Королева Бедлама

— Мистер Примм обещал мне час! То ли я совсем выжил из ума, то ли час теперь длится десять минут! — возмущался адмирал, которого настойчиво вели к выходу.

— Да, сэр. Уверен, мистер Примм все устроит наилучшим образом. К тому же мистер Примм считает, что ваши время и деньги можно потратить на куда более полезные дела; незачем вам торчать у него в кабинете и часами обсуждать какую-то мелкую потасовку.

— Мелкую потасовку?! Этот старый морской чертяка едва глаз мне не выбил, и вы называете это «мелкой потасовкой»? А о моей репутации вы подумали?!

— Разумеется, сэр, ваша репутация для мистера Примма превыше всего. — Секретарь открыл дверь, выпроводил за нее морского волка и ядовито прошипел Мэтью: — Поднимайтесь!

Мэтью взял саквояж, поднялся по лестнице и очутился перед очередной дверью. Хотел постучать в нее, но потом передумал — напрасная трата времени. Его ведь ждут, в конце концов. Он сделал глубокий вдох, набрался храбрости и повернул дверную ручку.

Человек, сидевший за главным письменным столом у широкого окна, даже не поднял головы и вообще не подал виду, что заметил посетителя. На темно-зеленом бюваре перед ним лежал развернутый портрет Королевы Бедлама. Кабинет юриста являл собой образец опрятности и порядка (или, как сказала бы Берри, памятник тугозадости). На стене даже висело два портрета серолицых, явно склонных к запорам аристократов, а книжные полки были заставлены толстыми фолиантами в блестящих, будто недавно натертых воском кожаных переплетах. Вдоль правой стены на пьедесталах стояли три гранитных бюста неизвестных, но, очевидно, почитаемых господ, причем лица всех троих были повернуты ко входу — они словно оценивали каждого, кто осмеливался пересечь сей августейший порог. На полу лежал мышиного цвета ковер, а в серебристых лучах солнца не смела порхать ни одна пылинка. Напротив письменного стола помещался свободный стул, на вид не слишком удобный. В углу, за спиной мистера Примма, возвышалась, отбрасывая тень на его стол, гранитная статуя Фемиды с завязанными глазами, с мечом в одной руке и весами в другой. Мэтью подумал, что в этом мавзолее она смотрится весьма органично, ибо и человека за столом легко можно было принять за статую.

На Примме был черный сюртук в тонкую серую полоску и белая, застегнутая под горло сорочка. Черный галстух был завязан на шее безобразным узлом — мечта душегуба. На голове у Примма сидел высокий белый парик с тугими буклями, обрамлявшими вытянутое лицо под слоем белой пудры. Мэтью решил, что в жизни не видел такого длинного носа и такого маленького рта; то был даже не нос, а бульвар и не рот, а какая-то безделушка.

Потому Мэтью совсем не удивился, когда услышал высокий и одновременно тихий голосок Примма, — вероятно, такому и вовсе не требовался рот; туго поджатые губы почти не шевелились.

— Даю вам пять минут.

— Спасибо. Сожалею, что прервал вашу беседу с адмиралом.

— Это почетное звание. Мы тешим его честолюбие.

— А-а, — протянул Мэтью и подождал — не предложат ли ему сесть? Разумеется, предложения он не дождался.

Примм по-прежнему не отрывал взгляда от портрета. Тонкие длинные пальцы его скользили по бумаге, повторяя изгибы угольных линий.

— Я хочу знать, кто эта женщина, — сказал Мэтью.

— А вы сами кто будете?

— Меня зовут Мэтью Корбетт. Я приехал из Нью-Йорка.

— В каком качестве?

— Я — сотрудник бюро «Герральд».

Пальцы Примма застыли на месте.

— Их ближайшая контора — в Лондоне.

— Нет, сэр, это не так. Мы только что открылись по адресу: Стоун-стрит, дом семь, Нью-Йорк.

— Визитная карточка есть?

Внутри у Мэтью что-то екнуло. Карточка! Почему миссис Герральд не обеспечила его карточками перед отъездом? Быть может, она поручила Грейтхаусу их напечатать…

— Карточки пока не готовы, — ответил он.

