насколько часто бармену Энцо приходится дипломатично отказывать перебравшим завсегдатаям в очередной порции. Однако все всегда оставалось под контролем, и «Империя» — полутемная, затхлая, с липкими полами — была мне вторым домом.

— Джона? — Голос отца выдергивает меня обратно в реальность. — Ты меня слушаешь?

— Да, — откликаюсь я. — Ты сказал, что у вас будет больше шансов сохранить «Империю». То есть пока это неточно?

— Сейчас еще ни в чем нельзя быть уверенным. Мы делаем все, что можем.

Отрабатывая последнюю смену в бильярдной перед отъездом на Чаячий остров, я знал, что по возвращении могу увидеть ее уже закрытой. Мне казалось, я готов к этому. Однако каждый раз, когда кто-нибудь из родителей звонит с последними новостями, у меня все внутри переворачивается от возмущения и тревоги. При этом никаких решающих известий нет — сплошные отсрочки, встречи с кредиторами и куча непонятных мне юридических терминов. Просто пытка какая-то. Я, конечно, сказал родителям, чтобы они держали меня в курсе, но на самом деле мне все меньше хочется вникать в детали.

— Но «Империя» ведь пока открыта? — спрашиваю я.

— Да. Мы пока ищем разные способы снизить издержки. — Он откашливается, и я понимаю, что дальше последует что-то неприятное. — К сожалению, нам пришлось расстаться с Энцо.

Никогда еще так не хотел, чтобы предчувствие не сбылось.

— Пап, да ты что! — протестую я. Энцо работал в бильярдной с самого открытия, и он единственный, кому еще удается меня обыграть. Он веселый и предан заведению как никто. Для меня он скорее как родственник, чем просто наемный работник у родителей. — Как можно уволить Энцо? Без него и «Империя» не «Империя»! Он торчал там с утра до ночи!

Я сам не узнаю свой голос — такой он хриплый, как будто я что-то острое проглотил.

— Он слишком дорого нам обходится, Джона. Приходится принимать тяжелые решения.

— Он человек, а не статья расходов! Нельзя мерить все только деньгами!

— Если ты думаешь!.. — тоже повышает голос отец, но обрывает себя. Вдыхает и выдыхает, успокаиваясь, потом продолжает уже почти нормальным, лишь чуть встревоженным голосом: — Если ты думаешь, что это не разбило нам с мамой сердце, ты ошибаешься. У нас просто не было другого выбора.

«У тебя был выбор — не слушать Андерса Стори», — едва не произношу я вслух, но вовремя сдерживаюсь. Отец и сам это знает.


— Ладно. Так что… — Меня прерывает громкий стук в дверь. — Подожди, тут кто-то пришел. Я разберусь по-быстрому, и договорим.

— Нет-нет, занимайся своими делами, — поспешно говорит отец. В голосе звучит облегчение, что неприятный разговор можно свернуть, да и я сам этому рад. — У меня все равно больше никаких новостей. В следующий раз, кхм-м… наверное, просто напишу.

Мне становится стыдно за свою резкость, и я чувствую неприятное покалывание в груди. Все же оставшаяся злость из-за Энцо не дает мне извиниться.

— Да, так будет лучше, — говорю я и отсоединяюсь.

Уронив телефон на подушку, я запускаю пальцы в волосы и, потянув за них, причиняю себе боль. В дверь снова стучат, еще громче прежнего.

— Иду! — рявкаю я. — Придержите коней!

Это было выражение Энцо. Он всегда так говорил, когда я приставал к нему, чтобы он устроил себе перерыв и сыграл со мной: «Придержи коней, парень. Я здесь на работе». А, к черту! Если и дальше продолжать в том же духе, то совсем раскиснешь. Я заставляю себя сделать пару глубоких вдохов, встаю и шагаю к двери. Увидев свое отражение в зеркале над шкафчиком, приглаживаю рукой взъерошенные волосы. Впрочем, какая разница? Скорее всего, опять Рид Чилтон за зубной пастой.

Однако едва я чуть приоткрываю дверь, как с другой стороны ее распахивают настежь. И это не Рид Чилтон.

— Ты уже видел? — Милли сует мне под нос свой телефон.

— И тебе тоже доброе утро, — буркаю я.

