Корабль рабов: История человечества

Паркер отвечал бесстрашно, просто и кратко, он рассказал о телесных наказаниях, о пытках, о смерти ребенка-невольника от рук капитана Томаса Маршалла, когда малыш отказывался от еды на борту его судна в 1764 г. Как и многие другие моряки, Паркер говорил правду, его подробный, конкретный рассказ проклинал работорговлю способами, которые никогда, возможно, не применялись в абстрактных моральных обвинениях [497].

Томас Кларксон, молодой и немного наивный представитель среднего класса, ставший кембриджским проповедником, столкнулся лицом к лицу с классовой борьбой, которая бушевала на судах и в работорговых портах вдоль побережья. Он бесстрашно встал на сторону моряков. Таким образом, он получил от матросов сведения, которые стали неоценимыми для движения аболиционистов. Он нашел дезертиров, калек, мятежников, уволенных, короче говоря диссидентов, которые знали работорговлю изнутри и могли рассказать о ней пугающую правду. Он использовал эти истории, чтобы превратить работорговлю из абстрактного и отдаленного понятия в нечто конкретное, живое и непосредственное. «Брукс» стал, таким образом, победой для последователей кларксоновской радикальной журналистики на всем побережье. С большим и далеко идущим агитационным эффектом он привнес в движение то, что называл «первоклассными морскими знаниями». Это было основополагающее достижение [498].





«Брукс» во время дебатов




Противники и сторонники работорговли вели разъяренные дебаты в период между 1788 и 1792 г., в которых работорговое судно вообще и «Брукс» в частности играли основную роль. Работа Кларксона среди матросов сделала возможным новый виток знаний — пролетарский опыт и превращение одного вида знания в другие. Он организовывал встречи моряков с членами парламента, которые проводили исследование работорговли, и затем со столичной читающей публикой, жаждущей информации об ужасных вещах, которые по большей части случались вне берегов их собственного опыта. Публикуя рассказы моряков, Кларксон позволил им появиться в новых устных и печатных формах: в речах (Уильям Уилберфорс), лекциях (Сэмюэл Тейлор Кольридж), стихах (Роберт Саути, Ханна Мор), проповедях (Джозеф Пристли), иллюстрациях (Исаак Кришанк), в свидетельствах, статистических подсчетах, статьях, брошюрах и книгах, появлявшихся по всей Атлантике. Образ и реальность невольничьего корабля, как и почти все аспекты исследований Кларксона, были широко распространены. Гравюра «Брукс» переиздавалась и циркулировала в тысячах копий по Парижу, Эдинбургу, Глазго. Через Атлантику она попала в Филадельфию, Нью-Йорк и Чарльстон, Ньюпорт и Род-Айленд, где газеты сообщали о том, что можно купить «гравюру о страданиях наших ближних на невольничьем судне». «Брукс» стал центральным изображением этого периода, гравюра висела в общественных местах во время требования подписать ходатайства об отмене рабства в домах и тавернах по всей Атлантике [499].

Уильям Уилберфорс сочинил незабываемую фразу, когда он увидел это изображение: «Так много страданий в таком маленьком помещении — это больше, чем когда-либо представлялось человеческому воображению». Эти слова свидетельствовали о стратегическом выборе тем и задач. Один за другим аболиционисты разносили молву об ужасах работоргового судна — избиениях, случаях жестокости, тирании капитана, болезнях и смертях, короче говоря, обо всем том, что описал Кларксон в беседах с матросами. Работорговля могла сохраняться так долго, потому что она велась далеко за пределами метрополии. Теперь ее противники были полны решимости показать ее зловонную, жестокую реальность так, чтобы об этом узнали все в Европе [500].

Те, кто пытался отразить нападение, например делегаты из Ливерпуля, на парламентских слушаниях бессовестно рисовали невольничий корабль как безопасный, современный, гигиеничный вид транспорта. Роберт Норрис, сначала капитан, а потом работорговец, объяснял совету и парламентскому комитету, что для невольников выстроены чистые помещения (вычищенные благовониями и известью); у них хорошая пища, много музыки, пения и танцев; у них есть даже предметы роскоши: табак, бренди, а для женщин — бусины. Пленники спали на «чистых настилах», которые были гораздо полезнее, чем «кровати или гамаки». Капитан Норрис даже выбросил свой матрац, чтобы спать на таком же жестком настиле! Теснота не была проблемой, потому что невольники «лежат друг рядом с другом по собственной воле». Они фактически сами предпочитали находиться «в толчее». Над головами у них была «просторная решетка» и «целый ряд окон повсюду со всех сторон судна, что давало свободную циркуляцию свежего воздуха». Норрис таким образом защищал работорговое судно, но его описания рядом с ужасными свидетельствами аболиционистов казались абсурдными. Приглашая Уилберфорса отказаться от насмешек в известной речи от 12 мая 1789 г., где он издевался над ароматизированными помещениями, прекрасной пищей и судовыми развлечениями, Норрис изображал корабль «как место для удовольствий и развлечений». Разве африканцы не «радовались своему заключению»? [501]

