Королева Бедлама
Часть 48 из 93 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Эбен Осли…
Вдруг из-за угла возник чей-то фонарь, и давление на шею Мэтью тут же ослабло. Он осел на землю — перед глазами рассыпались снопы красных искр и вертелись голубые вертушки — и услышал быстро удаляющиеся шаги. Вскоре они стихли. Сквозь туман в голове Мэтью подумал, что беглец нырнул в щель между домами дальше по улице.
Фокус Масочника, осенило его.
Видимо, при этом он издал какой-то громкий звук — хмыкнул по-звериному или со свистом втянул воздух, — потому что свет фонаря внезапно упал на него. Мэтью заморгал, как идиот, и принялся растирать руками горло.
— Ух ты, какие люди! — сказал человек с фонарем — у него был гнусный голос мелкого хулигана. — Секретаришка на дороге валяется!
Черная дубинка легла на плечо Мэтью. Говорить он еще не мог и только жадно разевал рот, пытаясь дышать.
Диппен Нэк наклонился и потянул носом воздух:
— У-у, да мы совсем пьяные! А ведь уже почти половина девятого. Какие я делаю выводы?
— Помоги, — кое-как выдавил Мэтью. Глаза у него слезились, он изо всех сил пытался встать на ноги, но те не слушались. — Помоги встать!
— Сейчас помогу. Прямо до тюрьмы доведу, ага, под белы рученьки. А я думал, ты у нас законопослушный гражданин, Корбетт. Что же скажет старик Пауэрс, когда узнает?
Дубинка постучала Мэтью по плечу, и он понял, что следующая его попытка встать на ноги просто обязана завершиться успехом. Опершись рукой о землю, он нащупал предмет, который ему всучил нападавший, — что-то прямоугольное, завернутое в коричневую бумагу и запечатанное белым сургучом. Он подставил сверток под свет фонаря и увидел чернильную подпись печатными буквами: «Корбетту».
— Ну, живо! Вставай! Мало того что напился вусмерть, так еще и указ нашего лорда-хренорда нарушаешь. — И вновь дубинка опустилась на его плечо, на сей раз уже сильнее. Боль прострелила Мэтью правую руку. — Еще пять секунд — и потащу тебя за волосы!
Мэтью поднялся. Перед глазами все бешено вертелось, но он опустил голову, продышался — и мир наконец замер. В правой руке у него был завернутый в бумагу предмет, а левой он принялся искать в карманах часы.
— Я тебя задерживаю, если ты до сих пор не понял. Пшел! — скомандовал Нэк.
Мэтью откинул крышку часов и поднял их к свету:
— Еще только двадцать минут девятого.
— Я, может, такие роскошные часы не могу себе позволить — и бог его знает, откуда они у тебя, — но учить меня уму-разуму не надо, понял? Ты пьян в дым, а до кутузки пешочком минут десять-двенадцать будет. Уж я-то знаю, что говорю!
— Я не пьян. На меня напали.
— Ишь ты! И кто ж на тебя напал? — Нэк презрительно фыркнул. — Масочник, небось?
— Может быть, и он, я не знаю.
Нэк сунул фонарь ему под нос:
— А чего ты живой до сих пор?
Ответа на этот вопрос у Мэтью не было.
— Пшел! — повторил команду Нэк и ткнул кончиком дубинки ему в шею.
Мэтью не сдвинулся с места ни на дюйм.
— В кутузку я не пойду, — сказал он. — Пойду домой, потому что указа пока не нарушил. — И пусть домом ему теперь служит молочный погреб без окон, утром Мэтью проснется свободным человеком, — он так решил.
— Задумал сопротивляться констеблю, что ли?
— Я уже рассказал, что задумал, и настоятельно рекомендую тебе вернуться к своим прямым обязанностям.
— Да ты что?
— Давай просто забудем про этот инцидент, ладно? И спасибо за помощь.
