Королева под снегом

12




Саманта вышла из фастфуда через полминуты после ухода Элиота, даже не заметив его. Она хотела попытаться найти Кэти. Но рынок Камден-Стейблз, где они должны были встретиться, оказался куда больше, чем она себе представляла. Когда-то это был комплекс, целиком посвященный тягловым лошадям, которых использовали на фабриках и винокурнях вдоль Риджентс-канала. Тут были конюшни, ветеринарная клиника, амбары и склады, шорно-седельные мастерские, кузницы, и всё это соединялось сводчатыми коридорами.

Там и сям статуи лошадей в полной сбруе, в натуральную величину, еще напоминали о давней промышленной революции, о рабстве животных и людей на службе угля и пара. Но теперь десять тысяч ликов бога коммерции царили под кирпичными сводами – караван-сарай торговых марок и светящихся вывесок, пещера Али-Бабы, заполоненная комиксами-манга, винтажем и made in China.

Сэм быстро поняла, что без смартфона у нее нет никаких шансов отыскать Кэти в толпе, фланирующей по крытым галереям. Это короткое блуждание по Лондону дробилось до бесконечности на множество территорий, калейдоскоп разномастных стилей и мод, пересеченный во всех направлениях группами, опознаваемыми по дресс-коду.

Завтрак в отеле казался ей очень далеким, как будто в этот странный день, едва она встала с постели, стрелки часов вращались в замедленном темпе.

В одной лавочке десятки пластмассовых фигурок королевы махали ей из-за стекла. Они были такие забавные, что Сэм захотелось привезти одну братишке. Едва она вошла в магазин, как возникшая из-за стеллажей продавщица в клетчатой мини-юбочке так и набросилась на нее. Девушка была примерно ее ровесницей, с ярко выраженной склонностью к готике. Выбритая голова с одной стороны, красная прядь, падающая на глаз, с другой. Ожерелье с гвоздями, митенки, пирсинг, вытатуированный паук на плече и чулки в сеточку в ботинках «Доктор Мартенс». Она выхватила из витрины фигурку и перевернула ее вниз головой, показав лакированным ногтем выемку для батареек, спрятанную в цоколе. Продавщица говорила девчачьим голоском, высоким и тонким, никак не вязавшимся с ее имиджем городской амазонки. Королева в ее пальчиках выглядела домохозяйкой на автобусной остановке. Девушка поставила ее на место среди товарок.

Сэм не знала, какую выбрать. Все были в одинаковых жемчужных колье, с одинаковыми немного смешными сумочками в руках, в одинаковых платьях, одинаково махали рукой, но палитра цветов варьировала от бледно-голубого до пастельно-розового. Было что-то пугающее в том, как они двигались в такт. Выстроившиеся в ряд, как солдатики, они могли бы послужить улыбающейся публикой на военном параде в Северной Корее.

– По-моему, они все красивые, – сказала продавщица. – У меня дома их несколько, и у моих родителей тоже. Каждому по своей королеве в каком-то смысле. Вы можете подобрать их под обои или под настроение.

Сэм выбрала третью слева, цвета барвинка. Улыбающаяся под шляпкой-колоколом фигурка стояла навытяжку, прямая и принаряженная. Правая рука на уровне плеча, с пальчиками в белой перчатке, покачивалась с регулярностью метронома. Она словно говорила: «Ступайте, живите своей жизнью, делайте что вам вздумается, пойте, танцуйте, плачьте, а я всегда приветствую вас с утра до вечера – или прощаюсь, если вам так больше нравится, это как хотите, неважно, потому что Англия всё равно всегда будет Англией, а я, королева, всегда буду королевой, и God save the Queen[8]».

Продавщица завернула фигурку в шелковую бумажку и хотела было убрать ее в коробочку, но Сэм остановила ее.

– Я лучше возьму ее так. Без упаковки.

– Вы уверены?

– Да, она как раз поместится в мой рюкзак.

– Вы совершенно правы! – согласилась продавщица, которая явно была счастлива наконец встретить клиентку своего уровня. – Люди часто оставляют это без внимания, но фигурки и куклы всё понимают… Я хочу сказать, они ужасно обижаются, если их закрыть в коробке, ужасно!

Сэм бросила на нее косой взгляд. Девушка говорила на полном серьезе.

– Для меня, – продолжала она, поглядывая направо и налево с видом заговорщицы, – это всё равно что котята… – рука в митенке легла на запястье Сэм, накрашенные веки захлопали, – …им надо дышать.

