Кузены

На следующий вечер я все еще мучаюсь сомнениями и обслуживаю столики буквально на автопилоте. Раз десять за день я брала в руки телефон, чтобы написать матери: «Джона — ненастоящий!», но так и не решилась. Обри я рассказала — та была до смешного шокирована новостью, — и на этом пока все. Сама не знаю, что меня останавливает. Наверное, то, что потом правду уже не скроешь.

Хорошо еще, работы не так много. За обеденным залом сегодня присматривает сам Карсон Файн, который настаивает, что мне нужно делать длительные перерывы — я ведь здесь новенькая. Настоящая причина, думаю, в том, что ему хочется поболтать о Милдред. Сидя за барной стойкой — подбородок уперт в ладони, на шее галстук с розовыми ракушками на фиолетовом фоне, — он забрасывает меня вопросами:

— То есть вы ни разу с ней не виделись до прошлых выходных?!

— Нет, — подтверждаю я.

Притворяться нет смысла, разрыв хозяйки курорта с детьми ни для кого не секрет. Каждый раз, когда мама или ее братья пытались заявить о правах на часть дедушкиного наследства, на публику выносилось все больше и больше деталей.

— Жестоко! — почти шепотом, с благоговейным ужасом восклицает Карсон. — И очень странно: с работниками курорта и горожанами миссис Стори — сама любезность. Откуда такая безжалостность к собственным детям?

В интернете этой части истории не найдешь, и Карсон, очевидно, надеется узнать ее от меня.

— Без понятия, — отвечаю я. — Мы и сами не знаем.

Он явно разочарован.

— Ну, по крайней мере теперь она вас пригласила. Уже что-то.

— И тут же уехала.

Это обстоятельство не могло скрыться от его внимания. Может быть, мне удастся воспользоваться чужим любопытством в своих интересах? Чем больше Милдред нас избегает, тем больше я убеждаюсь — что-то здесь не так. А началось все с письма, где нам предлагали связаться с Эдвардом Франклином…

— Я уж думаю — может быть, произошла какая-то путаница с датами? — со слегка растерянной улыбкой вру я, допивая остатки воды. Марти, бармен «Веранды», тут же появляется как по волшебству, чтобы вновь наполнить мой стакан. Весь персонал уверен, что мы с Обри и Джоной имеем на Милдред влияние, и нас обслуживают даже лучше, чем клиентов. — Хотела связаться с Эдвардом Франклином, чтобы все перепроверить, но у меня есть только адрес его электронной почты здесь, на курорте… А нет ли у вас личной — где-нибудь в личном деле? Или, может быть, номера телефона? — выждав пару секунд, добавляю я, как будто это только что пришло мне в голову.

— Наверняка есть… — смахивая со лба прядь светлых волос, отвечает Карсон. — Но дать не могу — это конфиденциальная информация.

— Ясно, — мрачно откликаюсь я.

Может быть, попробовать подкупить его какой-нибудь выдуманной пикантной сплетней из жизни семьи Стори? Пока я раздумываю, в кармане у него жужжит телефон. Достав, Карсон озабоченно взглядывает на экран.

— Хм-м, я зачем-то понадобился снаружи. Сейчас вернусь.

Я смотрю вслед удаляющейся фигуре, петляющей между столами, когда вдруг слышу покашливание Марти. Оказывается, он все это время продолжал стоять рядом.

— Слушай, если хочешь связаться с Эдвардом, попробуй поговорить с Чезом, — говорит он.

— Почему с ним? — морщу я лоб.

— Они с Эдвардом встречались какое-то время. Может, и сейчас общаются.

— А, понятно, — произношу я, переваривая информацию. Мне как-то не приходило в голову, что Чез — гей. И вообще что он может встречаться с кем-то. Он всегда избегал разговоров о своей личной жизни. — Спасибо, спрошу у него. Он сегодня работает, не знаешь?

— Нет. Взял выходной. «Заболел» на несколько дней, если ты понимаешь, о чем я. — Марти изображает прижатую к губам бутылку.

— Ого… — От меня не укрылось, что Чез тащит спиртное с работы; мои проделки за барной стойкой обычно замечают те, кто и сам этим грешит. Однако он всегда держался как настоящий профессионал, так что я считала, что у него все под контролем. — И часто с ним, э-э… такое?

— Частенько. Здесь это ни для кого не секрет. Все в курсе, кроме Карсона. — Марти переводит взгляд на обеденный зал, где как раз появляется ярко выделяющаяся в приглушенном свете белобрысая голова. — Но Чез хороший парень и отличный бармен, когда не пьет. Так что мы стараемся за ним приглядывать.

— Понятно, — киваю я.

Карсон, увидев меня, машет рукой. Он не один, и на секунду сердце у меня замирает — рядом с ним идет пожилая женщина. Неужели Милдред наконец объявилась? Однако когда они подходят ближе, я понимаю, что ошиблась. Возраст у спутницы Карсона подходящий, но волосы не снежно-белые, а просто седые, и одета она обыкновенно — простое коричневое платье и сабо. Он, однако, почему-то сияет, подводя ее ко мне с широкой улыбкой на губах.

