Корабль рабов: История человечества

Абиеду схватили и отправили на корабль, когда жизнь ее, по описанию Стенфилда, была идиллией. Она — красивая и «счастливая девушка», в нее влюблен «юный Квамно», он защищал ее от нападок «белых», которые торговали рабами. Ее схватили в день давно запланированной свадьбы:

Внезапно злодеи напали,

дрожащую жертву пленили,

Грубо хватая и громко крича,

ведут к побережью добычу.





Квамно пытался спасти ее, но был убит в борьбе. Обессиленную Абиеду переправили на борт судна, где ее приковали цепью к мачте и отстегали (Стенфилд не уточнил за что). Когда она стонала от каждого удара плетью, другие женщины на борту судна, ее «печальные подруги», жалели ее и, как принято в традиционных африканских обычаях, вторили ей криками. Скоро «ее лицо окрасилось смертельной желтизной», после чего настал конец:

Забилось тело,

захлебнулся вздох в конвульсиях,

И смерть к ней подошла вплотную.





Стенфилд описал настоящую смерть, которую он, возможно, видел сам [197].

Между тем, по мере того как затягивается пребывание матросов на африканском побережье, страдания команды углублялись. Покинув судно на некоторое время, Стенфилд после возвращения обнаружил, что второй помощник «лежал на спине в лазарете, его голова свисала до пола, волосы слиплись от грязи». Вскоре он умер, но никто этого не заметил. На корме дела обстояли еще хуже, там несколько членов команды находились «на последней стадии болезни, без всяких удобств, без возможности восстановить силы, без помощи. Там они лежали и слабыми голосами умоляли о глотке воды, но не было никого, кто бы мог облегчить их мучения». Стенфилд «провел ночь страдания вместе с ними», после чего он был убежден, что еще одна такая ночь станет для него приговором. Среди этих людей мог быть его друг (Рассел), у которого из-за болезни были «желтая кожа», «гнилые раны», «парализованные конечности», и он умирал среди «грязи и крови». Последние слова Рассела были о его возлюбленной Марии. Потом тело было сброшено в «жидкую могилу», где «его ужасный труп исчез».

Стенфилд также пытался описать то, что Эквиано назвал изумлением и ужасом, которые испытывал «возбужденный гость», когда он или она попадал на борт огромного, как им казалось, волшебного работоргового корабля:

От удивления сердце жертвы готово разорваться,

Едва ступив на палубу большого корабля,

Страх, восхищенье, ужас — все сплелось едино,

Картину эту не может описать язык.

Что сверху, что внизу — везде господство горя.





Одного за другим пленников «набивают» в плавучую темницу, погружая их в «гнилостный воздух» и «смертельный мрак» трюма. Наконец судно «поднимает паруса и берег оставляет изнуренный».





Средний путь




Стенфилд и те, кто выжил на судне «Орел», вскоре попали на другой корабль, «Стойкий», который направлялся на Ямайку, и его трюм был заполнен «скованными страдальцами». Отсюда началось плавание по печально известному Среднему пути, который моряк-поэт стремился описать во всех его «истинных цветах».

В течение следующих недель судно стало еще более страшной камерой ужасов. Стенфилд начал свой рассказ, написав: «Эта кошмарная часть путешествия была одной продолжительной сценой дикости, непрестанных усилий, смертей и болезней. Телесное наказание здесь было основным развлечением» [198].

Капитан Уилсон заболел во время Среднего пути, но это, как казалось Стенфилду, только усилило его тиранию. В своем ослабленном состоянии монарх этого деревянного мира заставлял команду переносить его по всему кораблю, спрятав «рабочий нож» под рукой, чтобы немедленно метнуть его в того, кто вызовет его неудовольствие. Команда стала сокращаться. Новый второй помощник умер после того, как капитан пригвоздил его к палубе и нанес рану по голове. Повар вызвал гнев капитана тем, что небольшое количество мяса пригорело, и он был скоро «жестоко выпорот». После этого он едва мог ползти и через день-два умер.

Заболевшие матросы были вынуждены работать часто с фатальным исходом. Больной боцман был так ослаблен, что вел судно, привязав себя, так как он едва мог

держаться на ногах. Он скоро умер, и его «тело было, как обычно, брошено за борт, без всякого покрова, только в рубахе». На следующий день «его тело всплыло рядом с кораблем и в течение нескольких часов держалось рядом с судном — это было ужасное зрелище и, казалось, дало нам представление о жертве, вызывающей к небесам о мести за наше варварство!» Другой больной моряк упал из гамака и потерял сознание. Описывая, что было обнаружено на следующее утро, Стенфилд, как он сказал, «содрогался от ужаса». Человек «был все еще жив, но залит кровью — свиньи сожрали его пальцы и ноги до кости, и его тело было ими изуродовано самым отвратительным образом».

