Кошмары [сборник]

«Отец, здесь дословно записано то, что ответили мне Делая и Багой.

„Мы здесь, в Египте, выслушали весть о доме Бога, возведенном в крепости Иеб еще во времена Камбиза и разрушенного Видарнагом презренным в 14-м году царствия Дария. Должно ему быть восстановленным на прежнем месте, во прежнем качестве, и да будут приноситься там, как прежде, жертвы каждения и всесожжения“».



Он достал прошение, которое лично отправил Азарму, и его ответ с окончательным дозволением начать восстановление храма Яхве, прибывший восемь долгих месяцев назад. Тогда на совет были созваны сотники и сановники. Были на нем и Махсея, сын Иедонии, и Иосадак, сын Натана, и Шмахия, сын Хаттая, и Хошея, сын Ятома, и другой Хошея – второй Натанов отпрыск. Все сошлись на том, что требуется немедленно приступить к отстройке нового храма. Были собраны деньги – каждый иудей в Иебе пожертвовал на это дело десять шекелей. Кроме того, у Иедонии сохранился давний церковный фонд – двенадцать каршей и шесть шекелей за славу Яхве, семь и двенадцать каршей за славу богинь Ашимы и Ханат соответственно.

По иронии судьбы, лишь у седого отпрыска Гемарии остались сомнения в зачине, ибо дом его пращуров стоял в Иерусалиме. Праотец его прибыл сюда, на Элефантину, со вспомогательными отрядами, которые царь Соломон послал фараону в обмен на арабских скакунов, и хотя с тех пор минули века, и смутные времена то и дело оттаптывались на тонкой связующей нити между метрополией и военной колонией, род Иедонии никогда не забывал Сион и чтил первосвященство иерусалимского храма. Так что полученных санкций на восстановление святилища старцу Иедонии было недостаточно – ни иудейский паша, ни египетский наместник, ни даже сам могучий владыка Персии, попирающий весь мир пятой, не имел права молвить здесь окончательное слово. Это должен был сделать Иерусалим.

Но народ иудейский в Иебе настаивал на своем. Еще четырежды отправлял Иедония посланников на землю пращуров – к Йоханаану, первосвященнику, к Остану, главе Совета, брату Анании, к коленам Давидовым. Никто ответом не услужил. Багой, персидский сатрап Иудеи, отписал сразу же, равно как и Азарм из Мемфиса. Даже сам царь Дарий объявил о благоволении своем. Иудеи Самарии, старый паша Санаваллат и сыновья его – все обещали способствовать строительству, равно как и Асаф, сын Манассии, первосвященника на горе Харизим, что в Сихеме.

Правда, все это стоило многого. В один только Мемфис пришлось отправить писцу Азарма тысячу бушелей ячменя; в Самарию и Сузы были отправлены золотые и серебряные сосуды и горы шекелей. Но разве же в Иерусалим не посылали подарки более ценные и в большем количестве?

Народ иудейский в Иебе давил на Иедонию. С самого дня падения храма скорбел он, нося траурные одежды, постясь и не умащаясь елеем. Мужчины не пили вина и не брали женщин. Всему этому должен был прийти конец, едва будет заложен первый камень нового храма.

Имелось и еще кое-какое обстоятельство. В то время, когда иудейские воины пошли на эфиопов, один из военачальников, Махузия, остался в Иебе из-за хворого состояния. Он был единственным иудейским мужем, что пытался отстоять храм Яхве у разбойничающих жрецов Хнума – и оказался единственным убитым. Безмерно преданная жена, кинувшись к телу Махузии, стала биться в судорогах – и с той поры окончательно утратила рассудок. С тех пор с уст полоумной не сходило мрачное пророчество:

– Ни один иудей не будет спасен в Иебе, покуда не восстановлен будет храм Яхве! Если тому не быть, то и всяк иудей в Египте низложен будет, и персидский владыка, за кого всяк иудей здесь радеет, прахом пойдет!

Солдаты верили блаженной. Верил ей и Иедония, сын Гемарии, но сомнения никак не оставляли его. Утром сего дня и один, и второй Хошея нанесли ему визит, заклиная уже начать строительство. Они ссылались на обстановку в краю – смутьян Амиртай со своими рекрутами обрастал связями, подстрекая все большее число мужей восстать против чужака-сатрапа, а на поддержку других гарнизонов-твердынь надежды как-то мало…

Иедония велел им утешиться, ибо этим же днем должен явиться гонец из Иерусалима и привезти столь желанное дозволение от первосвященства. Если будет так, этой же ночью первый камень заложат в основание нового храма.