Нэк криво усмехнулся:
— Пожалуй, спесь я с тебя собью…
Он замахнулся дубинкой, и Мэтью понял, что в следующий миг ему вышибут мозги.
Впрочем, если Нэк думал, что его противник пьян и не способен защищаться, то его ждал весьма неприятный сюрприз. Мэтью перенес сверток в левую руку, а правую сжал в кулак и как следует двинул им в зубы грубияну-констеблю. Звук был такой, будто жирную треску огрели веслом. Нэк попятился, вытаращил глаза и ударил дубинкой пустой воздух в том месте, где только что был Мэтью.
Секунды три констебль пытался понять, что происходит. Затем его лицо приняло звериный оскал — как у разъяренной ондатры, пожалуй, — и он вновь замахнулся дубинкой. Мэтью крепко стоял на ногах. На первом уроке фехтования Хадсон Грейтхаус объяснил ему как нельзя доходчивей: в поединке необходимо сразу перехватить инициативу у противника. Мэтью рассудил, что это относится и к кулачным боям. Он шагнул влево, принял удар на левое предплечье, а правым кулаком ударил констебля в нос. Раздался влажный хруст. Нэк отпрянул и едва не шлепнулся на пятую точку. Он кашлянул, фыркнул — кровь брызнула из обеих его ноздрей, — а затем прикрыл рукой ушибленное рыло. Слезы застили ему глаза.
Мэтью вскинул кулак, готовый к новому удару, и показал его Нэку:
— Изволите еще, сэр?
Нэк что-то промямлил в ответ. Мэтью ждал нападения — третьего по счету за сегодня, — однако констебль опустил голову, крутанулся и стремительно пошел прочь, унося с собой фонарь. Он повернул налево по Кинг-стрит, и вокруг воцарилась полная темнота.
«Скатертью дорога!» — едва не заорал Мэтью ему в спину, однако в темноте храбрости у него поубавилось. Побежал Нэк за подмогой или нет, Мэтью не знал, да и в целом ему это было безразлично. Он подобрал с земли мешок, с опаской оглянулся — не подкрадывается ли кто сзади, чтобы вновь стиснуть железной рукой его многострадальное горло, — и торопливо зашагал в сторону дома Григсби.
Никогда в жизни Мэтью еще не радовался так свету, пусть то был всего лишь жестяной фонарь, стоявший на земле у входа в погреб. На дверной ручке, как и было обещано, висел на шнурке ключ. Мэтью открыл дверь, осветил ведущие вниз три ступеньки, спустился и обнаружил себя в каморке вдвое меньше его мансарды. Утоптанная земля на полу была цвета корицы, оштукатуренные стены — приятного глазу кремового оттенка. Григсби поставил ему койку, весьма неудобную на вид, и бросил сверху оленью шкуру. Что ж, всяко лучше, чем спать прямо на земле. Или нет?.. Мэтью с благодарностью отметил небольшой круглый столик, на котором разместились таз с водой, спички и трутница. На полу у койки стоял ночной горшок, а вокруг громоздились дощатые ящики, ведра, части печатного пресса, лопата, топор и прочие неизвестные предметы и орудия, завернутые в рогожу. Поскольку пол находился ниже уровня земли, а под потолком имелись отдушины, в погребе стояла приятная прохлада. Что ж, разок здесь переночевать вполне можно, решил Мэтью. Единственная загвоздка — изнутри нет засова, то есть запереться нельзя. Придется что-то придумать.
Тут взгляд Мэтью наконец упал на предмет, который ему столь грубо всучили на улице. Он вскрыл печать, развернул бумагу и обнаружил небольшой черный блокнот с орнаментом из золотых листьев на обложке. Сердце Мэтью взбрыкнуло так, что сам Брут позавидовал бы. Никогда прежде он не видел золотой орнамент так близко — тончайшая работа!
Пропавший блокнот Эбена Осли. Вот он, в руках Мэтью. Но кто ему его дал?
Сам Масочник?