Тут Примм наконец оторвался от портрета и поднял взгляд на Мэтью. Бледное лицо с маленькими, глубоко засевшими где-то внутри черными глазками уставилось на него как на мерзейшего портового таракана.

— Нет карточки? Стало быть, вам нечем подтвердить свою личность? — Последние слова он произнес так, словно в этот момент пытался разгрызть кость.

«Ага, хочет выбить меня из колеи, — подумал Мэтью. — Нападает, вместо того чтобы защищаться».

— Мою личность подтвердят доктора Рамсенделл и Хальцен.

— Однако их здесь нет.

— Есть или нет, именно они обратились в бюро — и ко мне — с просьбой установить личность пациентки. Они считают, что смогут ей помочь, если…

— Как вы смели сюда заявиться! — оборвал его Примм, и, хотя в голосе его явственно слышался скрученный в тугую пружину гнев, лицо не выражало совершенно никаких чувств. — Наверное, вы просто сбежали из дурдома! Или, быть может, докторишек давно пора засадить в их же Бедлам? Мои рекомендации были исчерпывающи и понятны даже ребенку!

— Я же вам говорю, врачи хотят помочь этой леди и…

— Убирайтесь вон! — прошипел Примм. — Катитесь отсюда и знайте, что врачами им больше не быть, пациентку я заберу у них в течение недели, а вы, никчемный молокосос без имени и без карточки, очень скоро останетесь и без карьеры, которая разобьется вдребезги о скалы контрактного права!

Мэтью опешил. К лицу уже начал приливать жар, но тут до него дошло, что Примм хочет вывести его из равновесия. Точнее, он на это рассчитывает. Мэтью проглотил ярость, выждал несколько секунд и сказал:

— Вы перегибаете палку, сэр. Пациентку вы не заберете, потому что ни одно из существующих заведений подобного рода не может обеспечить ей таких условий. Да и ваш клиент не одобрит перевода, верно?

Примм не ответил. Он вновь обратился в недвижную статую, подобную богине Фемиде.

— Если у меня есть еще три минуты, — продолжал Мэтью, — позвольте потратить их с пользой. Пожалуйста, взгляните вот на это. — Он открыл саквояж, достал оттуда последний номер «Уховертки» со статьей об убийстве Пеннфорда Деверика и положил его на стол перед Приммом:


— Ваш клиент, хоть и очень добр по отношению к вышеупомянутой особе, может быть причастен к убийству.

— Масочник? — Губы Примма скривились так, что их стало почти не видно за носом. — Что за бред?

— Это не бред, сэр. Ваш клиент вполне может быть этим самым Масочником. Который, между прочим, совершил уже три убийства. Вашего клиента зовут Эндрю Кипперинг?

— Простите?

— Да, этот приемчик мне тоже известен. Потянуть время и подумать. Если мистер Кипперинг — ваш клиент, сэр, он мог убить троих человек. Я хочу выяснить почему и смею полагать, что установление личности таинственной пациентки Уэстервикской лечебницы поможет мне найти мотив. Вы так не думаете?

— Я думаю, — ответил адвокат, — что по вам Уэстервик плачет.

— Вы только что узнали, что ваш клиент может быть убийцей. Неужели это не имеет для вас никакого значения?

— Единственное, что имеет для меня значение, сэр, — это доказательства. — Примм выпятил подбородок. — Известно ли вам, что это такое? Не домыслы, не фантазии, а доказательства? Много лет я служу закону и воплощению справедливости, что стоит за моей спиной, и считаю, что доказательства суть альфа и омега моей профессии. А у вас доказательств нет, сэр. Поэтому я настоятельно рекомендую вам вернуться в Нью-Йорк и забыть об упомянутой пациентке, а я тем временем разберусь с врачами — пусть и действующими из лучших побуждений, но совершенно безграмотными в юридических вопросах.

Убедившись, что Примм закончил тираду, Мэтью тихо произнес:

— Ей ведь можно помочь. Сейчас она полностью закрылась в себе и сидит целыми днями в полном одиночестве. Вряд ли ей это на пользу.

— Ах, так вы теперь еще и доктор?

— Я лишь хочу знать ее имя и историю.

— С тем же успехом можете попросить луну спуститься с небес и сыграть вам на скрипке.

