Король отверженных
Часть 51 из 76 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– В этом-то все и дело, капитан.
Байрон, Волета и Ирен отрабатывали чаепитие на орудийной палубе, а Эдит осталась на мостике наедине с Охряником. Она размотала его повязку, пока он докладывал о ночном движении и силе утренних течений, но ни то ни другое не было примечательным.
Пулевое отверстие закрылось за ночь, став твердым и темным, как сучок на дощечке. Она снова наложила повязку, скорее для самоуспокоения, чем по необходимости. Сейчас ей не хотелось размышлять о том, что Охряник, похоже, более или менее невосприимчив к пулям. Если ей когда-нибудь придется расправиться с ним, надо будет подготовиться весьма скрупулезно.
Под ее руководством Охряник направил корабль в поток под названием Северный Стойкий, ускорившийся от солнечного тепла, и устремился к Шелковому рифу.
Когда в рамках магновизора начал увеличиваться изуродованный пушками портал, Эдит похолодела при воспоминании о паучьих стаях, лагере фанатиков и голосе Люка Марата, столь же благоразумном, сколь и жестоком. Она все еще слышала скрежещущий скрип его инвалидной коляски, эхом отдававшийся в светящемся лесу.
Таинственный сигнал тревоги прозвучал снова, и она вернулась мыслями на мостик.
– Мы собрали немало зрителей, – сказал Охряник, поворачиваясь в кресле пилота и указывая на рамы магновизора по левому борту.
Эдит смотрела на воздушные корабли, которые мелькали за пределами досягаемости ее пушек. В неверном свете утреннего солнца они казались черными, как мухи.
Эдит пересела из капитанского кресла в кресло наводчика. Эта панель сияла рядами зеленых огней, и каждый указывал на заряженную и готовую пушку. Она прижалась лицом к видоискателю. Золотой прицел проплыл в поле зрения над черно-белой картиной мира. Покрутив ручки по обе стороны устройства, она сфокусировала взгляд на развалинах Шелкового рифа.
– Они хотят спектакль? – Она выбрала все орудия, которые хотела задействовать, щелкая переключателями по три и четыре штуки. – Давай сделаем им одолжение. – И капитан нажала на рубиновую кнопку.
Корпус корабля громыхнул от выстрелов тридцати двух орудий правого борта. В золотых рамах картин призрачное отражение порта Шелкового рифа покрылось распускающимися цветами каменной крошки и пыли, неистовым букетом, который задержался на мгновение, прежде чем ветер разрушил его и унес.
Охряник развернул корабль для второго захода. Пушки левого борта раскололи небо, и последняя уцелевшая колонна в порту рухнула, как мертвое дерево.
Эдит гадала, что же подумали разведчики Марата об этом представлении, если они действительно прятались внутри. Она сомневалась, что разрушение старого порта – и впрямь такая внушительная демонстрация силы. Может, от такого Башня лишь покажется еще неуязвимее. Еще не создали оружие, способное пробить эти стены. Но возможно, именно это и было намерением Сфинкса – тщетный спектакль, чтобы фанатики почувствовали себя в безопасности в своих норах. На свет они уж точно не выйдут.
– Они действительно великолепны, не так ли? – сказал Охряник.
Эдит не сразу поняла, что он имеет в виду воздушные корабли, наблюдающие за ними, словно с театральной галереи. Он указал на каждый по очереди, протараторив название корабля, командира и из какого удела он прибыл – сведения, которые почерпнул из корабельной копии «Реестра воздушных судов». Все имена начали сливаться воедино, но, к счастью, список, казалось, подошел к концу.
– …а вот «Грива и Флетч» под командованием капитана Джессапа из удела Лудден, а вот «Красный Лоуренс» под командованием капитана Девильда из Ниневии. Все грозные корабли, все утяжеленные пушками, укомплектованные храбрецами, привязанные к мешкам с горючим газом. Забавный уговор, не правда ли? Не стрелять по вражеским оболочкам?
– Я бы не назвала это забавным, пилот. Это военное преступление. Если мы начнем стрелять по оболочкам, всем кораблям конец.