— Милли, хочу тебя кое с кем познакомить. Это помощница твоей бабушки, Тереза Райан. И у нее есть новости! — добавляет он, понизив в предвкушении голос.

Тереза, слегка усмехнувшись, пожимает мне руку. Пальцы у нее теплые.

— Какое волнующее представление, правда? Привет, Милли. Рада познакомиться.

— И я тоже.

Сердце у меня начинает биться чаще. По маминым рассказам, они с ней всегда друг другу симпатизировали — обе болели за «Янкиз» в доме, полном фанатов «Ред Сокс», как она объясняла, — и продолжали поддерживать контакт даже после лишения младших Стори наследства. Однако, несмотря на свое доброе отношение, Тереза неизменно настаивала, что Милдред не рассказывала о причинах своего решения никому, кроме Дональда Кэмдена. В конце концов мама обиделась, и они перестали общаться.

— Я здесь по поручению миссис Стори. Она скоро возвращается на остров и хотела пригласить вас троих в Кэтминт-хаус на поздний завтрак в воскресенье. Не завтра, — добавляет она, заметив мои расширившиеся глаза. — Она еще будет в Бостоне, к тому же это Четвертое июля. Вам лучше держаться тут поближе — у нас всегда проходят замечательные мероприятия для гостей и персонала, а от фейерверков просто дух захватывает. Но я уверена, что Карсон обо всем рассказывал.

Я бросаю на него взгляд — в натянутой улыбке ясно читается: «Пожалуйста, Милли, притворись хоть разок, что слушала, когда я говорил о чем-то, связанном с „Тауи“».

— А, да, конечно. Мы все в предвкушении.

— Прекрасно. Надеюсь, вам понравится, — говорит Тереза. — Как бы там ни было, ваша бабушка будет ждать вас в следующее воскресенье, одиннадцатого июля. Полагаю, проблем с их рабочим расписанием не будет? — добавляет она с улыбкой, поворачиваясь к Карсону.

— Разумеется, — заверяет тот.

— Хорошо, — киваю я, пытаясь прочитать в глазах Терезы то, что осталось несказанным. Бабушка действительно хочет нас видеть? Или приглашает просто для виду, чтобы соблюсти приличия? Однако взгляд пожилой женщины остается приятным, и не более того.


— Миссис Стори также хотела бы, чтобы вы оставили свободным семнадцатое июля. Это суббота, дата традиционного летнего бала, и вы приглашены на него в качестве гостей.

Перед глазами у меня встает мама в свои восемнадцать, в белом платье и ожерелье из каплевидных бриллиантов — том самом, за которое я согласилась пожертвовать своими каникулами. Мне вдруг приходит в голову, что все не так просто. Да, я хочу ожерелье, но гораздо больше мне нужно, чтобы мама сама желала подарить его мне. Чтобы она была человеком, для которого важно передать дочери такую значимую для себя вещь, причем безо всяких условий. Однако это не так. Изменить я здесь ничего не могу и поэтому приехала на остров за другим — за шансом оказаться рядом с бабушкой, с ее ближним кругом, со всеми живущими на острове людьми, кто помнит маму девочкой и подростком. Наверняка кто-то из них должен знать, что же случилось двадцать четыре года назад, из-за чего Милдред Стори решила безоглядно разорвать отношения со своими детьми. Может быть, узнав это, я наконец смогу понять свою мать.

Тереза тем временем все еще что-то говорит. Я стараюсь сосредоточиться, собраться с мыслями.

— Мероприятие официальное — мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях, — объясняет она. — Мы понимаем, что у вас троих вряд ли есть с собой подходящие наряды, так что можете обратиться в любой модный магазин на острове. Расходы без стеснения записывайте на счет Стори.

Несмотря на всю странность ситуации, я чувствую легкое возбуждение. Как будто сбылись мои детские мечты — правда, в них Милдред являлась сама, а не присылала помощницу. К тому же…

— Мне ничего не подойдет, — говорю я. Тереза поднимает брови, и я показываю на себя: — У меня слишком маленький рост. Готовое платье в пол просто не подберешь.

Тереза издает свой обычный легкий смешок.

— Не волнуйся. В любом магазине тебе его подгонят по фигуре, вне всякой очереди, — говорит она, будто считая дело заранее улаженным.

И, полагаю, так оно и есть.





Глава 8. Обри




— Ну так что? — выжидающе смотрит на меня Милли. — Стоит нам до встречи с Милдред рассказать, что Джона ненастоящий, или нет?

Я проглатываю последний кусок, прежде чем ответить. Дело происходит днем во вторник. Мы в центре, пробуем фирменный десерт местной кондитерской — сэндвич из сливового мороженого в поджаренных половинках пончика. На слух это куда лучше, чем на вкус, однако мы обе съели все до крошки.

— Не знаю, — честно признаюсь я. — А кому рассказать?

— Родителям? — как-то неопределенно предлагает обычно решительная Милли. — Или Терезе…

— Можно, конечно, но… — колеблюсь я. В отличие от Милли, я знаю, что такое нуждаться в деньгах. И, честно говоря, не особо озабочена подменой. Этот другой Джона, конечно, скользкий тип, но в целом заметно выигрывает по сравнению с нашим настоящим двоюродным братом. — Он ведь сейчас не самая наша большая проблема, правда?