Старик смотрел вдаль, за стены крепости Иеб, поверх пальмовых рощ и священных египетских фиговых древ, за самые нильские пороги. Дувший с севера ветер влек по реке долгожданную лодку под алым парусом.

Вскоре с лестницы послышались шаги. Прибыли четверо персидских лучников, и с ними – еврейский военачальник Шмахия. Делегация доложила Иедонии о прибытии Азарма – наместника персов. Вскоре он лично поднимется сюда – старцу нет нужды сходить по лестнице и привечать его внизу.

Иедония улыбнулся. О, Азарм – как это похоже на него! Приближенный самолично Дария, царя царей, правитель могучего государства, персидский господарь приходил к нему как к равному себе. К нему-то, к Иедонии – командиру скромного наемничьего войска, коих у Азарма сотни по всему Египту и тысячи – в великом царстве персидском! Иедония подумал о посланце из Иерусалима, что плыл вверх по Нилу. Пять лет старец писал письма своим соотечественникам в Иудею – с прошениями и мольбами, все более настойчивыми. Ни единым словом не удостоил его Сион… Горькая улыбка искривила губы старца.

И вот явился Азарм, а с ним – другие военачальники Иеба: Даргман Хорезмиец, что командовал вавилонянами, Гидасп, управитель финикийцев, Навуходор и Артаферн, в чьих отрядах имелись и иудеи, и сирийцы, и вавилоняне, и даже египтяне с ливийцами. Иедония почтительно склонил голову перед каждым, позвал слуг и велел принести вино в больших кувшинах – темное египетское и золотое, что разливали в Сидоне. Военачальники пили, но сам старец не спешил притронуться к своей чарке.

– Ответа нет пока, друг мой? – вопросил наместник.

– Думаю, мы начнем строить следующим утром или сей же ночью, – промолвил в ответ Иедония. – Я все еще жду гонца из Иерусалима, но он уж близко.

– А я думаю, пора начинать сейчас! – воскликнул Навуходор, вавилонянин. – Вера иудейская охватила множество наших отрядов. Они, как и твой народ, считают теперь – да если хоть одна храмовая колонна возведена будет, и если алтари хоть бы и во славу Ашеры[14] при ней будут стоять, никакое египетское ополчение их не коснется.

Пока обсуждали надвигающуюся смуту, сатрап выказывал все опасения открыто. На юге, в сельской местности Фиваиды[15], пожар вспыхнет в первую очередь – именно эти земли нужно было удержать во что бы то ни стало. Прибыв с севера, Азарм посетил все здешние гарнизоны и едва ли удовлетворился их готовностью принять удар. На войска нубийских негров мало надежды – если противник выкажет преимущество, они тут же переметнутся на его сторону. Сомнительной казалась лояльность греческих наемников, ионийцев и турок. Что до касты ливийских воинов, в последние века осевших в округе и возделывавших здесь земли, те уж точно примкнут к египтянам, чтобы в случае успеха оных попытаться вновь захватить всю власть. Доверие внушали только персидские войска, но, кроме нескольких сотен человек в Сиене, в Фиваиде находились только рассредоточенные офицеры. И именно в Сиене положение становилось критическим из-за активных действий рекрутов-фанатиков от лица Амиртая. В Иебе дела обстояли лучше – верность иудеев не вызывала сомнений, положиться можно было и на здешних финикийцев с сирийцами и вавилонянами. К тому же сотня пращников, которых иранец Даргман привел со своей далекой родины, Хорезма, стояли на страже крепости. В ближайшие дни ожидался приход подмоги – подразделения Иддинабу, Варизата и Артабана.

Сатрап отдал все распоряжения и загрузил работой коменданта крепости Артаферна. Многие вопросы касались ворот и укреплений. Иедонии доверили Львиные врата; Махсея, его сын, с двумя сотнями воинов должен был караулить пороги. Гидаспу и его мореходам-финикийцам поручили течение Нила, всадникам Навуходора – улицы Сиены, ну а Даргману Хорезмийцу…

За разговорами незаметно взошла луна. Прибыл адъютант наместника, известил, что лодка готова. На ней в ту ночь Азарм должен был преодолеть пороги, чтобы вернуться на свой корабль, оставшийся за ними.

Сатрап опустошил еще кружку сидонского вина на посошок.

– Построй же свой храм, Иедония! – повелел он на прощание. – Когда мы увидимся вновь, ты должен быть в праздничных одеждах и в доброй радости!

Они попрощались. Азарм воспротивился, когда старик выказал желание проводить его к нильским причалам.

– Побереги лучше силы, – сказал он. – Да укрепит их в тебе бог твой, Яхве.