Сторонники торговли проигрывали спор о невольничьем корабле, и они это знали. Это стало тем яснее, чем чаще стало произноситься слово «милосердие». Покупка рабов была фактически гуманитарным актом, потому что те, кого не купят, будут убиты дикими африканскими каперами. Английские работорговцы, оказывается, спасали жизни! Еще более красноречивым признаком стало стратегическое отступление. Оказавшись перед бранью, бесконечным повторением свидетельств ужасов работоргового судна, защитники рабства согласились, что на судах имели место некоторые «злоупотребления», и пытались не допустить полной отмены работорговли. Они быстро возвращались к своему главному экономическому аргументу: у торговли людьми могли быть свои прискорбные аспекты, но работорговля, как и весь комплекс рабства на Атлантике, поддерживала национальные и имперские экономические интересы Великобритании. Африканская торговля была существенной частью всей торговли, промышленности и занятости, объясняли торговцы, промышленники и рабочие Ливерпуля, Бристоля, Лондона и Манчестера в их петициях. Если нарушить эту торговлю, это будет на руку Франции, главному сопернику Англии. Во время дебатов для сторонников работорговли самой эффективной возможностью отклонить нападки аболиционистов было сменить предмет спора [502].

Изображения работоргового судна вообще и «Брукса» в частности постоянно фигурировали в парламентских дебатах. Сэр Вильям Долбен, умеренный член парламента, который представлял Оксфордский университет, поднялся на борт работоргового судна, стоявшего на якоре на Темзе, и это изменило его жизнь. Внезапно испытав судьбу «бедных, несчастных невольников», которые находились в переполненном помещении, он заставил компанию уменьшить эту давку. Когда обычно красноречивый лорд Чарльз Джеймс обратился к палате общин в апреле 1791 г., он остановился в безмолвии перед описанием Среднего пути, отослав своих товарищей — членов парламента «к гравюре, изображавшей невольничий корабль; там глаз мог бы увидеть то, что невозможно описать словами». Вскоре после этого лорд Виндхем пытался выразить страдания, которые порождает эта торговля: «Помещения невольничьего судна не оставляют ни слов, ни аргументов для спора» [503].

«Брукс» оказывал влияние и на революционный Париж, где Кларксон провел шесть месяцев в 1789 г., везде распространяя это изображение. Он сообщил, что после того, как епископ Шартрский увидел изображение работоргового судна, он объявил, что «нет ничего более дикого». Когда архиепископ Экс-ан-Прованса увидел это изображение, он «был столь поражен ужасом, что едва мог говорить». Граф Мирабо, великий оратор Французской революции, был очарован изображением и немедленно вызвал резчика по дереву, чтобы сделать модель «из маленьких деревянных мужчин и женщин, которые были раскрашены в черный цвет, чтобы представить рабов, находящихся в помещениях». Он держал трехфутовую миниатюру в своей столовой и планировал использовать ее в речи против работорговли в Национальном собрании. Когда король Людовик XVI попросил генерального банкира и государственного министра Жака Неккера принести ему материалы, чтобы он мог узнать о неожиданно жестокой торговле человеческой плотью, советник принес брошюру Кларксона «О нецелесообразности работорговли» и «изделия, произведенные африканцами», но отказался показать королю план работоргового судна. Он подумал, «что это подействует на Его Величество слишком сильно, а он тогда был нездоров» [504].

Во время широких общественных дебатов радикалы-аболиционисты не довольствовались простым изображением страданий порабощенных африканцев; они подробно представили индивидуальные и коллективные акты борьбы против условий, с которыми они столкнулись на работорговых судах. Они защищали право рабов поднимать бунт, чтобы вернуть украденную у них «свободу». Кларксон пошел дальше, он защищал революцию на Гаити, утверждая, что освободившиеся там рабы «пытались доказать свои неизменные права человека». Перспектива и действительность восстания проявились в тексте, который сопровождал изображение «Брукса»: Плимут, Филадельфия и Нью-Йорк в своих изображениях этого корабля упоминали об этом один раз, в лондонской версии об этом было сказано дважды. Аболиционисты изменили свою визуальную пропаганду, чтобы включить изображение восстания рабов на море. Возможно, иллюстрация, озаглавленная «Представление восстания на борту невольничьего судна», которая появилась в работе Карла Бернарда Уодстрома «Рассуждения о колонизации, особенно на западном побережье Африки... в 2 частях» (1794) (на ней была изображена команда, стреляющая из-за баррикады в непослушных рабов), была впоследствии добавлена к уже известному варианту изображения «Брукса»? [505]