– Но «война по законам» звучит как оксюморон, не так ли?
– Возможно, но это лучше, чем тотальная война. Лучше, чем армии, нападающие на мирных жителей, отравляющие колодцы и оскверняющие могилы. И я говорю тебе, какими бы большими и пугающими мы ни были, стоит открыть огонь по любому из этих воздушных кораблей, и остальные набросятся на нас, словно дикие псы. Это была бы не очень хорошая смерть.
– О хороших и плохих смертях говорят только живые люди. На самом деле между мертвыми нет никакого различия.
– Ну и на что это похоже? – спросила Эдит, и вопрос удивил их обоих.
– На что похожа смерть? Что ж. Это как… – Он скрестил тонкие руки на животе и закрыл глаза. – Смерть подобна тому, что происходит с лужей, когда солнце выходит из-за туч. Она перестает быть лужей и становится клочком облака, или каплей росы в долине, или пеной на океанской волне.
– Все это очень поэтично, но как оно выглядит? Как ощущается?
– О, капитан, вы ничего не увидите и не ощутите. Вы думаете, как лужа.
– По крайней мере, скажи – тебе это понравилось?
Охряник улыбнулся, обнажив ряд зубов размером с ноготь:
– Я присутствовал в начале времен. Я был там, когда первые угли вселенной стали красными и горели целую вечность. Я был пылью, плавающей в мертвом черном ничто в течение половины вечности. Я был звездой, когда она сформировалась. Я был звездой, когда она умерла. Я был лучом света, несущимся по галактике десять тысяч лет – всего лишь для того, чтобы меня поймал и съел дубовый лист.
– И?
Охряник снова взялся за руль и улыбнулся, когда нос «Авангарда» начал подниматься.
– Здесь веселее.
Байрон наслаждался минутой покоя в своей рубке связи, удачно названной и удобно устроенной.
Он провел весь день, споря с Волетой за чаем, и все его болты дребезжали от пушечного огня. Генеральная репетиция прошла не слишком удачно. Ирен отлично стреляла из пистолета, но ее умение обращаться с чайником оставляло желать лучшего. Тем временем Волета, похоже, верила, что может спорить с условностями и многолетними традициями, используя его в качестве доверенного лица. С таким же успехом можно поспорить с временами года! «Почему зима не может быть теплее? О да, весна – это хорошо, но разве мы не можем обойтись меньшим количеством ливней? И конечно, летом не нужно так много мух!» Ах, если бы Байрону удалось убедить юную леди хотя бы в одном – в том, что она не первая, кого раздражают принятые в обществе условности, и не последняя.
Рубка связи располагалась на нижней палубе корабля вместе с каютами экипажа и пассажиров. У Байрона был единственный ключ от окованной сталью двери, и он получил строгий приказ от Сфинкса держать ее запертой все время и никого не впускать ни при каких обстоятельствах. Сфинкс не любила делиться информацией, особенно ее сырой версией. Несмотря на то что теперь Сфинкс полагалась на Эдит и ее команду, которые должны были представлять ее в Башне и собирать фрагменты зоотропа, она не вполне доверяла их благоразумию и намерениям. Впрочем, Сфинкс никогда не придавала доверию особую важность.
Она ни за что бы не призналась, но Байрон знал: ее контракты были всего лишь средством для выяснения деталей характера и мотивов человека. Узнав их, она могла предсказать, как он себя поведет даже вопреки контракту. Она не верила в магическую силу подписи на клочке бумаги. Но доверие не требовалось там, где не было сомнений. Предсказуемый человек был так же хорош для Сфинкса, как и честный.
Байрон не претендовал на то, чтобы понимать все тонкости интриг хозяйки, но ему и не нужно было их понимать, чтобы выполнить свой долг. Ему оставалось только хранить ее секреты, что, по общему признанию, иногда было трудно, учитывая ее склонность хранить разные секреты от разных людей. Почему она решила показать лицо Волете и Сенлину, а не Эдит и Ирен? Сфинкс ничего ему не объяснила. Он подозревал, что она хотела завоевать симпатию Волеты и Сенлина, показаться уязвимой, чтобы они чувствовали себя обязанными помочь ей. Эдит и Ирен, похоже, лучше реагировали на власть и мощь, которые излучали капюшон и маска Сфинкса. Байрон также недоумевал, почему она решила послать Сенлина вперед остальных друзей. Он чувствовал, что Сфинкс не удивлена молчанием Сенлина, которое могло означать только одно: это было частью плана. Байрон скорее готов был вырвать себе глазное яблоко, чем поделиться этим подозрением с Эдит.