Мэтью сел на койку, пододвинул к себе столик и поставил на него фонарь, открыв крышку, чтобы стало посветлее. «Вот, держи», — шепнул ему в темноте приглушенный голос.
Поразительно, просто невероятно, думал Мэтью. Однако это правда. Неизвестно почему, Масочник забрал блокнот у убитого Осли, а затем — тоже неизвестно зачем — отдал его Мэтью, едва при этом его не задушив. Ладно хоть не зарезал. Чем же он руководствовался?
«Нужная страница помечена. Заострите на ней свое внимание».
Мэтью увидел, что у одной страницы в последней трети блокнота загнут уголок. Он открыл нужный разворот и обратил внимание на длинное коричневое пятно на верхнем обрезе, которое, судя по всему, склеило несколько страниц, и их пришлось разделять ножом. Мэтью поднес загнутую страничку к свету и увидел какой-то непонятный список, убористо нацарапанный свинцовым карандашом.
За этой страницей шло несколько пустых. Мэтью вернулся к первой и стал просматривать свидетельства спутанного мышления Эбена Осли. Оказалось, директор приюта в самом деле испытывал к ведению записей не менее болезненную страсть, чем к азартным играм, ибо в блокнот он заносил все подряд: суммы, уплаченные за питание подопечных и полученные от всевозможных благотворителей и церквей, заметки о погоде, перечни — ну разумеется! — проигрышей и выигрышей за игорными столами, наблюдения о стиле и приемах других игроков и, да-да, что и сколько было съедено за обедом и ужином и как это отразилось на пищеварении и опорожнении кишечника. Словом, блокнот представлял собой эдакую помесь гроссбуха и личного дневника. Несколько раз Мэтью попадалось собственное имя — в заметках вроде «гаденыш Корбетт опять устроил за мной слежку, будь он неладен» или «опять этот поганец, надо что-то делать». Темные разводы на страницах могли, конечно, оказаться следами крови, но, скорее всего, были пятнами от вина, что вечерами рекою лилось в трактирах.
Мэтью вновь открыл отмеченную страничку и прочел несколько имен и чисел.
Масочник сказал, что Эбен Осли…
— Что? — тихо спросил Мэтью у пламени свечи.
И хотя ему очень хотелось прочитать блокнот от начала до конца, усталость давала о себе знать. Совершенно неясно, зачем Масочник отдал ему заметки Эбена Осли, да еще страничку пометил. И почему не перерезал ему горло? Разве Масочником движет не жажда крови?
Да, он убийца, безусловно. Однако убивает он не просто так, а преследуя определенную цель. И убивать Мэтью ему пока не с руки. Зачем-то Масочнику понадобилось, чтобы он разобрался в этих каракулях.
Господи, осенило Мэтью, Масочнику нужна моя помощь!
Но какая?!
Думать больше не получалось. Он закрыл блокнот и положил его на столик. Затем встал и поставил фонарь на первую ступеньку лестницы: если ночью дверь откроется, фонарь упадет и загремит. Ничего лучше Мэтью с ходу придумать не смог. Свечу он решил не гасить — пусть догорит сама.
Разувшись, он лег на оленью шкуру и почти сразу заснул. Однако перед тем, как окончательно забыться сном, Мэтью увидел не мрачного Масочника, не молчаливую Королеву Бедлама и не преподобного Уэйда, плачущего в ночи; он увидел лицо Берри Григсби, веснушчатое и золотистое в свете лампы, буравящий ее взор и услышал голос, вопрошающий с вызовом: «От чего же я прячусь?»
Глава 29
Мэтью ждало недоброе утро: продрав глаза, он несколько мгновений не мог взять в толк, приключились все вчерашние события с ним по-настоящему или то был лишь скверный сон. Вот почему, обнаружив под собой оленью шкуру, на столике блокнот Эбена Осли, в теле боль после встречи с Масочником, в голове — воспоминания о крушении гончарной мастерской, а вокруг — мглистый свет, проникающий в погреб сквозь отдушины для воздуха, — Мэтью вновь смежил веки и какое-то время лежал недвижно, набираясь сил для новой встречи с жизнью.
