Кузены

— Что, вкусно? — спрашивает она, когда я останавливаюсь передохнуть.

— По-моему, можно и не спрашивать, — замечает Чез, с улыбкой поглаживая бороду. Сколько ему, интересно? На вид можно дать и двадцать пять, и сорок пять.

— Может, найдете себе другое занятие? — огрызаюсь я. Еда — единственная приятная деталь в этом странном месте, но я не могу ею по-настоящему наслаждаться, когда мне смотрят в рот.

Милли слезает с табурета.

— Я передумала. Все-таки выпью чего-нибудь. Я сама налью.

— Только безалкогольное! Я помню, сколько чего в каждой бутылке, и все потом проверю! — предупреждающе бросает вслед Чез, когда она исчезает за одной из колонн. Качая головой, он берет полотенце и принимается протирать бокалы. — За девочкой, я смотрю, в баре нужен глаз да глаз.

«Не за ней одной», — думаю я про себя, видя, как у него слегка дрожат руки. У моей любимой тетушки — самой младшей маминой сестры — точно так же, когда она долго без спиртного. Она из тех высокофункциональных алкоголиков, которые редко напиваются как следует, но всегда слегка навеселе. Хотя, возможно, я себя обманываю.

— Похоже на то, — говорю я, отодвигаю тарелку с остатками пасты.

— Вы ведь двоюродные брат и сестра, да? — спрашивает Чез.

Как будто весь остров не знает, кто мы такие. Я киваю.

— И что, близкие у вас отношения?

— Нет.

Чез приподнимает брови на столь поспешный ответ, и я добавляю:

— В смысле, мы много лет не виделись до того, как начать здесь работать. Наши родители не особенно общаются.

— Ну, тогда у вас есть шанс получше узнать друг друга, правильно? Семья — это важно. По крайней мере, так должно быть.

На худом лице бармена вдруг появляется усталое выражение. Он все трет один и тот же бокал, который от этого становится только грязнее.

Милли возвращается со стаканом воды и снова легко вспрыгивает на соседний табурет, кладя послание от Дональда Кэмдена на стойку. Я против своей воли еще раз беру карточку, открываю и смотрю на сумму.

— Слушай, — говорю я, понизив голос, хотя Чез, занятый приготовлениями, как раз отвернулся. — Ты не подумываешь согласиться?

— Нет. Ни за что, раз он так хочет от нас избавиться.

Секунду мы смотрим друг на друга с молчаливой солидарностью — хотя соблазн велик, я тоже не хочу уезжать. Потом выражение лица Милли меняется.

— Забавно, что Бриттани заговорила про «Дюну». Мы с Обри как раз обсуждали, что надо бы нам куда-нибудь выбраться втроем. По-родственному, так сказать.

Ее широко раскрытые глаза глядят бесхитростно, но я в ответ только закатываю свои.

— Чушь собачья.

Милли не кажется обескураженной таким ответом, однако продолжает смотреть, словно ожидая чего-то еще, и я добавляю:

— Если так непонятно, я имел в виду «нет».

— Да ладно тебе, — произносит она тоном, который в девяноста девяти процентах случаев наверняка срабатывает. — Обри нужно развеяться. Там что-то неладно с дядей Адамом, только мне она не говорит. Может, с тобой разоткровенничается?

Я фыркаю — это уже просто нелепо. Если уж Обри от нее что-то утаивает, то мне тем более не расскажет.

— Заканчивай. Мы оба знаем, что моя компания тебя не привлекает. Так чего тебе надо?

Взгляд Милли твердеет.

— Приходи вечером — узнаешь.

Мгновение мы смотрим друг на друга.

— Может быть, и приду, — ворчу я наконец.



«Дюна» набита битком. Я вхожу. Тусклое освещение, деревянные панели, как у родителей в подвале, который не трогали с семидесятых, словно давят со всех сторон, хотя внутри довольно просторно. Два-три десятка занятых столиков, барная стойка с моргающими лампами дневного света, сбоку небольшая сцена, где готовятся выступать девушка с гитарой и парень с синтезатором. В глубине видны бильярдные столы и мишени для игры в дартс.

Подходя, я вижу множество знакомых лиц. Судя по всему, «Тауи» оккупировали два бильярдных стола и все места вокруг них. Бриттани неистово машет мне рукой из угла, где сидит с другими девушками. Эфрам, мой не в меру дружелюбный сосед по комнате, который не прекращает попыток куда-нибудь меня вытащить, несмотря на все отказы, прерывает игру и раскрывает рот с наигранным изумлением.

— В общежитии что, пожар?! — Он прижимает руку к груди, другой хватая меня за плечо. — Ты в порядке?! А главное — мой ноутбук ты спас, надеюсь?!

Рядом, лукаво улыбаясь, возникает Милли.


— Джона решил сегодня выбраться в свет.

Торжествующий блеск в ее глазах мне совсем не по душе. Я подумываю развернуться и уйти, когда кто-то хватает меня под локоть. Обри, широко улыбаясь, держит в руках кий.

— Ты как раз вовремя! Сыграем — вы двое против нас с Эфрамом?

Я подозрительно сужаю глаза — она тоже с Милли заодно? Что они задумали? Да нет, я по-прежнему уверен в том, что Обри не способна соврать даже ради собственного спасения. Может быть, действительно просто мне рада. Это, конечно, странно, но, с другой стороны, я не замечал, чтобы она с кем-то еще здесь общалась, кроме Милли и Эфрама — тот тоже спасатель в бассейне. Так что Обри ненамного лучше меня вписывается в здешнее общество.

— Ладно, — говорю я спокойно, беря кий с подставки. — Я разбиваю.

