Корона когтей

Глава девятая




Я просыпаюсь поздно, но до заката и нашего второго полета еще много часов. Все, кажется, на взводе; Лин и Пир о чем-то спорят, и даже Одетта разговаривает резко – по ее меркам, – когда обращается к лорду Блэкбиллу. Я ищу уединения в садах, но разглядывание неба не помогает тьме наступить быстрее. Загнанная внутрь шквалистым дождем, я прячусь в комнате, которая, кажется, обставлена для чтения и музыки; там пахнет лавандой и старыми книгами. Но я не одна: Верон сидит за клавесином, изучает ноты на подставке перед собой, медленно водит руками по клавишам. В этой жалобной мелодии есть что-то знакомое, словно воспоминание, если бы я только могла ухватиться за него.

Верон замечает, что я стою у двери. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он зовет меня.

– Останьтесь, пожалуйста, я нашел кое-что, что может вас заинтересовать.

Он протягивает мне нотную книгу: это сборник песен, скрепленный золотой застежкой и усыпанный драгоценными камнями. В правом верхнем углу первой страницы есть надпись.

Виржинии из Ланкорфиса от Ротбарта и Диандры Атратской с радостными пожеланиями в этот праздник Жар-птицы. Далее следует дата: летнее солнцестояние, за год до смерти моей матери. Я провожу пальцами по потемневшим от времени чернилам. Почерк принадлежит Ланселину; он, должно быть, вручил этот подарок. С нотами в правой руке я пытаюсь подобрать мелодию.

Я сбиваюсь после первых нескольких тактов. Но когда замирает последняя нота, я вдруг вспоминаю отца, который сидел и играл именно это произведение, а мама пела. Образ в моем сознании – это определенно комната в Мерле. Кажется, в западной гостиной, хотя сейчас у нас там нет инструментов, да и вообще во всем замке. Возможно, мой отец убрал их после смерти матери. Это похоже на него – закрыть или уничтожить то, что он больше не мог видеть.

Верон отошел от инструмента и начал расхаживать по комнате.

– Это напоминает мне дом. У нас есть такая комната, комната для чтения, музыки и приятной беседы. Или, по крайней мере, была. Кто знает, что от нее осталось теперь? – он проводит пальцем по струнам позолоченной арфы, стоящей в углу. – Раньше я наслаждался такими днями.

– Мне понравилось слушать, как вы играете. Вы очень талантливы.

Он смеется и качает головой.

– Я мало практикуюсь. Но это не помешало мне немного отвлечься.

– Отвлечься?

– Представить, что революции не было, – он возвращается к тому месту, где я стою. Подходит ко мне вплотную. – Что я вернулся домой с музыкой, книгами и красивой женщиной, с которой можно поговорить.

Кровь приливает к моим щекам под его пристальным взглядом.

– Верон…

– Если бы я встретил вас – или кого-то вроде вас, – кого-то, кто вдохновил бы меня на правильные поступки, укрепил бы мою волю, тогда, возможно, все было бы по-другому. Я мог бы быть счастлив, – он осторожно берет нотную тетрадь из моих пальцев, и я понимаю, что держу ее между нами, как щит.

– Надеюсь, вы все еще будете счастливы. Уверена, это возможно.

– Так много из того, чего я хочу, невозможно, – он подносит одну руку практически к моему лицу, как будто собирается приласкать меня, – мое сердце бьется быстрее, и все, о чем я могу думать, это Люсьен, и как он целовал меня, и как я обещала провести остаток своей жизни с Ароном, не целуя и не обнимая никого больше…

Верон вздыхает, поворачивается к клавишам и играет несколько нот.

– И все же у меня есть долг перед моим народом. Этого должно быть достаточно.

Я киваю, испытывая одновременно облегчение и разочарование.

– Да, – эхом повторяю я его слова и говорю их себе же. – Долга должно быть достаточно.

– Кстати, куда мы полетим? Дальше на север?