Ах, как болела спина! Он поднялся, недоумевая, как индейцы могут спать на таком ложе. Первым делом надо высечь огонь и засветить лампу. Свеча сгорела почти до основания, однако крошечный огарок в лампе все же был. Фитиль немного пошипел и неохотно занялся. Состояние у Мэтью было примерно такое же, как у этого фитиля. В тусклом свете он взял в руки блокнот Эбена Осли — неужели настоящий? Открыв страницу с загнутым уголком, он поднес ее к свету и еще раз изучил нацарапанные свинцовым карандашом имена и числа.
Чьи же это имена? Сирот? «Ту»[2] подле имени «Джейкоб» означало, что фамилия его неизвестна, как у Джона Файва. Числа совершенно ни о чем не говорили Мэтью. Кроме того, помимо имен и чисел рядом с именами стояли отметки — «Брак», «Капелл» — и, по всей видимости, даты. Девятое мая, двадцатое и двадцать восьмое июня. Рядом с последней записью — никаких отметок и дат. Мэтью посмотрел на слово «Брак».
Что бы это значило?
Затем его внимание привлекло слово «Капелл». В приюте действительно имелась капелла — вернее сказать, небольшая молельня с парой скамеек. Во времена Мэтью священники порой навещали приютских детей, дабы наставить их на путь истинный, а в остальные дни это была просто пустая стылая комната.
Слово почему-то встревожило Мэтью. Уж не об очередных ли «воспитательных мерах» Осли идет речь? Неужели он теперь творил свои злодеяния и в капелле?
Но тогда при чем тут «откз»? Почему эти люди получили отказ? От кого? И почему рядом с последним именем нет никаких пометок?
Мэтью рассудил, что для начала хорошо бы установить временны́е рамки — сколько уходило у Осли на то, чтобы исписать блокнот целиком? Вероятно, заканчивая один, он сразу брался за следующий. Этот блокнот может быть как пятым, так и пятнадцатым по счету… Если судить по датам на этой странице, последний томик с описанием великих подвигов Осли был начат примерно на второй неделе мая.
Фитиль опять начал плеваться. Мэтью понял, что пора возвращаться в мир — да и желудок его настоятельно требовал завтрака. Взглянув на часы, Мэтью пришел в ужас: уже почти восемь утра! Видно, вчера он утомился куда сильнее, чем думал, ведь обычно подъем у него в шесть. Он кое-как умылся холодной водой из таза — ни мыла, ни полотенца в погребе не оказалось — и решил сразу после завтрака посетить цирюльника, чтобы побриться и смыть с себя пыль дорог и прах разрушения.
Мэтью достал из мешка чистую — относительно чистую — голубую сорочку и пару свежих чулок. Запасные его бриджи оказались такими же грязными, как и те, в которых он спал, потому менять их не имело смысла. Он спрятал блокнот в мешок под бриджи, а сам мешок убрал под койку, после чего вышел на улицу. Утреннее солнце поначалу едва не ослепило его; видно, в молочном погребе было совсем темно (впрочем, неудивительно, учитывая его предназначение). Мэтью закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и постучался в дом Мармадьюка Григсби.
Тот открыл почти сразу и пригласил его в дом. Мэтью сел за стол в кухне, а печатник отрезал ему соленого бекона и разбил два яйца в сковородку, стоявшую на небольшом огне в очаге. Крепкий черный чай быстро смахнул остатки паутины с разума и мыслей Мэтью.
Он позавтракал восхитительно вкусной яичницей, выпил кружку яблочного сидра и лишь тогда спросил:
— Как я понимаю, Берил сегодня решила поспать подольше?
— Поспать подольше, как же! Эта девица вообще не спит. Она проснулась еще затемно и сразу убежала.