Новые дебаты




Роль «Брукса» расширилась, когда возникла новая драма с другим кораблем, и она стала центром национальных дебатов в Вестминстере в 1790 г. Парламентские слушания вели доктор Томас Троттер и капитан Клемент Нобл, которые плавали на «Бруксе» в 1783-1784 гг. Доктор был молодым врачом Королевского флота, который был демобилизован после американской войны, после чего нанялся на работорговый корабль. Он был в ужасе от своего опыта и теперь выступал против работорговли [506]. Капитан совершил девять рейсов в Африку, два как помощник и семь как капитан. Четыре последних рейса он плавал на «Бруксе» до того, как план и изображение судна были опубликованы. Он разбогател и стал судовладельцем и работорговцем. Он был верным защитником этой торговли [507].

Словно для того, чтобы усилить описание «Брукса», Троттер объяснил комитету, что условия на нижних палубах ужасны. Невольников заковывали, любого нарушителя ждала встреча с «кошкой». В результате масса людей была «упакована» так тесно, что Троттер, который спускался туда ежедневно, не мог «идти среди них, на кого-нибудь не наступив». Кроме того, в тесном помещении невольники задыхались и жили в «страхе удушья». Некоторые, он полагал, от этого и умерли. Троттер также рассказал о «танцах» на «Бруксе». Невольникам, закованным в кандалы, «приказали вставать и делать те движения, какие они могут». Те, кто сопротивлялся, «были вынуждены двигаться из-за ударов “кошки”», но многие продолжали сопротивляться и «отказывались делать это, даже под угрозой серьезного наказания» [508].

Расследование продолжил допрос капитана Нобла. Один человек, который видел изображение корабля на гравюре, спросил о том, сколько места приходилось на одного раба. Нобл ответил: «Я не знаю, я никогда не измерял это и не делал никаких вычислений их помещений; у них всегда было место, чтобы лечь, и на корабле было три таких помещения, где они лежали друг рядом с другом; они всегда так делают, даже если помещение наполовину пустое». Условия на нижней палубе, как он свидетельствовал, были хорошими, и он об этом знал, потому что, как он сказал, в отличие от некоторых капитанов заходил туда часто. Он признал, что некоторые из рабов огорчались, когда они попадали на корабль, «но они скоро переставали грустить и находились вообще в очень хорошем настроении все то время, пока были на борту». В отличие от Троттера, он добавил, что рабы-мужчины «очень любили танцы». Некоторые казались не в духе, и, возможно, помощнику приходилось «убеждать танцевать». Если убеждение не имело успеха, «им было позволено делать то, что им нравится» [509].

Рассказывая о злоупотреблениях капитана властью, Троттер заявил, что матросы, как и африканские пленники, угнетались тираном, «характер которого был совершенно благоприятен для торговли». Троттер однажды слышал, как капитан хвастался перед группой других капитанов наказанием, которое он придумал для моряков на предыдущем рейсе. Он вез дюжину маленьких экзотических африканских птиц, чтобы продать их в Вест-Индии. Все они погибли, и он начал подозревать, что птиц убил черный матрос из Филадельфии. Капитан приказал, чтобы этого человека отстегали и затем приковали цепью на двенадцать дней к одной из мачт и чтобы ему давали есть по одной из этих крошечных умерших птиц на каждый день (размер этих птиц был между воробьем и дроздом). Эти слова Нобл сопровождал выражением «триумфа и удовлетворения». Когда он закончил, капитаны «приветствовали его изобретение нового наказания». Троттер был потрясен таким «экстравагантным варварством». Он добавил, что несколько матросов на его собственном рейсе были «нещадно пороты» и что плохое обращение Нобла чуть не вызвало мятеж [510].