– Да. Самая северная оконечность Фениана. Во Вспаханные земли. – Он хмурится, и я добавляю: – Это значит истерзанные. Израненные. Давным-давно в Солануме шла великая война, когда королевство захватил Вильм Бастард. Дворяне и бескрылые Северного Фениана отказались подчиниться даже после того, как Вильм был коронован в Серебряной Цитадели. В отместку он вспахал землю солью и перебил все население. Реки были красными от крови. По крайней мере, так сказано в истории, – я вздрагиваю, вспоминая слова Таллис, сказанные мне в Хэтчлендсе, ее готовность убивать любой ценой. – Конечно, есть и другие истории. Что земля пуста, потому что она слишком близко к пламени погребального костра. Что пламя сводило людей с ума, пока они не бросались в море…

– А как только мы окажемся там?

– Все зависит от того, что мы найдем.

Он приподнимает бровь, выжидая. Затем качает головой и вздыхает, когда становится ясно, что я больше ничего не скажу.

– Вы мне не доверяете.

– Дело не в вас, Верон, – я кладу руку ему на плечо, вспоминая слова Люсьена, сказанные мне прошлым летом. – Кто-то однажды сказал мне, чтобы я никому не доверяла. Чем дольше я живу, тем лучше понимаю этот совет. Думаю, если я хочу остаться в живых, мне нужно следовать ему.

– Если жизнь – это все, чего вы хотите, то да, возможно. Но совершенно никому не доверять… это значит жить в одиночестве, даже если тебя окружают люди, – он проводит рукой по своим серебристым волосам жестом, который напоминает мне Люсьена. – Я знаю, каково это, – пауза, – Адерин.

– Да?

Верон вдруг улыбается, но улыбка слишком яркая, слишком натянутая.

– Если бы только у нас был кто-то, кто бы сыграл для нас. Мне очень понравился наш танец на балу. Пойдемте, – он кланяется и протягивает руку, – не хотите ли потанцевать со мной, хоть и без музыки? Кто знает, представится ли нам еще такая возможность.

Быстро меняющееся настроение Верона сбивает меня с толку. Меня это немного тревожит. Интересно, что он на самом деле собирался мне сказать, прежде чем передумал.

– Я не в настроении танцевать, Верон. И я уверена, что будут и другие случаи…


– Пожалуйста? – он смотрит на меня, все еще протягивая руку. В его голосе слышится отчаяние.

Поэтому я киваю.

– Хорошо, – сделав формальный реверанс, я беру его за руку. – Что будем танцевать?

– Думаю, чакону [3]. Что-нибудь минорное, в соответствии со временами, – Верон начинает тихонько напевать медленную, грустную мелодию, и мы двигаемся в такт танцу.

Но моя голова забита другим: мыслями о моем будущем, если я выживу. Я думаю о письме, которое Арон оставил мне с телескопом, о его предположении, кем мы можем стать друг для друга, и о том, захочет ли он этого, учитывая то, как мы ссорились. О Летии и Одетте и о том, вступят ли они в брак и покинут ли Цитадель.

Возможно, Верон прав. Возможно, мое будущее – одиночество.

Наш танец заканчивается. Не обращая внимания на воображаемого Люсьена, который преследует меня, я встаю на цыпочки и нежно целую Верона в губы, убегая прежде, чем он успевает отреагировать.



Я не вижу Верона до тех пор, пока через пару часов мы не собираемся на посадочной платформе с узлами на шеях. Одетта и Пир – уроженец Фениана и член семейства бакланов – стоят чуть в стороне, обсуждая маршрут. Я подхожу к кузине и сжимаю ее руку.

– Готова?

– Да, – она повышает голос, обращаясь к остальным. – Мы с Пиром договорились, что будем держаться как можно дальше к западу от побережья, избегая земель в распоряжении защитников, и немного повернем в глубь острова, как только пройдем Дирг. Держись поближе. Штормы у северного побережья Фениана частые и смертельно опасные.

Мы отдаем свои одежды закованному в броню слуге и преображаемся. Поместье Рогаллин вскоре теряется в темноте позади нас.



Одетта была права, когда предупреждала нас. В течение следующих нескольких часов ветер усиливается до штормового, и мы вынуждены несколько раз менять курс. Шторм, от которого мы стараемся улететь, превращает море и волны в массу вздымающихся белых гребней. Волны скребут и разбивают на своем пути скалы и стены гавани, оставляют позади крошево.