Но все это были вопросы и догадки для другого времени и, возможно, другого ума. Сейчас он наслаждался тишиной и покоем, запахом льняного масла и блеском краски на кончике кисти.
Крылатые шпионы Сфинкса добирались до него через дыру в корпусе, которая была такой же незаметной, как ноздри акулы. Мотыльки и бабочки вылетали из расширяющегося жерла трубы в проволочную клетку, установленную на стене. Он забирал их из загона, как и предполагали его обязанности, и документировал прибытие, словно хозяин гостиницы, записывающий постояльцев. Он отмечал любые повреждения и при необходимости исправлял их. Затем он просматривал записи, создавал дубликат, если они казались достаточно важными, а после выпускал оригинал через тот же вентиляционный канал.
Заднюю стенку шкафа покрывала пробковая доска, которая от обилия приколотых крыльев походила на сложное лоскутное одеяло. Некоторые крылья были однотонными, другие – расписанными различными видами бытового камуфляжа: тканями, древесной текстурой и узорами фарфора. Его рабочий стол был завален инструментами, кистями, горшочками с краской и механическими деталями. Дюжины маленьких ячеек, в которых лежали тела стертых и скопированных шпионов, заполняли стену над его рабочим местом.
Байрон с помощью увеличительного стекла наносил последние штрихи на мраморный узор, когда в дверь постучали. Он крикнул Волете, чтобы ушла и оставила его в покое, но удивился, услышав голос Эдит:
– Это я, Байрон.
Он приоткрыл дверь на несколько дюймов, просунул в щель мокрый черный нос и поздоровался с капитаном. Он извинился за то, что принял ее за Волету, и спросил:
– Мне прийти к тебе в каюту?
– Я бы хотела зайти внутрь, если можно, – ответила Эдит и показала медную грудную клетку мотылька, которого он принес ей накануне. – Я пришла предложить сделку.
Он колебался, и Эдит добавила:
– Я здесь не в качестве капитана. Можешь мне, безусловно, отказать. Я здесь как друг и хочу попросить о помощи.
Он впустил ее, пойдя на немалую уступку. Это было не только запрещено, но и неудобно. В рубке размером с чулан был только один стул и не так уж много места, чтобы стоять. Но Байрону нравилось, когда его просили о помощи.
Поэтому он предложил ей стул и опустился на колено, радуясь, что его ноги никогда не устают и не болят. И только после того, как они сели столь близко друг к другу, он подумал, какой странной должна казаться ей эта комната. Все эти бестелесные крылья, приколотые к стене, разбросанные по верстаку механические лапки и головы мотыльков. Должно быть, выглядит немного жутковато. Он наблюдал, как она осматривает комнату, и был доволен, когда она объявила:
– Здесь уютно. Мне нравится. Должно быть, это хорошее убежище.
Он ответил, что тоже так считает, но было приятно услышать это от кого-то другого.
– Я полагаю, ты до сих пор ничего не слышал о Томе, – сказала она, глядя через увеличительное стекло на полотнище крыла. – Очень красиво.
– Благодарю, – сказал он, чувствуя себя неловко, и начал убирать свою работу. – Я бы сообщил, если бы что-то услышал.
– Понимаю. Поэтому я подумала, что нам, вероятно, следует придумать, что мы будем делать, когда доберемся до Пелфии.
Байрон улыбнулся и рассмеялся:
– По-моему, Сфинкс уже достаточно все спланировал для всех нас, не так ли? Я думаю, он выражался вполне ясно.
– Я не о том, что мы все будем делать, Байрон. Я про тебя и про меня. Насчет Тома.
– Понятно, – сказал Байрон, складывая принадлежности для рисования все медленнее.