Хотя на самом деле при виде ее настроение у меня немного поднимается. Я хватаю со спинки стула футболку. Милли слегка краснеет, заметив наконец, что я стою перед ней в одних боксерах. Сама виновата — нечего врываться в такую… ну хорошо, вообще-то уже пол-одиннадцатого. Пора было бы и встать.

— А где Обри? — спрашиваю я. Обычно они всегда вместе.

— Работает, — отвечает Милли, смотря куда-то поверх моего плеча и стараясь не опускать взгляд. Она потрясающе выглядит в кружевном белом топе, бежевых шортах и замысловатых сандалиях с кучей застежек. — Дядя Арчер был прав — не стоило ему играть ту песню. Местная газета опять тут как тут.

— В смысле?

Отобрав у нее телефон, я наклоняю экран, чтобы не отсвечивал. От заголовка в рубрике «Стиль жизни» сердце у меня тут же падает.

«В продолжение истории Стори: блудный сын Арчер скрывался у всех на виду?»

— Да, хреново, — говорю я, пробегая статью глазами. «Многочисленные источники сообщают», что кто-то очень похожий на Арчера Стори выступал вчера в «Дюне» и так далее. — Что вообще за новость такая, кому это интересно? И неужели его правда узнали из-за какой-то долбаной песни?

Милли вздыхает:

— Это Чаячий остров, забыл? Здесь все повернуты на Стори.

— Придется написать обо всем Джей-Ти. Я не хотел ему рассказывать, пока Арчеру не удастся поговорить с Милдред, но теперь, когда все раскрылось… — Я скидываю себе ссылку и отдаю телефон Милли, потом беру с кровати свой и отправляю статью с пометкой перезвонить мне. — Думаешь, он уже прочитал?

— Джей-Ти? — с сомнением переспрашивает Милли.

— Нет. Арчер.

— Не знаю. — Она прикусывает костяшку большого пальца. — Я ему все утро и писала, и звонила — он так и не ответил.

— Еще рано. Наверное, все еще спит, — замечаю я. Подумав, что она может истолковать мои слова обидным для дяди образом — мол, до сих пор никак не очухается, — добавляю: — Я бы тоже еще не встал, если бы ты не начала стучать.

— Да, но я просто думала… Не знаю… Что он захочет побыстрее все досказать.

У Милли опускаются плечи. Так странно — когда я вижу ее грустной, все в груди каждый раз сжимается.

— Он скоро объявится, — с деланой уверенностью говорю я. На самом деле велик шанс, что стресс после прошлого вечера отправит Арчера Стори в новый запой. А уж сегодняшняя газета — точно.

— Может быть, он уже у доктора Бакстера? — предполагает Милли. — Будь я дядей Арчером, я бы места себе не находила, пока с ним не поговорю. Письмо было таким странным…

Как и сам доктор. Милли и Обри после визита к нему расстроились, и я не стал рассказывать им, что, по-моему, старик нарочно ударил ногой по столику, чтобы прекратить обсуждение слухов про их родителей. Тогда это не показалось мне особо важным, к тому же от разговора всем было не по себе, и я только обрадовался, что его прервали. Только когда Обри прочитала вчерашнее письмо, до меня дошло — возможно, Бакстер не хотел, чтобы мы услышали от Хейзел еще какую-то версию событий.

«Я давно должен был многое тебе рассказать». На месте Арчера Стори, который больше двадцати лет мучился — из-за чего же его лишили наследства, — я бы постарался протрезветь как можно быстрее и отправиться за ответом с утра пораньше.

— Да, наверное, — говорю я.

Милли поднимает руку заправить за ухо выбившуюся прядку, и ее огромные часы сползают к локтю. Забыв и о докторе Бакстере, и об Арчере Стори я подхожу ближе и провожу кончиками пальцев по отполированному золотому браслету.

— Тебе не приходило в голову подогнать его под размер?

— Нет. — Милли легко сбрасывает часы с руки и протягивает мне. — Они дедушкины и давно не показывают время.

Я поворачиваю их в руке — тяжелые, еще хранящие тепло ее кожи, гладкие и блестящие.

— Зачем же ты их носишь?

— Просто нравятся.

На задней крышке выгравирована надпись: «Omnia vincit amor. Вечно твоя, М.».