Капитан Нобл отвечал, представляя себя разумным и гуманным человеком, который управлял счастливым судном. Он хорошо обращался с моряками и рабами и поэтому добился минимальной смертности. На рейсе с Троттером он потерял только трех моряков, из них один умер от оспы, другой утонул, и последний умер «естественной смертью». Он потерял пятьдесят восемь рабов и обвинял в этом доктора Троттера, который, по его мнению, был «очень невнимателен к своим обязанностям» и «тратил слишком много времени на одевание». (Был ли Троттер денди?) Нобл утверждал, что ни один его раб не умирал из-за «плохого обращения». Он вспоминал, что наказал матроса «за то, что он оскорблял рабов и был очень дерзок по отношению ко мне; я думаю, что это был единственный раз, когда кого-то из моряков выпороли в этом плавании». Да, он был таким хорошим и добрым хозяином, что его матросы всегда хотели плыть с ним снова. «Я не помню случая, чтобы было наоборот», — уверенно заявил он [511]..

К несчастью для капитана Нобла, отчеты об осмотре «Брукса» соответствуют рассказу Троттера об отношениях команды к капитану, так как только 13 из 162 человек нанялись снова на следующий рейс, и большинство из них были помощники (у которых был особый стимул), члены семьи или ученики, у которых не было никакого выбора. Можно сказать, что капитана перед парламентским комитетом подвела память, но будет более точно сказать, что он солгал [512].

Вслед за изображениями «Брукса» Троттер вернул безликих, лежащих на спине пленников к жизни своим ярким свидетельством. Как и Кларксон, он доводил устную историю до парламентского комитета. Он говорил с мужчинами, женщинами и детьми, которые были на борту, — с кем-то на английском языке, с некоторыми на языке жестов («жестов и движений», как он сам назвал это) и с некоторыми через переводчиков. Он объяснил: «Было только несколько рабов, о ком я не смог узнать, как именно они попали в неволю». Троттер отметил две главные этнические группы на борту «Брукса», которые имели длинную историю антагонизма в Африке: прибрежные фанти и те, которых он назвал «данко», кто жил фактически внутри страны чамбра (словом «данко» фанти обозначали «глупцов»). В отличие от капитана Нобла, который убеждал черных торговцев «доставить ему рабов любым образом», он никогда не сомневался в их праве на продажу этих людей и никогда не спрашивал, как эти люди стали рабами. Троттер спросил, как они попали на судно, и обнаружил, что их ложно называли «военнопленными». Он также узнал, что разлука с семьей и домом приводила людей в отчаяние. По вечерам Троттер часто слышал, что рабы издавали «воющий печальный стон как выражение крайней степени мучения». Он спросил женщину, которая служила переводчиком, в чем было дело. Она ответила, что такой плач означал, что люди просыпались от мечты вернуться домой и понимали, что они находятся в трюме на борту ужасного судна [513].

Рассказ врача «Брукса» совпадал с текстом аболиционистов, который сопровождал изображение судна, изданного полутора годами ранее. Главными темами было положение матросов и, что более важно, рабов; как последних заковывали и запирали в тесных помещениях; как они организовывали сообщества, как они выживали или не выживали. К тому времени, когда Троттер предстал перед специальным комитетом палаты общин в мае 1790 г., движение аболиционистов уже сформировало общественное мнение по поводу работорговли. Любопытный поворот судьбы? Изображение «Брукса» помогло создать общественное мнение о том, что фактически случилось на этом корабле. Томас Кларксон и его сторонники распространили гравюру в парламенте и, кроме того, сотрудничали с Уильямом Уилберфорсом и другими членами парламента, чтобы подготовить вопросы для допросов Троттера, Нобла и других свидетелей о пространстве для невольников, повседневной жизни и положении как матросов, так и рабов.





Воздействие




Кларксон настаивал, что сила изображения «Брукса» заключалась в возможности заставить зрителя сочувствовать «несчастным африканцам» в трюме и на нижней палубе судна. Изображение «давало зрителю такое представление о страданиях африканцев во время Среднего пути, что они могли непосредственно высказаться о бедствиях, творимых там». Рисунок волновал зрителей и, как надеялся Томас Купер, заставлял их присоединяться к дебатам о работорговле, причем делать это с новым, более сердечным отношением и пониманием того, что там происходило. Иллюстрируя ужасы перевозки рабов, гравюра обращалась к эмоциям зрителей и запечатлевала проблему в памяти: «Она вызывала слезы жалости к страдальцам и оставляла их несчастья в сердцах смотрящих». Таким образом, этот рисунок стал «языком, который был понятен всем». Кларксон смог сделать то, что современные ученые назвали бы «иконографией» и «визуальным выражением» движения за отмену работорговли [514].

Кларксон был прав в оценке его эффекта. Он передавал гравюру из рук в руки, он разговаривал о работорговле с большим количеством людей. Это изображение стало средством создания новой организации, поэтому Кларксон должен был понимать, какое влияние гравюра оказывает на людей и как можно опираться на чувства, которые она вызывала. Поэтому его можно заслуженно считать интерпретатором изображения «Брукса». И все же, несмотря на то что обо всем было сказано и должным образом признано, Кларксон полностью не раскрыл силу этой гравюры. Она имела и другое значение, которое Кларксон понимал, но редко обсуждал.

