Королева Бедлама

— Да, совершенно верно. Рыбы и черепахи потрудились. Полагаю, первым делом ему выели глаза. — Маккаггерс и сам сейчас несколько походил на рыбу, однако он продолжал: — Одежду мы тщательно осмотрели, но карманы были пусты. Когда я закончил осмотр, Лиллехорн приказал Зеду вырыть могилу. Дело остается открытым, но пока никто юношу не искал.

— Кошелька при нем тоже не было? Вообще ничего?

— Ничего. Конечно, его могли ограбить — убийцы или река. — Маккаггерс поднял палец, как будто ему что-то пришло на ум. — Хочу вас кое о чем спросить. Насколько я знаю, вы выросли в приюте?

— Верно. — Мэтью заключил, что судебный медик узнал это либо у судьи Пауэрса, либо у Лиллехорна.

— Вы хорошо знали Осли?

— Нет, не слишком хорошо.

Маккаггерс подошел к большому черному комоду и открыл один ящик. Внутри Мэтью увидел некий коричневый сверток, дешевый матерчатый кошелек, обмотанный бечевкой карандаш, связку ключей, маленькую оловянную фляжку и некий прозрачный сосуд, наполовину заполненный маслянистой жидкостью янтарного цвета.

— Быть может, Осли при вас упоминал каких-нибудь родных?

Ах вот оно что, подумал Мэтью. В этом ящике хранятся личные вещи Эбена Осли, вкусившего от плодов путей своих. В коричневую бумагу, конечно, завернута одежда. Сосуд — флакон с омерзительным гвоздичным одеколоном. Ключи от приюта. Карандаш для записи поражений, расходов и доходов, приемов пищи и прочих мелочей, что покоились на дне грязного болота его разума.

— Нет, не упоминал, — ответил Мэтью. Однако что-то свербело у него в голове, не давая покоя.

— Что ж, рано или поздно кто-нибудь объявится. Быть может, его главный помощник из приюта. Или я просто сложу все эти вещи в ящик и припрячу куда-нибудь. — Маккаггерс закрыл комод. — Неужели он никогда не рассказывал о своей семье?

Мэтью мотнул головой. И тут его озарило.

— Постойте! А блокнот? Где он?

— Что, простите?

— Осли всюду таскал с собой черную записную книжку с золотым орнаментом на обложке. Я ее здесь не вижу. — Он посмотрел в глаза Маккаггерсу. — Быть может, она осталась в кармане?

— Нет-нет. Зед очень тщательно осматривает одежду покойных.

Что ж, сомневаться в добросовестности Зеда Мэтью не приходилось. Он вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поднял голову и увидел негра. Тот стоял у люка и смотрел на него так, будто заметил у себя в чае головастика.

Мэтью еще раз перебрал предметы из ящика, но как-то рассеянно. Взор его был затуманен.

— Блокнота нет, — тихо произнес он практически себе под нос.

— Если его нет здесь, — предположил Маккаггерс, — значит не было и на трупе.

Вновь закрыв ящик комода, он подошел к стойке с оружием, выбрал два пистолета и отнес их к небольшому круглому столику, где Мэтью увидел коробку с круглыми свинцовыми пулями, рог с порохом и несколько заточенных кусочков кремня — словом, все необходимое для очередной атаки на Элси.

— Хотите пальнуть? — предложил судебный медик.

— Нет, спасибо. Очень признателен вам за уделенное время. — Мэтью двинулся к двери и заметил на стене за спиной Элси несколько дыр и две разбитые секции оконного переплета. Даже удивительно, что осколки не угодили в парик какому-нибудь джентльмену или леди…

— Хорошего дня. Прошу, заглядывайте иногда, ваше общество мне приятно.

Из уст чудаковатого — или полусумасшедшего, как сказали бы некоторые, — судебного медика это прозвучало как наивысшая похвала. Однако Мэтью пора было стиснуть зубы и попытаться покинуть здание ратуши, не нарвавшись на неприятности — то есть на коротышку-констебля или брюзгливого главного прокурора. Он вышел с чердака, закрыл за собой дверь и начал спускаться на постылую жестокую землю.





Глава 19




Прежде чем Мэтью мог претворить в жизнь свои планы — пообедать в «Галопе» и устроить себе, невзирая на намечающиеся протесты по случаю Указа о чистых улицах, спокойный выходной, — ему предстояло еще одно важное дело.

Он много думал, как рассказать Джону Файву о ночной вылазке преподобного Уэйда, но по-прежнему ничего не придумал. Каждый шаг приближал его к кузнице мастера Росса, а решение все не находилось. Конечно, нельзя ждать, пока Джон Файв сам к нему придет — тот доверился ему, попросил о помощи, и Мэтью согласился эту помощь оказать. Это обязывает его вовремя сообщить Файву о своих открытиях, но… разве это открытия? Да, он видел, как священник рыдает под окнами заведения мадам Блоссом, — и о чем же это говорит? Мэтью понимал: порой между тем, что видно глазу, и тем, что за этим кроется, лежит огромная пропасть.