Мне жаль людей, оказавшихся на пути волн, но мы не можем свернуть и помочь им; слишком много сил уходит лишь на то, чтобы пробиться сквозь бушующий ветер. Мы летим в молчаливом строю, прислушиваясь к указаниям Одетты, по очереди занимая передние ряды, чтобы у каждого была возможность отдохнуть хотя бы немного в восходящем потоке воздуха, который доходит до летящего позади. К тому времени, как мы достигаем торфяных болот на южной границе Вспаханных земель, все мое тело болит: каждая мышца, каждая косточка, каждое перо.

Но постепенно небо светлеет, являя пейзаж под нами: беспорядочное нагромождение валунов, чахлых деревьев и разбитых плит известняка, пересеченных ручьями, которые струятся из скалистых расщелин. Я начинаю искать береговую линию, за которой лежат четыре Безгроших острова. А за самым дальним из них – пламя погребального костра.

Одетта сказала, что я узнаю погребальный костер, как только увижу.

Она права.

Мерцающий свет прорезает горизонт передо мной, заполняя поле зрения. Все мои спутники, даже Одетта и Пир, видевшие его раньше, изумленно восклицают. Одетта ведет нас вниз, к бухте, где скальная отмель образовала лагуну. Она накреняется и теряет высоту, скользя по утесам, замедляя спуск, резко поворачивая в последнюю минуту в тень за высоким выступом. Мы приземляемся на небольшой водоем. Преображаемся. Но, несмотря на усталость, никто не ложится. Мы торопливо одеваемся и спускаемся на пляж.

Верон, стоя рядом со мной, бормочет что-то по-селонийски.

– Что это значит?

– Это значит… красиво. Величественно, я полагаю. Я, конечно, знаю эту историю – погребальный костер Жар-птицы, горящий на краю земли до конца времен. Я даже видел картины. Но реальность…

– Весьма, – я не могу оторвать взгляда от открывающегося вида. Нити яркого голубого и зеленого пламени вспыхивают из моря, постепенно исчезая в космосе. Они тянутся слева направо, насколько я могу видеть. Четыре острова – темные силуэты, лежащие на фоне цвета драгоценных камней.

– Хоть и опасно, – говорит Пир. – Вы чувствуете это? Пламя взывает к нашей крови. Как магнит; если вы подойдете слишком близко, не сможете убежать. А потом… – он разжимает руки и издает свистящий звук. – Сгорите, – его оранжевое лицо расплывается в улыбке.

Пир прав: у меня под кожей покалывает что-то, чего раньше не было.

– А что лежит по ту сторону?

– Это никому не известно. Через него нельзя пройти, как я уже сказал. Пламя простирается глубоко под водой, также оно слишком высоко, чтобы перелететь. И никакого разрыва. Непрерывный огненный круг…

Мы все зачарованно смотрим на пламя. Пока Нисса не оседает и не натыкается на Лин.

– Извините, я просто так устала…

– Нам нужно отдохнуть хотя бы немного. Должно быть, уже почти рассвело, – и когда я говорю это, солнце встает, и пламя погребального костра перестает быть просто стеной изменчивого света. Трудно разглядеть. Но какое это имеет значение, если мы чувствуем его присутствие? Мы возвращаемся в темноту бухты, каждый занимает место на песке и ложится. Сон приходит быстро.



Я просыпаюсь от яркого дневного света и ясного голубого неба над головой. Вершины окружающих нас утесов освещены солнцем, хотя здесь, у их подножия, мы все еще в тени. Волны набегают на берег, перемежаясь с постоянным шумом водопада, падающего в лагуну. Над лагуной кружат настоящие чайки. Они хлопают крыльями, когда я поднимаюсь. Я потягиваюсь – мое тело одеревенело от полета и от лежания на твердом, влажном песке, – делаю глубокий вдох, морщу нос; воняет водорослями. Большинство еще спит, но Одетта сидит, закутавшись в мантию и обхватив руками колени, и смотрит на море. Я натягиваю мантию и присоединяюсь к ней.

– Ты спала?

Она кивает.

– Я проснулась совсем недавно. Какой у нас план?

– Найти что-нибудь поесть. Затем начать искать на островах признаки жизни. Может быть, обыщем и береговую линию материка, если у нас будет время. Аккрис утверждает, что ее возлюбленный говорил о пятом острове, но… – я жестом указываю на непроницаемый барьер пламени погребального костра.

Одетта берет раковину и вертит ее в пальцах.