Вдруг из-за угла возник чей-то фонарь, и давление на шею Мэтью тут же ослабло. Он осел на землю — перед глазами рассыпались снопы красных искр и вертелись голубые вертушки — и услышал быстро удаляющиеся шаги. Вскоре они стихли. Сквозь туман в голове Мэтью подумал, что беглец нырнул в щель между домами дальше по улице.
Фокус Масочника, осенило его.
Видимо, при этом он издал какой-то громкий звук — хмыкнул по-звериному или со свистом втянул воздух, — потому что свет фонаря внезапно упал на него. Мэтью заморгал, как идиот, и принялся растирать руками горло.
— Ух ты, какие люди! — сказал человек с фонарем — у него был гнусный голос мелкого хулигана. — Секретаришка на дороге валяется!
Черная дубинка легла на плечо Мэтью. Говорить он еще не мог и только жадно разевал рот, пытаясь дышать.
Диппен Нэк наклонился и потянул носом воздух:
— У-у, да мы совсем пьяные! А ведь уже почти половина девятого. Какие я делаю выводы?
— Помоги, — кое-как выдавил Мэтью. Глаза у него слезились, он изо всех сил пытался встать на ноги, но те не слушались. — Помоги встать!
— Сейчас помогу. Прямо до тюрьмы доведу, ага, под белы рученьки. А я думал, ты у нас законопослушный гражданин, Корбетт. Что же скажет старик Пауэрс, когда узнает?
Дубинка постучала Мэтью по плечу, и он понял, что следующая его попытка встать на ноги просто обязана завершиться успехом. Опершись рукой о землю, он нащупал предмет, который ему всучил нападавший, — что-то прямоугольное, завернутое в коричневую бумагу и запечатанное белым сургучом. Он подставил сверток под свет фонаря и увидел чернильную подпись печатными буквами: «Корбетту».
— Ну, живо! Вставай! Мало того что напился вусмерть, так еще и указ нашего лорда-хренорда нарушаешь. — И вновь дубинка опустилась на его плечо, на сей раз уже сильнее. Боль прострелила Мэтью правую руку. — Еще пять секунд — и потащу тебя за волосы!
Мэтью поднялся. Перед глазами все бешено вертелось, но он опустил голову, продышался — и мир наконец замер. В правой руке у него был завернутый в бумагу предмет, а левой он принялся искать в карманах часы.
— Я тебя задерживаю, если ты до сих пор не понял. Пшел! — скомандовал Нэк.
Мэтью откинул крышку часов и поднял их к свету:
— Еще только двадцать минут девятого.
— Я, может, такие роскошные часы не могу себе позволить — и бог его знает, откуда они у тебя, — но учить меня уму-разуму не надо, понял? Ты пьян в дым, а до кутузки пешочком минут десять-двенадцать будет. Уж я-то знаю, что говорю!
— Я не пьян. На меня напали.
— Ишь ты! И кто ж на тебя напал? — Нэк презрительно фыркнул. — Масочник, небось?
— Может быть, и он, я не знаю.
Нэк сунул фонарь ему под нос:
— А чего ты живой до сих пор?
Ответа на этот вопрос у Мэтью не было.
— Пшел! — повторил команду Нэк и ткнул кончиком дубинки ему в шею.
Мэтью не сдвинулся с места ни на дюйм.
— В кутузку я не пойду, — сказал он. — Пойду домой, потому что указа пока не нарушил. — И пусть домом ему теперь служит молочный погреб без окон, утром Мэтью проснется свободным человеком, — он так решил.
— Задумал сопротивляться констеблю, что ли?
— Я уже рассказал, что задумал, и настоятельно рекомендую тебе вернуться к своим прямым обязанностям.
— Да ты что?
— Давай просто забудем про этот инцидент, ладно? И спасибо за помощь.