Оригинальное название плимутской гравюры было «План нижней палубы африканского судна с неграми в пропорции один к тонне». Ссылки на пропорцию, на число людей при тоннаже судна относились к дебатам, которые велись вокруг Акта Долбена, или «Акта о перевозке рабов», который получил королевское одобрение в июле 1788 г., за четыре месяца до того, как появилось изображение «Брукса». Дебаты касались доходности работорговли. Изображение судна и текст должны быть прочитаны не только рядом с беседами, собранными и изданными в «Свидетельствах», но также и с «Размышлениями относительно сравнительной эффективности отмены работорговли», брошюра, которую написал Кларксон, когда изображение работоргового судна было издано впервые.

Кларксон начал брошюру с утверждений, сделанных представителями Ливерпульского общества защиты работорговли перед палатой общин в 1788 г. Мистер Пигго, «глава торговцев Ливерпуля», свидетельствовал, что «один человек на одну тонну... будет практически означать отмену работорговли». Другие делегаты хором повторяли этот же рефрен. Роберт Норрис добавил, что в пропорции один к одному «не будет никакой прибыли». Александр Дезил утверждал, что работорговля была уже в состоянии упадка и что любое ограничение численности рабов, которых можно привезти, «не поможет ей». Джеймс Пенни предположил, что пропорция меньше чем два раба на тонну водоизмещения лишит возможности «торговать с прибылью»; полтора к одному или один к одному будут равны отмене работорговли. Джон Тарлетон объяснил, что он был «уполномочен торговцами Ливерпуля сказать, что меньше чем два раба на тонну водоизмещения полностью отменили бы африканскую работорговлю». Джон Мэттьюс сделал более детальный подсчет, оценив прибыль и потери на стотонных судах: два с половиной к одному (плюс 761 фунтов 5 шиллингов и 6 пенсов), два к одному (плюс 180 фунтов 3 шиллинга и 6 пенсов), полтора к одному (минус 206 фунтов 19 шиллингов 9 пенсов) и один к одной второй (меньше 590 фунтов 1 шиллингов). Ливерпульские делегаты, таким образом, выступили против изменений в транспортировке рабов, и они сильно пострадали от принятия Акта Долбена, который установил соотношение количества рабов на тонну водоизмещения как пять к трем на первых двухстах тоннах и одного к одному свыше этого количества. Но скоро они решили «плыть по течению» и расценили реформу как способ парировать полную отмену рабства.

Изображение «Брукса» не было просто критическим анализом работорговли, но и критикой более гуманной реформы работорговли, так как на изображении «Брукса» было не 609 рабов, которых действительно доставил этот корабль из Африки в Америку, но меньшее и более цивилизованное число: 482 человека. Как и брошюра Кларксона, рисунок продемонстрировал, что даже после реформы перевозка оставалась ужасной. Многие, как отметил Кларксон, смотрели на гравюру и «считали реформу улучшенным варварством». [515].

Понятие «варварства» — ключ к пониманию скрытого значения «Брукса»; Мэтью Кэри назвал это изображение «поразительной иллюстрацией дикости работорговли». Епископ Шартрский считал, что «Брукс» сделал все рассказы о варварстве работорговли правдоподобными. Многие из этих рассказов шли от матросов, которые описывали собственное положение на корабле. После бесед с ними Кларксон заключил, что торговля человеческой плотью была варварской с начала до конца. Одна только отмена могла «разрушить навсегда источники дикости» в работорговле. Кто был проводниками этого сильного, жестокого варварства? Или, поставив тот же самый вопрос иначе, кто придумал это ужасающее судно? Кто спроектировал его? Кто думал о том, как доставить людей на борт? «Брукс» вызывал не только «слезы жалости», но и шок морального изумления [516].

Воздействие этих вопросов увеличивалось по мере того, как изображение «Брукса» получало широкое распространение. Когда символ страдающего раба Общества за отмену работорговли исчез с плимутской гравюры, так же как из текста исчезла ссылка «на страдающих существ», и когда заголовки стали печатать более мелким текстом, зрители перестали понимать, что они смотрят на пропаганду аболиционистов. Они могли думать, что это был чертеж судостроителя для работорговца. Двусмысленность была самым полезным моментом для движения аболиционистов, поскольку это позволило им демонизировать своих врагов. Кто был варваром в конце концов? Конечно, не африканцы и не моряки, которые, несмотря на их технические знания, были вторичными жертвами работорговли.