– Сфинксу на него наплевать. Мы оба это знаем. Использовать кого-то – не то же самое, что заботиться о нем. Но мне не все равно, и, я думаю, тебе тоже.
– И что же ты предлагаешь?
– Я знаю, что ты перехватывал ежедневные отчеты Тома. Они все еще у тебя?
– У меня есть копии, – сказал Байрон с легкой гордостью. – Я сделал дубликаты на случай, если мотыльки будут повреждены или пойманы на пути домой.
– Очень разумно. Я бы хотела послушать их, если можно. А потом я сыграю тебе послание, которое получила от него.
Байрон широко раскрыл рот. Он собирался сказать что-то умное, что-то недоброе, что обычно делал, когда чувствовал себя неловко. Но сдержался и вместо этого проговорил:
– Капитан… Эдит, я не могу. У меня есть приказы, которые я должен учитывать.
– Я все понимаю. – Эдит легонько постучала хвостом мотылька-посыльного Сенлина по рабочему столу. – И вообще, мне бы не хотелось тебя шокировать.
– О, ты действительно думаешь, что я такой любопытный?
– Нет, вовсе нет. Нисколько. Просто от услышанного ты можешь покраснеть, а я не хочу смущать друга.
– Что ты имеешь в виду? С чего вдруг мне краснеть? И что же он сказал?
Эдит втянула воздух сквозь зубы и покачала головой из стороны в сторону. Байрон некоторое время смотрел на нее, прежде чем понял: она не ответит. Он потряс рогами:
– Ну ладно, ладно! Но только во имя праздного любопытства! Мы никому ничего не скажем и не нарушим наших обязательств перед… – Эдит улыбнулась за мгновение до этого, но сделала это так внезапно, что Байрон осекся. – Что такое?
– Я опять это сделала.
– Что сделала?
– Манипулировала тобой. Шла окольным путем, чтобы добиться желаемого. – Она зажмурилась. – Я не хочу относиться к друзьям как к препятствиям. Я не хочу этого делать. Я не такая, как он.
– Ты имеешь в виду Сфинкса?
Байрон, Волета и Ирен отрабатывали чаепитие на орудийной палубе, а Эдит осталась на мостике наедине с Охряником. Она размотала его повязку, пока он докладывал о ночном движении и силе утренних течений, но ни то ни другое не было примечательным.
Пулевое отверстие закрылось за ночь, став твердым и темным, как сучок на дощечке. Она снова наложила повязку, скорее для самоуспокоения, чем по необходимости. Сейчас ей не хотелось размышлять о том, что Охряник, похоже, более или менее невосприимчив к пулям. Если ей когда-нибудь придется расправиться с ним, надо будет подготовиться весьма скрупулезно.
Под ее руководством Охряник направил корабль в поток под названием Северный Стойкий, ускорившийся от солнечного тепла, и устремился к Шелковому рифу.
Когда в рамках магновизора начал увеличиваться изуродованный пушками портал, Эдит похолодела при воспоминании о паучьих стаях, лагере фанатиков и голосе Люка Марата, столь же благоразумном, сколь и жестоком. Она все еще слышала скрежещущий скрип его инвалидной коляски, эхом отдававшийся в светящемся лесу.
Таинственный сигнал тревоги прозвучал снова, и она вернулась мыслями на мостик.
– Мы собрали немало зрителей, – сказал Охряник, поворачиваясь в кресле пилота и указывая на рамы магновизора по левому борту.
Эдит смотрела на воздушные корабли, которые мелькали за пределами досягаемости ее пушек. В неверном свете утреннего солнца они казались черными, как мухи.
Эдит пересела из капитанского кресла в кресло наводчика. Эта панель сияла рядами зеленых огней, и каждый указывал на заряженную и готовую пушку. Она прижалась лицом к видоискателю. Золотой прицел проплыл в поле зрения над черно-белой картиной мира. Покрутив ручки по обе стороны устройства, она сфокусировала взгляд на развалинах Шелкового рифа.