Вернувшись в праздную толпу, Сэм сказала себе, что правильно сделала. Королева, на ее взгляд, чем-то походила на Мэдди, и это был добрый знак. В Южной Африке все носили амулеты или талисманы. Ну, почти все.

«Со мной больше ничего не может случиться теперь, когда у меня в кармане королева, – думала она. – Это что-нибудь да значит. Родились сотни тысяч детей, умерли сотни тысяч стариков, миллионы людей прошли перед ней, а она махала рукой, никогда не останавливаясь. Они проплывали, как облака, она одна была неподвижна, старушка, приветствующая их со своего балкона, всегда на посту, с зажатой в руке сумочкой. Она очень сильная!»



Выйдя на свежий воздух, Сэм почти нос к носу столкнулась с бронзовой статуей Эми Уайнхаус в короткой юбочке, безразличной к снегу, падавшему на ее худенькие плечи. Фигура давно умершей певицы стояла на высоченных каблуках, неуклюже расставив ноги, на голове красовался огромный шиньон.

Сэм прошла мимо магазина военных товаров. Каски и ножи, сапоги десантников, пуленепробиваемые жилеты и полевая форма. В полумраке под камуфляжной сеткой манекен, прислоненный к мешкам с песком, казалось, осматривал свой неприкосновенный запас. Наверно, из-за него она и замедлила шаг, заинтригованная одной деталью: на нем была парка той же модели, что у Элиота. Только та была старенькая, потертая, с фамилией, написанной выцветшими чернилами на этикетке на уровне груди. Сэм тщетно попыталась вспомнить составлявшие ее буквы. Кажется, фамилия была польская.

«Я могла бы быть к нему внимательнее, – подумала она. – Могла хотя бы спросить про отца…»

У нее еще были живы в памяти глаза Элиота, веселый огонек, вспыхивающий в них порой, как эфемерный светлячок, живой и искрящийся. И Сэм имела слабость верить, что этот огонек, такой мимолетный, такой нежный и радостный, загорался только для нее. Другие знаки, другие жесты не могли обмануть ее насчет его чувств. Было почти мучительно думать об этом, сердце парило в невесомости.

Она задержалась у шлюзов, посмотрела, как маневрирует очень узкая баржа. Потом спустилась по ступенькам на берег, пошла без цели, просто так, по старой бечевой дорожке[9] вдоль канала. Рынок остался позади, люди сюда не забредали, ветер щипал щеки, и снег хрустел под ногами. Вдали от толпы, вдали от дворца десяти тысяч иллюзий она вдруг услышала смех обезьянки.

– Ну вот, уже бред начинается. Ты можешь мне сказать, где мы, Бабет? – спросила Сэм королеву, уютно устроившуюся на дне рюкзака.

Она сказала это вслух, что вызвало улыбку у парочки, которая шла в обнимку навстречу.

– Недалеко от зоопарка! – насмешливо ответила женщина.

Сэм буркнула «спасибо», смутившись, что ее подслушали.

Она слышала, как рассмеялась женщина за ее спиной.

А потом, как сговорившись, затрещали, застрекотали и закричали другие животные вдалеке. Сэм хлопнула по рюкзаку.

– А, не я одна съехала с катушек! Что скажешь, Бабет? По-твоему, это нормально – снег в апреле, самолеты не летают, звери сорвались с цепи? Англия встала с ног на голову, ты не находишь? Ты уверена, что для чего-то нужна? Ты хоть помнишь, что ты королева? Можешь помочь мне встретиться с Элиотом?

Она пониже надвинула капюшон.

– Надо найти станцию метро…

У нее было теперь только одно желание – вернуться в отель, принять душ погорячее и лечь в постель. Она подумала, не повернуть ли назад. Дорога впереди была пуста. Снег заметал следы. Она могла идти вдоль канала до края света, до края своего горя и своей обиды.


«Love is a losing game…»[10] – шептал надтреснутый голос Эми Уайнхаус.





13




Хан дрожал от холода и страха. Дверь за ним захлопнулась. Западня, да и только. Он не мог вернуться домой и не решался позвонить, потому что миссис Биглет, квартирная хозяйка, наводила на него ужас. Она слишком громко кричала, всегда сердилась, была некрасивая, несправедливая и непредсказуемая. Такой злой женщины Хан в жизни не встречал, а ведь повидал он многих, ему было уже шесть лет.