Практическим проводником насилия, жестокости, пыток и террора был капитан невольничьего судна, как неоднократно рассказывали Кларксону матросы. В своих «Рассуждениях» он назвал работоргового капитана «самым презренным человеком на Земле». Капитан Клемент Нобл утверждал, что он «не знал плана» его собственного судна, что он «никогда не измерял его и не делал вычислений размеров помещений, в которых находились рабы», но он, конечно, знал, как разместить сотни тел в ограниченном пространстве, как дала ясно понять гравюра «Брукс». Он сделал это не очень аккуратно, возможно используя опыт, а не научное знание, но он сделал это — с помощью насилия и ради прибыли. Он был, как считал Томас Троттер, исполнителем «варварства» [517].

Над капитаном стоял еще более жестокий варвар; это был его работодатель, торговец, с которым Кларксон вел смертный бой. Он обратился в своих «Рассуждениях» ко всей общественности кроме «работорговцев», которые даже попытались его убить. Именно они были скрытыми агентами, стоящими за «Бруксом», создателями инструмента пытки. Они придумали и построили суда, они были окончательными архитекторами общественного строя, они были организаторами торговли и получали прибыль от этого варварства [518].

Жестокость торговца была двоякой: практической и теоретической. И то и другое было существенным для производства товарных «рабов» для глобального рынка труда на работорговом судне. Насилие порабощения и насилие абстракции развивались вместе и укрепляли друг друга. Чем больше тел попадало в рабство, перевозилось и подвергалось эксплуатации, тем лучше торговцы умели вычислять короткие и долгосрочные трудовые потребности и измерять и регулировать межнациональный поток трудовой силы с помощью работорговых судов для плантаций, рынков и для всей системы атлантического капитализма [519].

Гениальность изображения «Брукса» заключалась в том, чтобы проиллюстрировать — вместе с критическим анализом — оба вида насилия, придав им зловещий индустриальный оттенок. В этом образе было то, что шотландский аболиционист назвал «строгой экономией», так как «на судне не оставалось ни одного места, которое не было занято». Такой подход предполагал тщательно разработанное массовое производство тел и преднамеренное, систематическое уничтожение индивидуальной личности. Изображение насилия и террора давало представление о варварской логике и холодном, рациональном менталитете торговца — процесс, в котором люди превращались в собственность, рабочая сила — в вещь, товар, лишенный всех этических норм.

В беспокойную эру перехода от морали к политической концепции экономики «Брукс» представлял кошмарный итог этого процесса. Это была новая, современная экономическая система во всей ее ужасающей наготе, капитализм без набедренной повязки, как отметил Уолтер Родни. Иначе не было другой причины назвать «Брукс» «выдающимся кораблем». Он был сам по себе концентрацией капитала, и он раскрывал капиталистические представления о мире и о том, каким он должен быть. [520].

Превращение людей в собственность вызывало не только социальную смерть, но также и смерть физическую, которая происходила на работорговом судне — даже при том, что торговцы и капитаны попытались сохранить жизни рабов, чтобы продать их в Америке, а жизни моряков — ради рабочей силы и безопасности. Даже в этом случае торговцы заранее предусматривали смерть при планировании каждого рейса. Рабы и моряки умирали, но они были просто нейтральными эмпирическими фактами деловой жизни. Современные военные мыслители назвали бы эти смертельные случаи «косвенным ущербом»; для торговцев и капитанов они были «убытком» груза и рабочей силы. Не случайно, как отмечали исследователи, «Брукс» был изображен похожим на гроб [521].

Самые радикальные аболиционисты считали смертельные случаи убийством. Выбрасывание за борт 122 человек с главной палубы корабля «Зонг» было очевидным убийством, что аболиционисты, такие как Олауда Эквиано, Гранвиль и Шарп, осуждали. Но что можно сказать о людях, которых хлестали до смерти после неудавшейся попытки бегства? Что можно сказать о тех, кто умер просто потому, что они оказались в смертельных обстоятельствах? Можно сказать, что это было «социальным убийством». Многочисленные критики работорговли, от Оттобана Куано до Д. Филмора, не имели никаких сомнений: работорговля была преднамеренным убийством. В каждом рейсе торговцы и капитаны, такие как Джозеф Брукс-младший и капитан Клемент Нобл, сталкивались с этими проблемами и делали «дьявольские расчеты» о насилии, терроре и смерти. Их убийственная логика и практика убийства были представлены общественному мнению «рассчитанными дюймами» в виде «плана и помещений работоргового судна “Брукс”» [522].