Большая часть матросов была покалечена самим капитаном, который, казалось, испытывал особое наслаждение, наблюдая за нанесением ударов. Из-за своей слабости он приказал, чтобы любого виновного привязывали к столбику кровати капитана и так пороли, чтобы он мог видеть жертву лицом к лицу «и наслаждался бы их агонизирующими криками, в то время как плоть жертв без милосердия раздирали: это было частым и любимым способом наказания». У капитана стало больше возможности получать наслаждение от пыток — в его руках теперь были и матросы, и невольники, которые, по словам Стенфилда, оказались в ловушке насилия.

Что белые, что черные — никто,

будь то невольник или же свободный,

не избежит его жестоких рук.


во власть попали бесчувственного палача.

Нет жалости ни к возрасту, ни к полу, ни к закону,

и никто не остановит рук,

невинных жертв обильно кровью обагренных.





Это было верно сказано и про матросов, и про невольников: «Порка, это любимое развлечение, применялась как к бедным неграм, так и к матросам». Ничто не могло остановить зверства — ни раса, ни возраст, ни пол, ни закон, ни милосердие.

Как и многие моряки, Стенфилд считал, что невольникам в определенном отношении жилось несколько лучше, чем членам команды. По крайней мере, у капитана был экономический стимул их кормить и поддерживать во время долгого плавания по Среднему пути. Стенфилд писал: «Рабы, учитывая внимание, которое уделяют их состоянию и пропитанию, находятся во время путешествия в лучших условиях, чем матросы». Но он также добавляет, что «что раздражение и капризы их общего тирана выплескивались на всех без всякой разницы». Он также приводил доводы против стандартного тезиса защитников рабства, которые утверждали, что «интерес» не даст капитану обращаться с «грузом» плохо. «Внутренние страсти, которые питались этой жестокостью, заставляли его терять контроль». Демон жестокости регулярно побеждал разумные доводы.

Судно было теперь переполнено «несчастным грузом». Стенфилд описал состояние невольника, зажатого в трюме ночью:

В изнеможении от горя замерев,

безжизненно в зловонном жарком трюме

изнемогают люди, их тела зажаты плотно в цепи,

пот струится, и, вдыхая лишь испаренья грязные,

лежат на жестких досках,

и оковы их разрывают их плоть,

стекает кровь, суставы рвутся,

но судно продолжает плыть!





Стенфилд постоянно, и особенно по ночам, слышал звуки невольничьих судов: «длинный стон», «надрывные мучения», крики, предсмертные песни, «вопли горя и отчаяния». Болезни были значительной частью этой жизни. Вдыхая «зараженный воздух» среди «зеленой заразы», лихорадка «разгуливала по грязной палубе». Стенфилд повторяет слова врача-аболициониста Александра Фальконбриджа о том, что работорговое судно было похоже на «скотобойню — там кровь, грязь, страдание и боль».

Стенфилд отмечал, что реакция невольников на эту мрачную действительность имела разные стадии — от печального смирения до горячего негодования:

Взгляните на несчастного — его печальны взоры,

Отчаянье в лице, и горем полны стоны,

В глазах другого — ненависть и боль.

На тиранах бледных

играет ярости его огонь!





Стенфилд описал и другой кошмар Среднего пути — когда по утрам открывались решетки и невольники выбирались на палубу после шестнадцати часов темноты в трюме. Стенфилд сравнил трюм с «вредоносной пещерой», даже пастью монстра, когда из нижних палуб

как будто изрыгает пасть густой зловонный пар,

И всюду горячее дыхание клубится.





Из этого «зловонного тумана» появлялась «шатающаяся толпа». Стенфилд описал двух мужчин, которые были «тесно связаны цепями». Их пришлось с трудом тянуть наверх. Один из них ночью умер, второй был еще жив. После того как мертвеца освободили от оков, он стал «морским грузом»; его труп «соленые монстры хватают с дикой силой». Стенфилд понял, что акулы были частью корабельного террора. Распорядок дня начинался с того, что «безрадостную трапезу готовят белые тираны». Для тех, кто отказывался есть, «порка следует за поркой, в безграничной, жестокой ярости». Боль от кнута заставляла некоторых падать в обморок. Для тех, кто был избит, но все еще отказывался от еды, на палубу приносили устрашающий расширитель рта — speculum oris.

Взгляните только на этот мерзкий механизм,

Его кривые части вскрывают сжатый рот

И, челюсть разрывая, проникают в горло.