Сотник Махсея, сам уже мужчина за пятьдесят, проводил важных гостей вниз. Иедония прислушивался к их голосам, к их шагам. Затем он снова увидел, как появляются их фигуры в узких улочках, тут и там, в сопровождении воинов с факелами. Увидев их за городской стеной, как они спускались к реке, особенно досконально разглядел он Азарма, возвышавшегося над остальными почти на две головы.

Иедония видел, как они подошли к берегу, как сатрап со своими людьми сел в лодку. Но выше он видел и другое судно, которое с трудом поднималось против мощного течения.

Вернулся его сын, улыбаясь, потряс кошелем:

– Это наместник передал тебе, отец! Десять каршей на возведенье храма! Двенадцать каршей сверх того – в храмовую сокровищницу: четыре за Ханат, четыре за Ашиму, четыре за Яхве!

Старик не ответил, задумчиво глядя перед собой. Азарм поклонялся Ахурамазде, как и все персы, – безначальному творцу в бесконечном свете. Как же звали пророка сей веры – Зороастр, кажется? И все же Азарм не пожалел денег на храм для иноверцев, уважил богов народа иудейского! А что же братья Иедонии во Иерусалиме? Не удостаивали ответом пять долгих лет – и лишь сегодня их посланец наконец-то покажется…

Старец тряхнул седой главой. Нет, не станет он обрушивать гнев на того человека, что прибудет со словом Сиона. Он-то уж точно не виноват. Кроме того, он принесет благую весть, нужную всем для поднятия духа. Иедония решил даже не допытываться, в чем была причина всех проволочек и задержек; наверняка какая-нибудь распря, интрига, неустойка – такое не раз случалось и в его родной общине за все эти годы. В Иерусалиме все могло так же обстоять, ведь и там, в большем количестве, жил народ иудейский, как и здесь, в Иебе. Люди ссорятся и воротят носы по пустячным подчас поводам – нет, он ничего не хотел об этом знать! Старцу хотелось лишь с благодарностью принять то, что ниспошлет Иерусалим, и не спрашивать, почему весть пришла столь поздно. Посланника он примет как князя, да благословит его как самого царя, если бы тот пришел сюда, ведь это был человек из самого Иерусалима!

– Захвати своих факельщиков! – крикнул старец своему сыну и махнул рукой в ночь. – Лодка Урии вот-вот причалит. Встреть его хорошо, того мужа, коего послал нам Господь! Спровадь его наверх и дай ему комнату дочери твоей Мибтахии, ибо она есть лучшая во всем доме; ублажи его щедро едой и питьем, подай ему вина сидонского – того, что наливал я Азарму. Ежели он утомлен, уложи его в постель – в таком случае завтра я с ним поговорю.

И вновь Иедония смотрел вниз, на реку. Он видел воинов с факелами и в переулках, у стен; видел их и на берегу. Узрел причалившую лодку, услыхал крики мореходов.

Ночь стала прохладнее; старый Иедония почувствовал мороз, поднял плащ свой и укутался в него. Потом он услышал голоса внизу, на улице, узнал голос сына своего:

– Сюда, сюда, сюда! Наконец-то вы здесь!..

Вот и он – гонец иерусалимский! Иедония, сын Гемарии, ниспослал тотчас кроткую молитву Яхве, Отче Небесному. Факельщики остались стоять внизу, перед домом, не став расходиться. Тут и там стали отворяться двери; народ – что мужчины, что женщины – стал высыпать на улицы. Гонец иерусалимский прибыл – значит, конец пятилетнему трауру!


Иедония ждал.

Вот его сын Махсея повел гостя наверх; вот велел ему приготовить ванну. Омовение это – как долго могло оно продлиться? Вот он дал ему поесть и напиться – гонец подивился, что здесь, на самой дальней границе империи, можно было вольготно испить финикийского вина, как и в самом Иерусалиме, – вина из Сидона, из великого дома Хабдалы бен Эльятона!

Иедония услышал шаги на лестнице, ведущей на крышу. Тяжелую поступь сына он хорошо знал. Но за ней другая, более легкая… идет, идет гонец иерусалимский!

Старец поднялся, пошел навстречу ему. Он расправил плечи, прижал гостя к себе, поцеловал. Разве он таким образом не одарял лобзанием сам великий Сион?

Махсея представил гостя отцу: Иехил, сын Овадии, из колена Сефатии, родом же из Вифании. То был бородатый мужчина, рослый, еще молодой и худощавый. Он был самым младшим членом Верховного Совета, посланным лично первосвященником Йоханааном.