Конечный порт




Используя изображение корабля «Брукс» и другие средства агитации и убеждения, которые имелись в их распоряжении, аболиционисты в Великобритании и в Америке в итоге предъявили возросший национальный счет за работорговлю. На обеих сторонах Атлантики в одно и то же время с 1787 до 1808 г. они вели различные формы борьбы. Они укрепили трансатлантическое сотрудничество и взаимосвязь между активистами движения с помощью разных средств и методов, что привело к формальной отмене работорговли в этих странах. Таким судам, как «Брукс», было юридически запрещено выходить из британских или американских портов как для сбора рабов в Африке, так и для доставки их на плантации обоих Америк.

Меньше чем за пять лет такой интенсивной агитации 2 апреля 1792 г. во время продолжавшихся всю ночь парламентских дебатов благодаря ярким выступлениям ораторов был достигнут компромисс, предложенный здравомыслящим шотландцем Генри Дандасом — о «постепенной» отмене работорговли. Однако вскоре после этого, из-за революций во Франции и Сан-Доминго46, международный контекст движения аболиционистов перешел на новый этап, и внутриполитический радикализм в Англии напугал правящую элиту. Законопроект об отмене работорговли, предложенный палатой общин, встретил сильное сопротивление палаты лордов. Когда в феврале 1793 г. вспыхнула война с Францией, национальные и имперские интересы Англии затмили все остальное, заставив аболиционистов уйти на много лет в тень. В 1794 г. Кларксон оставил общественную деятельность. Но маленькие победы тем не менее все же были одержаны, и в 1799 г. был принят закон, который расширил ограничения Акта Долбена 1788 г.

В 1806 г. движение аболиционистов начало возрождаться, и в том же году парламент принял Билль об иностранной работорговле, запретив британскую торговлю людьми в испанских и голландских колониях Нового Света. Это подготовило путь к отмене работорговли, которая произошла 1 мая 1807 г. [523].

Иначе проходил этот процесс в Соединенных Штатах, где главной проблемой была не погрузка рабов на суда, а скорее их ввоз и продажа плантаторам. В 1700-е гг. борьбу с работорговлей активно вели квакеры, такие как Энтони Бенезет, так как американское движение за независимость от Великобритании уже сформировало идеологию свободы. Континентальный конгресс объявил о запрещении в 1774 г. британского импорта, включая рабов. Аболиционисты нашли невероятных союзников в лице чесапикских рабовладельцев, таких как Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон47, чьи рабы воспроизводили себя сами, что делало импорт рабочих рук не только ненужным, но и неэкономным. В первом проекте Декларации независимости Джефферсон резко критиковал английского короля Георга III за разрешение работорговли, но это оскорбляло патриотов из Южной Каролины и Джорджии, которым требовались рабочие руки рабов. Компромисс был достигнут в конституционных дебатах 1787 г.: Статья I в 9-м разделе разрешила работорговлю до 1808 г. Но аболиционисты продолжали действовать на государственном уровне, и в 1788-1789 гг. им удалось принять законы, ограничивающие торговлю в Нью-Йорке, Массачусетсе, Род-Айленде, Пенсильвании, Коннектикуте и Делавэре. Они одновременно расширили сотрудничество с активистами в Англии и подали прошение в Конгресс в 1790 г. В 1791 г. произошла революция в Сан-Доминго, которая заставила испугавшихся американских владельцев закрыть порты для работорговых судов. После долгой политической борьбы закон об отмене работорговли был одобрен 2 марта 1807 г., и окончательно он был принят 1 января 1808 г. Акт был практически почти бесполезным, он означал, что незаконная торговля продолжится в течение многих десятилетий, но тем не менее формально победа была одержана [524].

После резких дебатов и встряхнувших мир революций во Франции и на Гаити, после внутреннего переворота и реакции в Великобритании, Америке и по всей Атлантике «Брукс» продолжал плавать. Судно сделало семь страшных рейсов в Африку, в 1791, 1792,1796, 1797, 1799, 1800-м и последний в мае 1804 г., каждый раз отплывая из его родного порта Ливерпуль. Во время последнего рейса капитан Уильям Мердок приплыл к Конго-Ангольскому побережью с командой из 54 человек, чтобы собрать 322 невольника. После того, как был пройден Средний путь в Южную Атлантику, во время которого умерло только 2 африканца и 2 моряка, «Брукс» приплыл в Монтевидео на Ла-Плате, где изверг из себя 320 душ, после чего судно отправилось в свое последнее плавание.