Он ступил в гнетущий зной кузницы, обнаружил Джона Файва за привычным делом и позвал его на улицу. Тот вновь повторил обряд с выпрашиванием нескольких минут у мастера Росса, после чего Мэтью и Джон вышли на то же место, где стояли во вторник утром.

— Итак, — начал Джон Файв, увидев, что его приятель медлит. — Ты за ним проследил?

— Да.

— Ночка, конечно, выдалась ужасная. Особенно для Осли.

— Согласен, — кивнул Мэтью.

Они немного помолчали. Мимо по тротуару шли прохожие. Проехала подвода с зерном, пробежали с обручем и палочкой двое мальчишек.


— Ты мне расскажешь или нет? — не выдержал Джон.

Мэтью наконец решился:

— Нет.

— Это еще почему? — хмуро спросил Джон.

— Я узнал, где он был. Но не уверен, что именно туда он ходит каждый вечер. Пока рано говорить, что я там видел.

— Ты разве не понял, что дело очень серьезное?

— Конечно понял! Поэтому мне и нужно еще время.

— Время? — Джон Файв призадумался. — Хочешь сказать, ты снова за ним пойдешь?

— Да, — ответил Мэтью. — Хочу убедиться, что он отправится туда же. Если так и случится… Я должен буду с ним поговорить. А дальше он, вероятно, сам расскажет все тебе или Констанции.

Джон озадаченно провел рукой по волосам:

— Стало быть, все плохо.

— Я пока не понимаю, плохо или хорошо. Мои наблюдения ни о чем не говорят, поэтому я лучше воздержусь от догадок. — Мэтью понял, что Джон Файв ждет от него хоть какой-нибудь зацепки, повода для надежды, и потому сказал: — Сегодня, вероятно, выйдет Указ о чистых улицах. Трактиры закроют рано, вокруг будет много констеблей. Вряд ли преподобный Уэйд станет разгуливать по ночам, пока указ не отменят, а когда это произойдет — никому не известно.

— Может, гулять он и не пойдет, — кивнул Джон, — но его беда от этого сама собой не разрешится.

— Полагаю, тут ты совершенно прав. Однако на сегодняшний день мы ничего не можем с этим поделать.

— Хорошо, — удрученно ответил Джон Файв. — То есть плохо, конечно, но по-другому, видно, никак.

Мэтью согласился с другом, пожелал ему хорошего дня и стремительно зашагал по улице в сторону конюшни Тобиаса Вайнкупа. Там он сказал, что завтра в шесть тридцать утра придет за Сьюви. Перспектива субботней тренировки с Хадсоном Грейтхаусом его не радовала, но тут он, по крайней мере, знал, чего ждать.

До обеда оставалось еще одно дельце, на которое его подвигнул рассказ вдовы Шервин про жительницу Голден-Хилла, среди богатых домов коего стоял и красно-кирпичный особняк Девериков. Едва ли Лиллехорн подробно расспрашивал семью Пеннфорда, вдову Эстер и сына Роберта о том, как у покойного обстояли дела на работе. Пусть они и жили рядом, Лиллехорны и Деверики были слеплены из разного теста. Мэтью рассудил, что если и есть некая связь между жертвами Масочника — Годвином, Девериком, а теперь и Осли (кто бы мог подумать!), — то искать ее следует в области коммерции. Возможно, он глубоко заблуждается… В самом деле, ну какие общие дела могут быть у директора сиротского приюта — заядлого картежника — и состоятельного торгового маклера, проложившего себе путь наверх прямиком из лондонских подворотен? И уж тем более какое отношение к ним имеет выдающийся и всеми любимый врач?

Мэтью намеревался — как сказал бы Маккаггерс — сделать пробный выстрел. Он зашагал на север, в сторону квартала под названием Голден-Хилл, где на Голден-Хилл-стрит между Краун- и Фейр-стрит стояли в окружении пышных садов богатые дворцы и особняки.

Приближаясь к этой улице роскоши, он обогнул фермерскую телегу с живыми свиньями и поднял взгляд на возвышающийся впереди холм. Пускай под ногами богачей с Голден-Хилл-стрит лежала простая утоптанная земля, зато в домах проживал весь цвет нью-йоркского высшего общества. И что это были за дома! Двухэтажные, с затейливой архитектурой, из красного, белого и желтого кирпича, благородного камня кремовых и серых оттенков, с балкончиками, террасами, куполами и окнами граненого стекла, глядящими в разные стороны света на порт, город и леса, они как будто отмечали все, что происходило и еще произойдет в истории и будущем Нью-Йорка. Вне всяких сомнений, здесь жили семьи, внесшие огромный вклад в процветание города и справедливо вознагражденные за свою деятельность и финансовую смелость. Все, кроме Лиллехорна, разумеется, который обитал в самом маленьком домишке на западном конце улицы. Деньги ему достались от свекра, однако городские аристократы не спешили гнать главного констебля из своих рядов, ведь из него получился замечательный мальчик на побегушках.