Эфрам, достававший шары из луз, складывает их в треугольник и снимает его театральным движением.

— Должен тебя предупредить — нас с Обри еще никому не удалось одолеть, включая парочку местных, которые теперь заливают свое горе у барной стойки. Ну, посмотрим, на что ты способен, затворник.

Скользнув взглядом по столу, я сосредотачиваюсь на битке и выбираю позицию поудобнее. На несколько секунд практически замираю, лишь парой микродвижений выцеливая кий так, как нужно, затем отклоняюсь назад и резко бью. Шары разлетаются с таким треском, что Обри рядом со мной невольно ойкает. Полосатые один за другим ложатся в лузы, сплошные безопасно отскакивают от бортов, вращаясь. Когда все заканчивается, на столе остается только пара первых и почти все вторые, кроме одного.

Обернувшись, я встречаю ошарашенный взгляд Милли. Пытаюсь стереть с лица самодовольное выражение, но, кажется, мне это плохо удается.

— Наши — полосатые, — объявляю я.

Эфрам поднимает руки, словно сдаваясь.

— Обри, почему ты мне не сказала, какой он монстр?

— Я сама понятия не имела, — отвечает та, моргая и глядя так, будто видит меня первый раз.

Мне становится не по себе. Возможно, следовало поддаться первому порыву и уйти, но у меня, только я увидел стол, буквально руки зачесались, так и хотелось взять кий. Я, можно сказать, вырос в бильярдной, постоянно там околачивался после школы. Один из завсегдатаев научил меня играть, потом, когда он умер — мгновенно, от инфаркта, в пятьдесят с небольшим («пенсионный план работяги», по выражению отца), — я продолжал уже самостоятельно. В двенадцать я начал предлагать взрослым сыграть на деньги. Им это казалось забавным — пока я не разбивал их в пух и прах.

Милли дружески толкает меня плечом, прижавшись почти вплотную.

— Так-так-так. Похоже, мы раскрыли кое-чей тайный талант.

Она продолжает подбадривать меня всю короткую партию — я очищаю стол, не дав Обри и Эфраму даже вступить в игру, — потом отставляет свой кий, прислонив к стене.

— Мне нужно отлучиться, — бросает она через плечо. — Вызываем вас на матч-реванш, сосунки. Даже разрешим разбить первыми — пусть у вас хоть какой-то шанс будет.

— Только если Джона будет играть одной рукой, — бормочет Эфрам, принимаясь собирать шары.

— Где ты научился так играть? — спрашивает Обри.

— Да так — то там, то сям, — отвечаю я.

Мой взгляд падает на другой стол с «Тауи». Там тусуется кучка парней, которых Эфрам называет «команда мажоров» — все высокие, светловолосые и на полном серьезе носят вещи вроде ремней с китами. За вожака у них Рид Чилтон — его мать-сенатор на следующих выборах, возможно, будет баллотироваться в президенты. Я его почти не вижу, разве что иногда он стучит к нам, чтобы одолжить зубную пасту, но точно могу сказать — он мне не нравится.

Прервавшись на полуслове, он бросает взгляд на Обри, неловко тянущуюся через стол за треугольником, и говорит соседу что-то, чрезвычайно того рассмешившее. Я невольно стискиваю кий. Чем больше я наблюдаю за этим Ридом с дружками, тем больше мне приходит в голову — не было ли в безумии Милдред рационального зерна. Может быть, она увидела, как ее детки превращаются в таких же уродов, и приняла экстренные меры?

— Ты — за мной. Сейчас же.

Обернувшись на дышащий холодом голос, я встречаю такой же ледяной взгляд Милли. Выхватив кий у меня из рук, она ставит его рядом со своим.

— Тайм-аут, — объявляет она. — Нам с Джоной нужно поговорить.

— О чем? — спрашивает Обри.

Однако Милли, вцепившись мне в запястье словно тисками, уже тащит меня к задней двери. Все прежнее дружелюбие вмиг испарилось. Не то чтобы я был удивлен, но такая стремительная перемена настроения, словно по щелчку, слегка обескураживает.

— Какая муха тебя укусила? — С растущим раздражением я пытаюсь вырвать руку. — Хватит меня тянуть! Я иду!

— Скажи спасибо, что я тебя только тяну, — с угрозой шипит Милли.

Она толкает плечом дверь, та открывается, и мы вываливаемся наружу, в вечернюю прохладу. Я глубоко вдыхаю, пытаясь освежить голову, но меня тут же чуть не тошнит от кислой вони — мы стоим прямо возле мусорного бака. Милли оборачивается ко мне, уперев ладони в бедра.

— Может, отойдем подальше от… — начинаю я, но тут Милли изо всех сил толкает меня обеими руками.

Я чуть не падаю назад, застигнутый врасплох и внезапностью, и неожиданной мощью нападения. Откуда только столько сил в таком миниатюрном теле!

— Какого хрена?! — взрыкиваю я. Руки у меня подняты в примирительном жесте, но я уже с трудом сдерживаюсь.

Милли достает из кармана что-то небольшое и машет у меня перед лицом.

— Это ты мне скажи — какого!

Под светом лампы над дверью позади нас я узнаю знакомый пластиковый прямоугольник. Внутри у меня все обрывается, и ярость мгновенно уходит. Я инстинктивно хватаюсь за задний карман, где должен быть бумажник, но его там, разумеется, нет.

Вот, значит, почему Милли так ко мне липла! Она его взяла! Вытащила, пока я выделывался за бильярдом. Дерьмо! Пока я, как дурак, весь ушел в игру, Милли вела свою.