Иехил стал вести речь о том, как прошло его путешествие сюда. Багой и Азарм дали ему все необходимые свидетельства, и персидские чиновники на этих землях помогали ему все как один – отдавали в распоряжение лошадей и верблюдов, усадили на корабль, шедший по Нилу. Везде в этих землях гонец находил ночлег и угощение.

Сотник Махсея расплылся в самодовольной улыбке:

– Да, наше слово что-то да весит – отца моего Иедонии и народа иудейского в Иебе!

Старец попросил гостя рассказать об Иерусалиме. Как, например, выглядит новый храм, построенный Эзрой и Неемией по возвращении иудеев из вавилонского плена? Он и сам знал как, ведь Махсея рассказывал ему о том не раз и не два, равно как и сотник Осия, дважды побывавший на священной земле. Но теперь Иедонии хотелось услышать все снова из уст того, кто жил в Иерусалиме.

Иехил, сын Овадии, в точности описал ему, как выглядит храм снаружи и каково его убранство внутри. Меж тем Махсея повелел слугам принести новый кувшин и наполнить чаши золотым вином Сидона.

Гонец взял свое подношение и спросил у старца:

– А ты почему не пьешь?

– С месяца таммуза, четырнадцатого года царствия Дария, с того черного дня, когда египтяне… – повел заученную уже речь Иедония.

– Знаю, знаю! – резко перебил его Иехил. – С того дня вы не пьете и соблюдаете пост, не умащаетесь елеем и не прикасаетесь к своим женщинам. Но теперь возрадуйся, старче, первосвященник и Верховный Совет иерусалимский послали меня сказать тебе, что трауру вашему конец. Возвращайтесь к женам своим, умащайте плоть и пируйте от души. Наполни же чашу, Махсея, сын Иедонии, и выпей со мной, и отец твой пусть не робеет!

– Благодарю тебя, – дрогнувшим голосом откликнулся Иедония, – безмерно тебя я благодарю. Так и знал – ты привезешь нам дозволение на строительство храма.

В это мгновение ночь всполошил женский крик – высокий, пронзительный, звучно разносящийся с соседней кровли. Вот как звучал он:

– Так гласит Господь Бог, Владыка Израилев: возведите мой храм, египтянами злыми разрушенный! Яко же не повинуетесь и не сделаете так, как велю я, будет проклятие мое на вас, и отдам я народ во власть египтян! Верблюды ваши будут похищены, весь ваш скот – рассеян, а остров сей станет обителью змей и непреложных песков! Готовьте стрелы да за щиты беритесь, ибо разжег Я, Отче Небесный, мужество в сердцах народа египетского, и помыслы его направил против твердыни Иеб! Развесьте стяги на стенах, несите дозор, да и стражей повсюду поставьте – пренебрегли вы велением свыше, и да наполнит Господь Нил трупами вашими, на радость плавунцам и рыбам, до плоти охочим! Поражены будут конные всадники ваши, затоплены будут корабли ваши и лодки; падут и мужи ваши, и жены их – за то, что веления ослушались свыше. В тот день, когда чужаки ворвались в Дом Господень и осквернили его, позор покрыл головы ваши; но раз хотите, чтобы позор длился вечно, принимайте наказание! Смотрите же, вот пришло время, говорит Господь, когда по всей стране стенать будут смертельно раненные. Слышен плач в Иебе, и великое горе в стране египтян. Ибо Господь осадит крепость Иеб и разрушит ее с таким шумом, с каким буруны Потопа Великого бушевали. Лучники ваши будут разбиты, героев ваших возьмут в плен. Стены ваши будут обрушены, а высокие ворота их огнем сожжены. Сгорят ваши хлебные амбары, а скот ваш будет задушен. К мечу приставлены будут мужчины и женщины Иеба, яко же и дети их. Шум войны идет по стране, и отчаяние великое, ибо крепость Иеб будет разрушена, потому что она восстала против вас. Трепет, могила и веревка придут по тебе, народ иудейский в Иебе, ибо так говорит Господь!..

Ясный женский голос звал сквозь ночную тишину. Когда он замолчал, послышался шум множества испуганных бормотков, которые расползались всюду по улицам, как если бы Нил упругими водами своими захлестнул улицы. Визг женский, подобный граю цапель, срывался тут и там.

– Это еще кто? – спросил Иехил.

– Жена Махузии, – ответил Иедония, – воина, убитого жрецами Хнуба перед тем, как храм наш с землей сровнять. Она обезумела от горя, но народ видит в ней блаженную, или же пророчицу. – Он обратился к сыну: – Скорее, Махсея! Пошли же к ней Мибтахию, дочь свою, ибо она единственная, чей голос успокаивает эту женщину.