Нэк криво усмехнулся:
— Пожалуй, спесь я с тебя собью…
Он замахнулся дубинкой, и Мэтью понял, что в следующий миг ему вышибут мозги.
Впрочем, если Нэк думал, что его противник пьян и не способен защищаться, то его ждал весьма неприятный сюрприз. Мэтью перенес сверток в левую руку, а правую сжал в кулак и как следует двинул им в зубы грубияну-констеблю. Звук был такой, будто жирную треску огрели веслом. Нэк попятился, вытаращил глаза и ударил дубинкой пустой воздух в том месте, где только что был Мэтью.
Секунды три констебль пытался понять, что происходит. Затем его лицо приняло звериный оскал — как у разъяренной ондатры, пожалуй, — и он вновь замахнулся дубинкой. Мэтью крепко стоял на ногах. На первом уроке фехтования Хадсон Грейтхаус объяснил ему как нельзя доходчивей: в поединке необходимо сразу перехватить инициативу у противника. Мэтью рассудил, что это относится и к кулачным боям. Он шагнул влево, принял удар на левое предплечье, а правым кулаком ударил констебля в нос. Раздался влажный хруст. Нэк отпрянул и едва не шлепнулся на пятую точку. Он кашлянул, фыркнул — кровь брызнула из обеих его ноздрей, — а затем прикрыл рукой ушибленное рыло. Слезы застили ему глаза.
Мэтью вскинул кулак, готовый к новому удару, и показал его Нэку:
— Изволите еще, сэр?
Нэк что-то промямлил в ответ. Мэтью ждал нападения — третьего по счету за сегодня, — однако констебль опустил голову, крутанулся и стремительно пошел прочь, унося с собой фонарь. Он повернул налево по Кинг-стрит, и вокруг воцарилась полная темнота.
«Скатертью дорога!» — едва не заорал Мэтью ему в спину, однако в темноте храбрости у него поубавилось. Побежал Нэк за подмогой или нет, Мэтью не знал, да и в целом ему это было безразлично. Он подобрал с земли мешок, с опаской оглянулся — не подкрадывается ли кто сзади, чтобы вновь стиснуть железной рукой его многострадальное горло, — и торопливо зашагал в сторону дома Григсби.
Никогда в жизни Мэтью еще не радовался так свету, пусть то был всего лишь жестяной фонарь, стоявший на земле у входа в погреб. На дверной ручке, как и было обещано, висел на шнурке ключ. Мэтью открыл дверь, осветил ведущие вниз три ступеньки, спустился и обнаружил себя в каморке вдвое меньше его мансарды. Утоптанная земля на полу была цвета корицы, оштукатуренные стены — приятного глазу кремового оттенка. Григсби поставил ему койку, весьма неудобную на вид, и бросил сверху оленью шкуру. Что ж, всяко лучше, чем спать прямо на земле. Или нет?.. Мэтью с благодарностью отметил небольшой круглый столик, на котором разместились таз с водой, спички и трутница. На полу у койки стоял ночной горшок, а вокруг громоздились дощатые ящики, ведра, части печатного пресса, лопата, топор и прочие неизвестные предметы и орудия, завернутые в рогожу. Поскольку пол находился ниже уровня земли, а под потолком имелись отдушины, в погребе стояла приятная прохлада. Что ж, разок здесь переночевать вполне можно, решил Мэтью. Единственная загвоздка — изнутри нет засова, то есть запереться нельзя. Придется что-то придумать.
Тут взгляд Мэтью наконец упал на предмет, который ему столь грубо всучили на улице. Он вскрыл печать, развернул бумагу и обнаружил небольшой черный блокнот с орнаментом из золотых листьев на обложке. Сердце Мэтью взбрыкнуло так, что сам Брут позавидовал бы. Никогда прежде он не видел золотой орнамент так близко — тончайшая работа!
Пропавший блокнот Эбена Осли. Вот он, в руках Мэтью. Но кто ему его дал?
Сам Масочник?