Улицы здесь были выметены и постоянно очищались от неприятных куч навоза, с коими приходилось мириться рядовым горожанам. Раскидистые деревья приглашали побездельничать в прохладной сени там, где бездельников не терпели, а геометрически выверенные сады с пышными цветочными клумбами насыщали воздух дивными ароматами — быть может, чересчур дивными для носов, привыкших к запахам корабельной смолы и жареных колбасок в том царившем внизу хаосе, что у простых смертных назывался жизнью.

Мэтью продвигался по тротуару на восток, то и дело ныряя в тень и вновь выныривая на яркое солнце. Все вокруг казалось сдержанным, тихим, чопорным, и чудилось, будто из мраморных залов доносится едва слышное тиканье напольных часов с маятником, что задолго до рождения Мэтью отсчитывали время для сновавших из комнаты в комнату слуг. При всей своей природной назойливости и умению проникать туда, где его не ждали, Мэтью несколько оторопел при виде этих дворцов. Безусловно, он бывал на Голден-Хилл-стрит уже не раз, но лишь мимоходом. Сейчас же ему предстояло приблизиться к двери, снятой с какого-нибудь шотландского замка, и — подумать только! — постучать в нее. Капитаны складов, генералы сахарных заводов, герцоги кредитных учреждений, бароны работорговли, графы лесопилок, принцы недвижимости, императоры доков — все они жили здесь, где трава была зелена, а гравий подъездных дорожек блестящ и бел, как первые зубы младенца.

Мэтью прошел вдоль пятифутового кованого забора с острыми пиками и увидел простую железную табличку с фамилией «Деверик». Путь на дорожку из песчаника, ведущую к парадной двери, преграждала калитка, однако она оказалась не заперта. Мэтью отметил, как бесшумно она открылась, пуская его во владения: он-то почти ждал возмущенного визга. Мэтью прошагал по дорожке и очутился под изящным голубым навесом крыльца. Одолев шесть ступеней, он потянулся к медному дверному молотку и… замешкался. В конце концов, он простой секретарь, какое право он имеет беспокоить Девериков? Это ведь дело главного констебля, не так ли? По долгу службы Лиллехорн обязан найти и поймать Масочника.

Да-да, все это так. Но Мэтью уже имел возможность наблюдать, как мыслит главный констебль — квадратными кругами и круглыми квадратами. Если ждать, пока он изловит Масочника, никакая «Уховертка», выходи она хоть ежедневно, не поспеет за убийствами. Нет, таинственную связь между врачом, маклером и попечителем приюта под силу раскрыть только Мэтью. Вдобавок новое обстоятельство зудело в мозгу надоедливым комаром: куда подевался блокнот Осли?

Он собрал в кулак всю силу воли, крепко ухватился за дверной молоток и дал хозяевам понять, что им нанес визит Мэтью Корбетт.

Дверь открыли почти сразу. На Мэтью воззрилась грозная, худая и жилистая женщина в сером платье с кружевным воротничком под горло, лет сорока. У нее были светлые волосы пепельного оттенка, убранные в строгий пучок, и глубоко посаженные карие глаза. Она молча осмотрела Мэтью, задержав взгляд на пятне от эля, и явно осталась самого скверного мнения обо всем, что увидела, начиная от шрама на лбу и заканчивая потертостями на башмаках.

— Я бы хотел поговорить с мистером Девериком, если можно, — сказал Мэтью.

— Фот как! Мистерр Деферик, — заговорила женщина с сильным иностранным акцентом, не то австрийским, не то прусским, словом, староевропейским, — скончался. Ефо будутт хоронить сефодня ф тфа часа дня.

— Нет-нет, я имел в виду мистера Деверика-младшего, — поправился Мэтью.

— Этто нефосмошно. До сфиданья. — Она начала было закрывать дверь, но Мэтью подставил руку и не дал ей это сделать.

— Позвольте узнать почему?

— Мистерра Деферика нет дома. Мне есть запрещено гофорить.

— Гретель, кто там? — раздался голос у нее за спиной.

— Это Мэтью Корбетт! — тут же нашелся он, да только крик вышел слишком громкий для этих мест: Гретель посмотрела на него так, словно намеревалась пнуть его в самую мягкую точку отполированным до блеска черным сапогом. — Можно вас на минутку?

— Моей матери нет дома, — ответил Роберт, все еще не показываясь на глаза.

— Я ему гофорить, сссэр! — практически выплюнула экономка в лицо незваному гостю.

— А я и не с ней хотел побеседовать, с вами, — упорствовал Мэтью. — Насчет… — он помедлил, подбирая слова, — убийства вашего отца.

Гретель испепеляюще смотрела на гостя и ждала, что скажет Роберт. Так и не дождавшись от него ответа, она повторила: «До сфиданья» — и начала закрывать дверь с такой силой, будто задумала сломать Мэтью локоть, посмей он ей мешать.