– Они хотят спектакль? – Она выбрала все орудия, которые хотела задействовать, щелкая переключателями по три и четыре штуки. – Давай сделаем им одолжение. – И капитан нажала на рубиновую кнопку.
Корпус корабля громыхнул от выстрелов тридцати двух орудий правого борта. В золотых рамах картин призрачное отражение порта Шелкового рифа покрылось распускающимися цветами каменной крошки и пыли, неистовым букетом, который задержался на мгновение, прежде чем ветер разрушил его и унес.
Охряник развернул корабль для второго захода. Пушки левого борта раскололи небо, и последняя уцелевшая колонна в порту рухнула, как мертвое дерево.
Эдит гадала, что же подумали разведчики Марата об этом представлении, если они действительно прятались внутри. Она сомневалась, что разрушение старого порта – и впрямь такая внушительная демонстрация силы. Может, от такого Башня лишь покажется еще неуязвимее. Еще не создали оружие, способное пробить эти стены. Но возможно, именно это и было намерением Сфинкса – тщетный спектакль, чтобы фанатики почувствовали себя в безопасности в своих норах. На свет они уж точно не выйдут.
– Они действительно великолепны, не так ли? – сказал Охряник.
Эдит не сразу поняла, что он имеет в виду воздушные корабли, наблюдающие за ними, словно с театральной галереи. Он указал на каждый по очереди, протараторив название корабля, командира и из какого удела он прибыл – сведения, которые почерпнул из корабельной копии «Реестра воздушных судов». Все имена начали сливаться воедино, но, к счастью, список, казалось, подошел к концу.
– …а вот «Грива и Флетч» под командованием капитана Джессапа из удела Лудден, а вот «Красный Лоуренс» под командованием капитана Девильда из Ниневии. Все грозные корабли, все утяжеленные пушками, укомплектованные храбрецами, привязанные к мешкам с горючим газом. Забавный уговор, не правда ли? Не стрелять по вражеским оболочкам?
– Я бы не назвала это забавным, пилот. Это военное преступление. Если мы начнем стрелять по оболочкам, всем кораблям конец.
– Но «война по законам» звучит как оксюморон, не так ли?
– Возможно, но это лучше, чем тотальная война. Лучше, чем армии, нападающие на мирных жителей, отравляющие колодцы и оскверняющие могилы. И я говорю тебе, какими бы большими и пугающими мы ни были, стоит открыть огонь по любому из этих воздушных кораблей, и остальные набросятся на нас, словно дикие псы. Это была бы не очень хорошая смерть.
– О хороших и плохих смертях говорят только живые люди. На самом деле между мертвыми нет никакого различия.
– Ну и на что это похоже? – спросила Эдит, и вопрос удивил их обоих.
– На что похожа смерть? Что ж. Это как… – Он скрестил тонкие руки на животе и закрыл глаза. – Смерть подобна тому, что происходит с лужей, когда солнце выходит из-за туч. Она перестает быть лужей и становится клочком облака, или каплей росы в долине, или пеной на океанской волне.
– Все это очень поэтично, но как оно выглядит? Как ощущается?
– О, капитан, вы ничего не увидите и не ощутите. Вы думаете, как лужа.
– По крайней мере, скажи – тебе это понравилось?
Охряник улыбнулся, обнажив ряд зубов размером с ноготь:
– Я присутствовал в начале времен. Я был там, когда первые угли вселенной стали красными и горели целую вечность. Я был пылью, плавающей в мертвом черном ничто в течение половины вечности. Я был звездой, когда она сформировалась. Я был звездой, когда она умерла. Я был лучом света, несущимся по галактике десять тысяч лет – всего лишь для того, чтобы меня поймал и съел дубовый лист.
– И?
Охряник снова взялся за руль и улыбнулся, когда нос «Авангарда» начал подниматься.
– Здесь веселее.
Байрон наслаждался минутой покоя в своей рубке связи, удачно названной и удобно устроенной.