Мэтью сел на койку, пододвинул к себе столик и поставил на него фонарь, открыв крышку, чтобы стало посветлее. «Вот, держи», — шепнул ему в темноте приглушенный голос.
Поразительно, просто невероятно, думал Мэтью. Однако это правда. Неизвестно почему, Масочник забрал блокнот у убитого Осли, а затем — тоже неизвестно зачем — отдал его Мэтью, едва при этом его не задушив. Ладно хоть не зарезал. Чем же он руководствовался?
«Нужная страница помечена. Заострите на ней свое внимание».
Мэтью увидел, что у одной страницы в последней трети блокнота загнут уголок. Он открыл нужный разворот и обратил внимание на длинное коричневое пятно на верхнем обрезе, которое, судя по всему, склеило несколько страниц, и их пришлось разделять ножом. Мэтью поднес загнутую страничку к свету и увидел какой-то непонятный список, убористо нацарапанный свинцовым карандашом.
За этой страницей шло несколько пустых. Мэтью вернулся к первой и стал просматривать свидетельства спутанного мышления Эбена Осли. Оказалось, директор приюта в самом деле испытывал к ведению записей не менее болезненную страсть, чем к азартным играм, ибо в блокнот он заносил все подряд: суммы, уплаченные за питание подопечных и полученные от всевозможных благотворителей и церквей, заметки о погоде, перечни — ну разумеется! — проигрышей и выигрышей за игорными столами, наблюдения о стиле и приемах других игроков и, да-да, что и сколько было съедено за обедом и ужином и как это отразилось на пищеварении и опорожнении кишечника. Словом, блокнот представлял собой эдакую помесь гроссбуха и личного дневника. Несколько раз Мэтью попадалось собственное имя — в заметках вроде «гаденыш Корбетт опять устроил за мной слежку, будь он неладен» или «опять этот поганец, надо что-то делать». Темные разводы на страницах могли, конечно, оказаться следами крови, но, скорее всего, были пятнами от вина, что вечерами рекою лилось в трактирах.
Мэтью вновь открыл отмеченную страничку и прочел несколько имен и чисел.
Масочник сказал, что Эбен Осли…
— Что? — тихо спросил Мэтью у пламени свечи.
И хотя ему очень хотелось прочитать блокнот от начала до конца, усталость давала о себе знать. Совершенно неясно, зачем Масочник отдал ему заметки Эбена Осли, да еще страничку пометил. И почему не перерезал ему горло? Разве Масочником движет не жажда крови?
Да, он убийца, безусловно. Однако убивает он не просто так, а преследуя определенную цель. И убивать Мэтью ему пока не с руки. Зачем-то Масочнику понадобилось, чтобы он разобрался в этих каракулях.
Господи, осенило Мэтью, Масочнику нужна моя помощь!
Но какая?!
Думать больше не получалось. Он закрыл блокнот и положил его на столик. Затем встал и поставил фонарь на первую ступеньку лестницы: если ночью дверь откроется, фонарь упадет и загремит. Ничего лучше Мэтью с ходу придумать не смог. Свечу он решил не гасить — пусть догорит сама.
Разувшись, он лег на оленью шкуру и почти сразу заснул. Однако перед тем, как окончательно забыться сном, Мэтью увидел не мрачного Масочника, не молчаливую Королеву Бедлама и не преподобного Уэйда, плачущего в ночи; он увидел лицо Берри Григсби, веснушчатое и золотистое в свете лампы, буравящий ее взор и услышал голос, вопрошающий с вызовом: «От чего же я прячусь?»
Глава 29
Мэтью ждало недоброе утро: продрав глаза, он несколько мгновений не мог взять в толк, приключились все вчерашние события с ним по-настоящему или то был лишь скверный сон. Вот почему, обнаружив под собой оленью шкуру, на столике блокнот Эбена Осли, в теле боль после встречи с Масочником, в голове — воспоминания о крушении гончарной мастерской, а вокруг — мглистый свет, проникающий в погреб сквозь отдушины для воздуха, — Мэтью вновь смежил веки и какое-то время лежал недвижно, набираясь сил для новой встречи с жизнью.