Хан всегда слушался маму Нур – и вот тебе на, оказался на улице.

Ни за что на свете он бы не огорчил маму. Когда она приходила домой, еле волоча ноги после долгих часов уборки, они бросались друг другу в объятия. Она крепко прижимала его к себе, гладила по волосам, сбивчиво шепча нежные слова, как будто они были в разлуке много месяцев и встретились вновь только чудом.

Иногда, редко, маме Нур приходилось оставлять его на час или два одного в квартире. Миссис Биглет будто бы за ним присматривала, но Хан боялся ее до судорог. Он запирал дверь на ключ и съеживался, слыша удаляющиеся шаги матери. В этой разлуке было куда страшнее, чем когда он ходил в школу. Если он имел несчастье зашуметь, совсем чуть-чуть, миссис Биглет поднималась по лестнице и трясла ручку двери, а изо рта у нее вылетали скверные слова.

К счастью, мама Нур открыла один секрет. Такой очевидный, что никто о нем не ведал или, по крайней мере, не задумывался, а это было лекарство против страха, мощный и чудесный талисман.

Вот он.

Однажды вечером, когда сумрак окутывал очертания их убежища, мама Нур зажгла свечу на столе, села на коврик и усадила сына между своих колен. Он согнул ноги, прижав коленки к своим маленьким ребрам, она обняла его руками за плечи и уткнулась подбородком ему в волосы. Так она долго сидела не двигаясь, прижимая к себе Хана, а потом заговорила очень тихо, и Хан обожал мамин голос, когда он становился таким низким, словно шел из живота:

– Хан, ты знаешь, почему с нами ничего не может случиться?

Он покачал головой.

– Ты помнишь, как показывали по телевизору красивую карету и всадников?

– Это золотая карета королевы Англии, – важно ответил Хан, выпятив худенькую грудь.

– Точно. А сопровождают ее гордые красные всадники, вооруженные саблями, это…

– Queen’s Life Guards[11], – нараспев произнес он.

– Queen’s Life Guards, да, мой Алмаз. Самые грозные воины в мире! По ночам они рубят злодеев на куски. У их лошадей слух тоньше, чем у летучей мыши, зрение острее, чем у совы. Эти лошади на самом деле джинны, они умеют летать.

– Я хочу посмотреть, как они летают.

– Они повинуются только королеве, мой Яхонт. Она командует ими из своей кареты. Пока она машет рукой, всё хорошо. Но если она встанет, если разгневается, ничто больше не защитит злодеев, даже если они спрячутся в кроличью нору. Потому что королева тогда превращается в тигрицу. Клянусь тебе, в самую кровожадную тигрицу. С огненными глазами, с клыками огромными, как кинжалы, с усами жесткими, как иглы дикобраза. Когда она выходит на охоту, то ревет так, что дрожат стены.

– Ты думаешь, она могла бы съесть миссис Биглет?

– Пф-ф, миссис Биглет не заслуживает такой чести. Но если будет необходимо, конечно, она ее съест в один укус.

– Только косточки останутся. И ее браслет, который всё время звенит.

– Если останутся! Но этого не будет, мой Алмаз. Она же всего лишь жалкая крысиная какашка, сам понимаешь, у королевы лучший вкус… Да и не стоит тревожить королеву ради такой малости. Я уже предупредила миссис Биглет, что, если она тронет хоть один волосок на твоей голове, будет иметь дело с Queen’s Life Guards!

– Нет! – Хан испугался, но это был сладкий испуг.

– Да! Ты не представляешь, как она перетрусила, побежала прятаться в углу за половой тряпкой! Мокрая курица, да и только!

Хан расхохотался.

– Вот трусиха! И вдобавок, спорим, тряпка была очень грязная, фе!

– Смеешься? Грязнее грязи!

– Грязнее грязи!

– Спеси-то поубавилось у миссис Биглет!

За окном стемнело. Хан блаженствовал, радуясь этим новостям, и гордился своей мамой, у которой такие высокие связи. Нур прижимала его к себе, вдвоем они образовали кокон, замкнутый, плотный, неуязвимый.

– Как бы я хотел, чтобы королева приехала в своей золотой карете к нам на улицу. Как ты думаешь, здесь хватит места для ее королевской кареты?

– Ты считал, сколько у нее лошадей?

– Да.

– И сколько?