— Я искренне надеялся на ваше содействие, — сказал Мэтью. — Но раз вы отказываетесь, мне придется обойти с этим портретом все трактиры, постоялые дворы и церкви Филадельфии — хоть кто-то да должен ее знать. Я узнаю ее имя и историю, даже если для этого мне придется всю ночь ходить по улицам города.

— Ах так. Что ж, полагаю, мне действительно лучше вам помочь — раз вы так страстно этого желаете. — Примм улыбнулся, будто его полоснули бритвой по лицу, взял в руки портрет и порвал его сначала пополам, а затем в клочки. Мэтью бросился было спасать то, что осталось, но не успел. Обрывки портрета посыпались из рук Примма. — Вот и славно! Теперь сможете лечь спать пораньше.





Глава 40




Мэтью стоял на улице, возле конторы Примма, и гадал, куда податься дальше. Повезло еще, думал он, что самодовольный секретарь не выпроводил его за дверь пинками…

Интересная штука: когда он потянулся к столу за номером «Уховертки», Примм первым схватил газету. Его змеиные глаза-бусинки посмотрели на Мэтью с вызовом: мол, попробуй отбери. Стало быть, он не хочет, чтобы газету кому-то показывали. Это о чем-то говорит.

Но вопрос остается: куда теперь?

Солнце уже пекло вовсю, туман бесследно исчез. Мимо, строя Мэтью глазки, проплыли две юные леди с зонтиками, но ему было не до флирта. Легкий ветерок шелестел в кронах деревьев на Маркет-стрит. Мэтью остановился и посмотрел по сторонам. На другой стороне Третьей улицы и примерно в половине квартала к северу он приметил вывеску харчевни «Пирожок» с изображением пирога и кружки эля и решил оттуда и начать — хотя бы глотнуть эля для успокоения нервов. Пока Мэтью пропускал мчавшуюся по дороге карету, у дверей юридической конторы мелькнуло что-то белое.

Икабод Примм вышел на улицу и стремительным утиным шагом направился на юг по Третьей улице. Провожая взглядом щуплого адвоката, Мэтью заметил, что в правой руке тот мертвой хваткой сжимает номер «Уховертки».

«Ага, — подумал Мэтью, — все-таки я выкурил напудренную гадюку из гнезда!»

Он дал Примму сделать еще несколько шагов и, держась на безопасном расстоянии, пошел следом.

Через минуту адвокат повернул на Честнат-стрит и двинулся в противоположную от реки сторону. Мэтью постоял на углу, глядя, как белый парик мелькает в толпе прохожих на тротуаре, после чего возобновил преследование, решив, что Примм слишком увлечен своими мыслями и оглядываться не будет. Пройдя еще квартал, тот резко свернул в трактир под названием «Фонарщик».

Трактир показался Мэтью самым обыкновенным: несколько коновязей у тротуара, окно из круглых донышек стеклянных бутылок, прозрачных и зеленых. Без лишней спешки Мэтью открыл дверь и вошел, щурясь от темноты после яркого солнца. Внутри стоял зеленоватый полумрак; на крюках под потолочными балками висели лампы.

В самом деле ничем не примечательный трактир. Длинная барная стойка, за которой сидели с кружками эля несколько хорошо одетых джентльменов, а рядом восемь столиков, на каждом — по свечному огарку. Заняты были только три из них, поскольку обед еще не начался. Найти среди посетителей Икабода Примма не составило труда: он сидел в самом дальнем углу и, щурясь, пытался читать при свечах «Уховертку».

Мэтью стал потихоньку приближаться. Примм заметил его только в тот миг, когда он подошел вплотную. В черных глазках адвоката вспыхнул огонь, его игрушечные губы пожевали воздух и выплюнули:

— Опять вы!

— Виноват.

— Еще бы! Устроили за мной слежку!

— Нам просто было по дороге, мы шли в одну сторону.

— Вот и топайте себе дальше — до самого Нью-Йорка.

За спиной Мэтью возник чернобородый здоровяк с гривой иссиня-черных волос. Он поставил на стол небольшую стопку и наполнил ее до краев напитком из коричневой бутылки. В нос Мэтью ударил щекочущий аромат крепкого яблочного бренди.

— Оставь бутылку, Самсон, — сказал Примм, и здоровяк вернулся за стойку.