Он провел весь день, споря с Волетой за чаем, и все его болты дребезжали от пушечного огня. Генеральная репетиция прошла не слишком удачно. Ирен отлично стреляла из пистолета, но ее умение обращаться с чайником оставляло желать лучшего. Тем временем Волета, похоже, верила, что может спорить с условностями и многолетними традициями, используя его в качестве доверенного лица. С таким же успехом можно поспорить с временами года! «Почему зима не может быть теплее? О да, весна – это хорошо, но разве мы не можем обойтись меньшим количеством ливней? И конечно, летом не нужно так много мух!» Ах, если бы Байрону удалось убедить юную леди хотя бы в одном – в том, что она не первая, кого раздражают принятые в обществе условности, и не последняя.
Рубка связи располагалась на нижней палубе корабля вместе с каютами экипажа и пассажиров. У Байрона был единственный ключ от окованной сталью двери, и он получил строгий приказ от Сфинкса держать ее запертой все время и никого не впускать ни при каких обстоятельствах. Сфинкс не любила делиться информацией, особенно ее сырой версией. Несмотря на то что теперь Сфинкс полагалась на Эдит и ее команду, которые должны были представлять ее в Башне и собирать фрагменты зоотропа, она не вполне доверяла их благоразумию и намерениям. Впрочем, Сфинкс никогда не придавала доверию особую важность.
Она ни за что бы не призналась, но Байрон знал: ее контракты были всего лишь средством для выяснения деталей характера и мотивов человека. Узнав их, она могла предсказать, как он себя поведет даже вопреки контракту. Она не верила в магическую силу подписи на клочке бумаги. Но доверие не требовалось там, где не было сомнений. Предсказуемый человек был так же хорош для Сфинкса, как и честный.
Байрон не претендовал на то, чтобы понимать все тонкости интриг хозяйки, но ему и не нужно было их понимать, чтобы выполнить свой долг. Ему оставалось только хранить ее секреты, что, по общему признанию, иногда было трудно, учитывая ее склонность хранить разные секреты от разных людей. Почему она решила показать лицо Волете и Сенлину, а не Эдит и Ирен? Сфинкс ничего ему не объяснила. Он подозревал, что она хотела завоевать симпатию Волеты и Сенлина, показаться уязвимой, чтобы они чувствовали себя обязанными помочь ей. Эдит и Ирен, похоже, лучше реагировали на власть и мощь, которые излучали капюшон и маска Сфинкса. Байрон также недоумевал, почему она решила послать Сенлина вперед остальных друзей. Он чувствовал, что Сфинкс не удивлена молчанием Сенлина, которое могло означать только одно: это было частью плана. Байрон скорее готов был вырвать себе глазное яблоко, чем поделиться этим подозрением с Эдит.
Но все это были вопросы и догадки для другого времени и, возможно, другого ума. Сейчас он наслаждался тишиной и покоем, запахом льняного масла и блеском краски на кончике кисти.
Крылатые шпионы Сфинкса добирались до него через дыру в корпусе, которая была такой же незаметной, как ноздри акулы. Мотыльки и бабочки вылетали из расширяющегося жерла трубы в проволочную клетку, установленную на стене. Он забирал их из загона, как и предполагали его обязанности, и документировал прибытие, словно хозяин гостиницы, записывающий постояльцев. Он отмечал любые повреждения и при необходимости исправлял их. Затем он просматривал записи, создавал дубликат, если они казались достаточно важными, а после выпускал оригинал через тот же вентиляционный канал.
Заднюю стенку шкафа покрывала пробковая доска, которая от обилия приколотых крыльев походила на сложное лоскутное одеяло. Некоторые крылья были однотонными, другие – расписанными различными видами бытового камуфляжа: тканями, древесной текстурой и узорами фарфора. Его рабочий стол был завален инструментами, кистями, горшочками с краской и механическими деталями. Дюжины маленьких ячеек, в которых лежали тела стертых и скопированных шпионов, заполняли стену над его рабочим местом.
Байрон с помощью увеличительного стекла наносил последние штрихи на мраморный узор, когда в дверь постучали. Он крикнул Волете, чтобы ушла и оставила его в покое, но удивился, услышав голос Эдит:
– Это я, Байрон.
Он приоткрыл дверь на несколько дюймов, просунул в щель мокрый черный нос и поздоровался с капитаном. Он извинился за то, что принял ее за Волету, и спросил:
– Мне прийти к тебе в каюту?