Ах, как болела спина! Он поднялся, недоумевая, как индейцы могут спать на таком ложе. Первым делом надо высечь огонь и засветить лампу. Свеча сгорела почти до основания, однако крошечный огарок в лампе все же был. Фитиль немного пошипел и неохотно занялся. Состояние у Мэтью было примерно такое же, как у этого фитиля. В тусклом свете он взял в руки блокнот Эбена Осли — неужели настоящий? Открыв страницу с загнутым уголком, он поднес ее к свету и еще раз изучил нацарапанные свинцовым карандашом имена и числа.
Чьи же это имена? Сирот? «Ту»[2] подле имени «Джейкоб» означало, что фамилия его неизвестна, как у Джона Файва. Числа совершенно ни о чем не говорили Мэтью. Кроме того, помимо имен и чисел рядом с именами стояли отметки — «Брак», «Капелл» — и, по всей видимости, даты. Девятое мая, двадцатое и двадцать восьмое июня. Рядом с последней записью — никаких отметок и дат. Мэтью посмотрел на слово «Брак».
Что бы это значило?
Затем его внимание привлекло слово «Капелл». В приюте действительно имелась капелла — вернее сказать, небольшая молельня с парой скамеек. Во времена Мэтью священники порой навещали приютских детей, дабы наставить их на путь истинный, а в остальные дни это была просто пустая стылая комната.
Слово почему-то встревожило Мэтью. Уж не об очередных ли «воспитательных мерах» Осли идет речь? Неужели он теперь творил свои злодеяния и в капелле?
Но тогда при чем тут «откз»? Почему эти люди получили отказ? От кого? И почему рядом с последним именем нет никаких пометок?
Мэтью рассудил, что для начала хорошо бы установить временны́е рамки — сколько уходило у Осли на то, чтобы исписать блокнот целиком? Вероятно, заканчивая один, он сразу брался за следующий. Этот блокнот может быть как пятым, так и пятнадцатым по счету… Если судить по датам на этой странице, последний томик с описанием великих подвигов Осли был начат примерно на второй неделе мая.
Фитиль опять начал плеваться. Мэтью понял, что пора возвращаться в мир — да и желудок его настоятельно требовал завтрака. Взглянув на часы, Мэтью пришел в ужас: уже почти восемь утра! Видно, вчера он утомился куда сильнее, чем думал, ведь обычно подъем у него в шесть. Он кое-как умылся холодной водой из таза — ни мыла, ни полотенца в погребе не оказалось — и решил сразу после завтрака посетить цирюльника, чтобы побриться и смыть с себя пыль дорог и прах разрушения.
Мэтью достал из мешка чистую — относительно чистую — голубую сорочку и пару свежих чулок. Запасные его бриджи оказались такими же грязными, как и те, в которых он спал, потому менять их не имело смысла. Он спрятал блокнот в мешок под бриджи, а сам мешок убрал под койку, после чего вышел на улицу. Утреннее солнце поначалу едва не ослепило его; видно, в молочном погребе было совсем темно (впрочем, неудивительно, учитывая его предназначение). Мэтью закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и постучался в дом Мармадьюка Григсби.
Тот открыл почти сразу и пригласил его в дом. Мэтью сел за стол в кухне, а печатник отрезал ему соленого бекона и разбил два яйца в сковородку, стоявшую на небольшом огне в очаге. Крепкий черный чай быстро смахнул остатки паутины с разума и мыслей Мэтью.
Он позавтракал восхитительно вкусной яичницей, выпил кружку яблочного сидра и лишь тогда спросил:
— Как я понимаю, Берил сегодня решила поспать подольше?
— Поспать подольше, как же! Эта девица вообще не спит. Она проснулась еще затемно и сразу убежала.