Сотник Махсея повернулся к лестнице, спрыгнул на несколько ступенек. Но старик последовал за ним.

– Подожди! – крикнул он ему вослед. – Объяви всему народу, что прибыл гонец из Иерусалима! Назови имя его и род. Скажи им, что он несет радостную весть из священного города; объяви им, что в эту ночь заканчивается всякая скорбь. Созови священников и всех воевод – да будет хвала Яхве, владыке небесных войск! – Закончив с этой напутственной речью, он обернулся к приезжему: – Вот-вот узришь ты, Иехил, сын Овадии, как веселится и ликует весь народ. Поведай Верховному Совету иерусалимскому, какое великое счастье принес ты в этот город!

Но посланник Иудеи явно был обеспокоен чем-то.

– Не знаю, Иедония, – начал он, – не знаю…

Но старик перебил его добродушным смехом.

– Полно, Иехил! – воскликнул он. – Я понимаю тебя – ты всего лишь гонец, хорошо исполнивший свою работу. Внимание толпы, верно, смущает тебя – что ж, потерпи! Ты для них не просто муж из Иерусалима – ты для них сам великий Сион сейчас! Прими же дары и почести, которые они несут тебе, ибо через тебя народ почитает землю отцов наших!

Иехил открыл было рот, но крики с улиц заглушили его голос. Они гремели прямо у дома Иедонии, распространялись по улицам, усиливались в переулках; чуть стихая, замирая, все равно впоследствии разражались в двух-трех местах разом, теперь еще неистовее и громче.

– Слышишь, Иехил? – спросил Иедония. – Теперь им известно, что ты здесь; известна и весть, которую ты принес! – Старик подошел вплотную к зубцу кровли, наклонился: – Ты ли это, Иосадак, сын Натана? Скажи народу, пусть собирается в месте, где стоял наш храм. Скажи, пусть подготовятся и ждут нас там – я скоро приду с человеком, которого послал к нам Иерусалим! Они все сегодня узрят его – мужа, принесшего нам спасение! – Отступив от зубца, Иедония вновь обратился к гонцу: – Увидишь, Иехил, как возрадуется наш народ! Не только лишь мы, иудеи, но и вавилоняне, финикийцы, сирийцы – все воины крепости, и жены их, и дети. Они верят, как и мы, что с храмом Яхве вся крепость в безопасности – ни один египтянин не сможет нанести ей ущерб, если воздвигнута на старом месте будет хоть бы и одна колонна, а при ней хоть один алтарь Ашеры…

Лик Иехила омрачился.

– Но Ашера… – начал он.

И вновь Иедония прервал его:

– Знаю, знаю! Не чтут более Ашеру в наши дни на святой земле. Все статуи и алтари во славу ее разбили в Иерусалимском храме двести лет назад, все каменные конусы и колья священны! Так же сожгли упряжь и колесницу, которую иудейские цари считали богом солнца и держали у входа в храм, так снесли жертвенники Ахаза на крышах и жертвенники Манассии во дворах. Далеко мы от Иерусалима, мы, иудеи Иеба; не верь, Иехил, что из-за этого мы меньше привязаны к Яхве. Мы хотим его веру пречистой, но потребуется какое-то время, чтобы древние обычаи отринуть нашему верующему народу. Не бойся того, что возведен храм будет в неподобающем качестве – уже не будет там Нехуштана, священного медного брачного змея, от поклонения коему Сион отвернулся. Мы-то знаем, как и вы, что крылатые змеи – это серафимы, стоящие стражей у трона Яхве…

Иехил покачал головой.

– Иедония, сын Гемарии, – сказал он серьезно, – тебе надобно выслушать меня. Стоит в Иерусалиме Великий Храм Яхве – и он один…

И снова перебил его старец:

– Молви нам слово твое, брат, стоя внизу, перед народом. Все хотят слышать тебя – от воевод до последних рабов. Сам Азарм, персидский сатрап, спрашивал о тебе. Побывал он здесь ныне вечером – стоял там, где стоишь ты сейчас. Знаешь, чем одарил он меня перед уходом, Иехил? Десятью каршами на строительство нашего храма! И еще двенадцатью – за божества наши: четыре за Яхве, четыре за Ханат, четыре за славную богиню Ашиму! – По-ребячески радуясь, Иедония схватил кошель и потряс им перед лицом гонца.

Иехил отступил от него на шаг и властно скрестил руки на груди. Он нахмурил брови и поджал губы, а затем промолвил на чистом иврите:

– Нет более богинь – ни Ашимы, ни Ханат.