– Я бы хотела зайти внутрь, если можно, – ответила Эдит и показала медную грудную клетку мотылька, которого он принес ей накануне. – Я пришла предложить сделку.
Он колебался, и Эдит добавила:
– Я здесь не в качестве капитана. Можешь мне, безусловно, отказать. Я здесь как друг и хочу попросить о помощи.
Он впустил ее, пойдя на немалую уступку. Это было не только запрещено, но и неудобно. В рубке размером с чулан был только один стул и не так уж много места, чтобы стоять. Но Байрону нравилось, когда его просили о помощи.
Поэтому он предложил ей стул и опустился на колено, радуясь, что его ноги никогда не устают и не болят. И только после того, как они сели столь близко друг к другу, он подумал, какой странной должна казаться ей эта комната. Все эти бестелесные крылья, приколотые к стене, разбросанные по верстаку механические лапки и головы мотыльков. Должно быть, выглядит немного жутковато. Он наблюдал, как она осматривает комнату, и был доволен, когда она объявила:
– Здесь уютно. Мне нравится. Должно быть, это хорошее убежище.
Он ответил, что тоже так считает, но было приятно услышать это от кого-то другого.
– Я полагаю, ты до сих пор ничего не слышал о Томе, – сказала она, глядя через увеличительное стекло на полотнище крыла. – Очень красиво.
– Благодарю, – сказал он, чувствуя себя неловко, и начал убирать свою работу. – Я бы сообщил, если бы что-то услышал.
– Понимаю. Поэтому я подумала, что нам, вероятно, следует придумать, что мы будем делать, когда доберемся до Пелфии.
Байрон улыбнулся и рассмеялся:
– По-моему, Сфинкс уже достаточно все спланировал для всех нас, не так ли? Я думаю, он выражался вполне ясно.
– Я не о том, что мы все будем делать, Байрон. Я про тебя и про меня. Насчет Тома.
– Понятно, – сказал Байрон, складывая принадлежности для рисования все медленнее.
– Сфинксу на него наплевать. Мы оба это знаем. Использовать кого-то – не то же самое, что заботиться о нем. Но мне не все равно, и, я думаю, тебе тоже.
– И что же ты предлагаешь?
– Я знаю, что ты перехватывал ежедневные отчеты Тома. Они все еще у тебя?
– У меня есть копии, – сказал Байрон с легкой гордостью. – Я сделал дубликаты на случай, если мотыльки будут повреждены или пойманы на пути домой.
– Очень разумно. Я бы хотела послушать их, если можно. А потом я сыграю тебе послание, которое получила от него.
Байрон широко раскрыл рот. Он собирался сказать что-то умное, что-то недоброе, что обычно делал, когда чувствовал себя неловко. Но сдержался и вместо этого проговорил:
– Капитан… Эдит, я не могу. У меня есть приказы, которые я должен учитывать.
– Я все понимаю. – Эдит легонько постучала хвостом мотылька-посыльного Сенлина по рабочему столу. – И вообще, мне бы не хотелось тебя шокировать.
– О, ты действительно думаешь, что я такой любопытный?
– Нет, вовсе нет. Нисколько. Просто от услышанного ты можешь покраснеть, а я не хочу смущать друга.
– Что ты имеешь в виду? С чего вдруг мне краснеть? И что же он сказал?
Эдит втянула воздух сквозь зубы и покачала головой из стороны в сторону. Байрон некоторое время смотрел на нее, прежде чем понял: она не ответит. Он потряс рогами:
– Ну ладно, ладно! Но только во имя праздного любопытства! Мы никому ничего не скажем и не нарушим наших обязательств перед… – Эдит улыбнулась за мгновение до этого, но сделала это так внезапно, что Байрон осекся. – Что такое?
– Я опять это сделала.
– Что сделала?
– Манипулировала тобой. Шла окольным путем, чтобы добиться желаемого. – Она зажмурилась. – Я не хочу относиться к друзьям как к препятствиям. Я не хочу этого делать. Я не такая, как он.
– Ты имеешь в виду Сфинкса?