Милли усмехается, но я вообще-то не шучу. Джона Норт на далеком четвертом месте среди того, что меня по-настоящему беспокоит. На первом — отец. На втором грядущая встреча за завтраком и на балу с бабушкой, которая до сих пор едва признавала мое существование. На третьем странное молчание Томаса и вдобавок то, что я скучаю по нему куда меньше, чем предполагала. Писать ему я тоже перестала. Иногда я смотрю на темный экран и думаю: мы что, расстались? И почему-то даже не ощущаю особых эмоций по этому поводу. В каком-то смысле разрыв выглядит даже неизбежным — кажется, ничего из моей прежней, уютной и предсказуемой, жизни уже не будет таким, как раньше.

Позавчера было Четвертое июля, фейерверк и последующая вечеринка для «Тауи» затянулись надолго, и легли мы совсем поздно. Я долго не могла уснуть. С другой стороны комнаты доносилось ровное дыхание Милли, а я все лежала на кровати, водя пальцем по трещинке на стене и думая о том, какие неожиданные последствия могут иметь наши действия. В прошлом году я сделала кое-что, казавшееся тогда даже более мелким и несущественным, чем этот крохотный дефект в остальном безупречной комнаты. Однако последовавшая в результате цепная реакция буквально взорвала нашу семью.

Из-за чувства вины, которое до сих пор меня гложет, я с самого приезда сюда общаюсь с мамой реже обычного, но в воскресенье, мучась от бессонницы, все же написала ей: «Скажи, папа когда-нибудь упоминал при тебе Кроткий пляж?»

Мама всегда засыпает рано, прямо перед телевизором, поэтому ответ пришел только вчера утром: «Кроткий пляж? Почему ты спрашиваешь?»

Я и сама не знаю, так что ограничилась неопределенным: «Просто оказалась там пару дней назад и вспомнила о папе».

Мама откликнулась не сразу: «Да, иногда бывало. По-моему, он всегда недолюбливал это место, хотя и не знаю почему. Просто такое впечатление сложилось. Но мы с ним уже очень давно не говорили об острове».

От ответа у меня неприятно засосало под ложечкой. И дело не только в том, что он подтвердил существование странной связи между пляжем и отцом, о которой я уже подозревала. Вдобавок я получила лишнее напоминание о напряженных отношениях родителей — причем длится это, похоже, гораздо дольше, чем мне казалось. Под благовидным предлогом я распрощалась.

Когда я показала переписку Милли, та только пожала плечами:

— Ну, пляж и правда так себе. Мне он тоже не особо понравился.

Ее голос как раз возвращает меня к реальности. Приходится внутренне встряхнуться, чтобы вспомнить, что мы там обсуждали. А, да — ненастоящий Джона.

— Он не сможет все время притворяться, — говорит Милли. — И когда все обнаружится, у нас тоже будет не лучший вид, раз мы его покрывали.

— Мне нужна еще порция кофеина, а то голова не работает. — Встав, я собираю пустые стаканчики из-под холодного кофе. — Тебе принести?

— Да, спасибо.

Очередь сейчас меньше, чем когда мы пришли, но передо мной все равно еще три человека. Дожидаясь, я глазею по сторонам. Интерьер кондитерской похож на карамельную трость изнутри — стены в красно-белую полоску, белые кованые столики со стульями и сияющий, вишневого цвета пол. Несмотря на гудение кондиционеров, внутри довольно тепло, стоит обволакивающий запах сладостей и шоколада. На стене позади кассы висит с десяток фотографий в черных рамках. Я рассеянно скольжу по ним взглядом, как вдруг на одной, прямо над правым плечом продавщицы, вижу знакомое лицо.

Это мой отец во всем великолепии своей юности — темноволосый красавец. В одной руке у него самая уродливая картина, какую я только видела: как будто дошколенок возил по грязи клубок шерсти. Другая небрежно приобнимает за плечи женщину постарше, любовно треплющую отца по щеке. Даже с такого расстояния на кисти отчетливо видно родимое пятно винного цвета. Моя неуловимая бабушка в очередной раз возникает в самом неожиданном месте.

Шагнув чуть ближе, я читаю подпись под фото: «Милдред и Адам Стори с картиной, занявшей первое место на конкурсе местных художников 1994 года». Сложно поверить, что женщина, владеющая коллекцией произведений искусства мирового значения, могла отдать главный приз за это.

Расплачиваясь, я держу кредитку левой рукой. Глупо, конечно. Вряд ли стоящая за кассой девушка моего возраста, которая едва на меня смотрит, заметит такое же родимое пятно у меня на предплечье и поймет, что я тоже Стори. Однако, обезопасив себя таким образом, я набираюсь храбрости спросить:

— А эти фотографии на стене продаются?

— Что? — Девушка наконец поднимает на меня глаза. Ее тонкие выщипанные брови удивленно взмывают вверх. — Нет, не думаю. Они тут вроде как для красоты.