Старый работорговый корабль рассохся, его корпус, который провел в тропических водах более двадцати трех лет, прогнил. Легендарное судно было приговорено и, скорее всего, сломано в конце года. Работорговля была запрещена три года спустя. Судно, сыгравшее решающую роль в работорговле и в борьбе с ней, добралось до своего тихого и жалкого конца, далеко от глаз как торговцев, так и аболиционистов. Тем не менее, его изображение курсировало по всей Атлантике в течение многих десятилетий, олицетворяя ужасы работорговли и помогая международной борьбе против рабства [525].

Заключение





Заключение

Бесконечный путь





Капитан Джеймс Девольф, член самой крупной работорговой семьи Новой Англии, только что вернулся в Ньюпорт, Род-Айленд, после плавания к Золотому берегу на корабле «Полли», небольшом двухмачтовом судне. Он собрал 142 невольника из племени короманти и доставил 121 из них живыми в Гавану на Кубе. Один из его моряков, Джон Кренстон, появился перед Федеральным судом 15 июня 1791 г., чтобы рассказать о «негритянской женщине... выброшенной живьем за борт упомянутого корабля». Совершил ли капитан Девольф убийство? [526] Женщина, как заявил Кренстон, заболела сифилисом. Капитан приказал привязать ее к мачте в назидание другим. Она провела там два дня. «Ночью (после двух дней) склянки пробили 4 часа, когда капитан собрал всех на палубе и сказал, что, если мы оставим рабыню, она заразит остальных и он потеряет много рабов. Тогда он спросил, хотим ли мы выкинуть ее за борт. Мы ответили: нет. Мы не хотели делать таких вещей. Тогда он сам подскочил к ней со словами, что выкинет ее сам. Он приказал Тому Гордону идти за ним и отстегал ее, привязав к стулу и завязав ей рот и глаза как маской, а потом в таком виде приказал выкинуть ее за борт».

Капитан Девольф не только не боялся потерять свой живой товар, он, очевидно, сам страшился заразы, поэтому использовал стул, чтобы не трогать женщину. В этот момент другой моряк, Генри Кленнен, присоединился к нему, чтобы помочь выбросить ее в воду. Так как капитан решил убить женщину, Кренстон и другие моряки «вышли и оставили их» [527]. Кренстон видел женщину живой у мачты приблизительно за две минуты до того, как ее бросили вниз.

«Вопрос: Вы слышали, что она говорила или производила какой-нибудь шум, когда ее бросили вниз?

Ответ: На ней была повязка, так что она не могла ничего сделать и привлечь внимание других рабов, чтобы они не восстали.

Вопрос: Помните ли вы, что сказал капитан после того, как все было закончено?

Ответ: Он сказал, что ему жалко потерять такой хороший стул.

Вопрос: Был ли кто-то, кто пытался помешать капитану выбросить ее за борт?

Ответ: Нет. Матросы сказали только, что не хотят в этом участвовать».

В заключение Кренстон подтвердил, что ни он, ни остальная часть команды не боялись заболеть, так как они не трогали ее [528].

Порт и весь район гудели о скандале. Об инциденте сообщили не менее пяти газет, и общественность подняла шум. Сильная волна осуждения прокатилась в начале июля, когда большое жюри предъявило капитану Джеймсу Девольфу обвинение в убийстве [529].

Все же коварный капитан Девольф опередил моряков, аболиционистов и власти. Видя, что обвинения нарастают, он быстро уехал из Ньюпорта и отправился в новое плавание к Золотому берегу. Он хотел дождаться, пока утихнет шум. В октябре 1794 г. — через три года после этого случая — он принял меры, чтобы уволить двух членов команды «Полли» — Исаака Стокмана и Генри Кланнена, но не в Род-Айленде, а на Синт-Эустатиусе, работорговом порту в Вест-Индии [530].

Стокман и Кланнен подтвердили слова Кренстона, но отметили, что у них не было выбора и они совершили все по его приказу. Женщина создавала опасность. Если бы члены команды заболели и умерли, они не смогли бы справиться с большим числом невольников, так как короманти «были известны способностью к бунту». Эти потенциально смертельные обстоятельства «заставили принять неприятную альтернативу, которая была единственным средством решения в этой ситуации» [531].

Но «ситуация» на «Полли» была в значительной степени создана самим капитаном Девольфом. Как судовладелец и капитан, он решил получить максимальную прибыль, наняв небольшую команду и не взяв судового врача. Он купил невольников из «народа, известного способностями к бунту». Именно он подписал страховой полис, который возместит его расходы только в случае смерти не больше чем 20% невольников, таким образом, убив одного человека, он сэкономил на прибыли от остальных... [532]