Корабль рабов: История человечества

Выйдя из тюрьмы, «несчастный», как писал Стенфилд, сразу чувствовал «весь ужас приближения судьбы». Коварный торговец сковал его ноги цепью.

В результате обмана и жульничества многие люди оказывались на борту работорговых судов. Некоторые из-за пьянства и долгов были вынуждены менять темницу на берегу на плавучую тюрьму. Это была «беспокойная молодежь» и те, кто попал сюда «по неосторожности», или же такие, кто рассчитывал обмануть вербовщика, но в итоге обманывал сам себя. «Некоторые, — писал Стенфилд, — добровольно падали в объятия горя». Другие пострадали из-за «ложных друзей»; кто-то бежал, «скрываясь от позора»; были такие, кто, без сомнения, оказался не в ладах с законом. Кого-то настигла неудача, кто-то был «утомлен горем, которое терпение не может никакое вынести». Некоторые потеряли любовь или были «охвачены безнадежной страстью». В одном стихотворении Стенфилд описал своего друга Рассела, который был человек «души нежнейшей, но, увы, не мог препятствовать жестокостям судьбы». На рабское судно он был «занесен ветрами и горячей страстью». Но, отправившись в тропики, теперь он «испытывает жар пылающий пространства». Матросы работорговых кораблей были похожи на матросов всех других судов, но все же были чуть более наивными и отчаянными. Стенфилд описал собственные побуждения в стихотворении, «Написанном на побережье Африки в 1776» (фактически 1775 г.). Он осуждает свою «опрометчивую молодость» и «юношеский азарт», из-за которых сам попал в ловушку вербовщика. Но в то же самое время он описывает и свой интерес к Африке: «богатство, пышность и красоты природы» и интерес к «наблюдениям». В «этих далеких краях» он искал «интересные истории» и «сокровища мудрости» [191].

Когда на борту «Орла» собралась команда из тридцати двух человек, пришло время отплытия. Друзья и члены семьи некоторых моряков пришли на пристань прощаться. День, как предполагалось, был праздничным, но, как писал Стенфилд, «палуба кренилась под толпой; // И горе отражалось на их лицах».

Не каждого моряка было кому проводить. Те, кого забрали из тюрьмы, не имели возможности объяснять, куда они плывут. Но даже те, у кого такая возможность была, как думал Стенфилд, «не посылали весточек друзьям, куда их путь лежит». Многие, очевидно, стыдились того, что они попали на работорговое судно, и не хотели, чтобы кто-то узнал об этом. Наконец, подошло время отплытия. Среди тех, кто оставался на берегу, «разнесся крик, разрывающий небеса». Матросы ответили им «тремя громкими криками в ответ, разнесшимися эхом приветствий».

Выйдя в море, матросы приступили к судовым обязанностям:

Стараясь удержаться на ногах,

толпа послушная узлы вязала, паруса крепила;

С усилием держала, натянув, полотна ткани,

Чтобы курс устойчивый придать громаде.





«Громада» шла теперь полным ходом к Золотому берегу и Бенинскому заливу, и несмотря на все махинации и обманы, которые делали это возможным, корабль в этот момент был величественно красив, заново покрашен, с новыми парусами и развевающимися на морском ветру цветными флагами. Все это, по мнению Стенфилда, скрывало глубокий недуг:

Сверкающие волны несут корабль,

с весельем ветер флагами играет,

раздуты гордо сияющие паруса.

За честную торговлю выдает

Свой яд коварный роскошь показная,

И под расцветкой яркой

скрывается продажная ухмылка,

Отравленная цель — ее ловушка.





Дикая жестокость




Как думал Стенфилд, рейс начался как обычно: «Матросы работали умеренно, их пропитание было достаточным; короче говоря, поведение капитана и офицеров было таким, как это было везде». Стенфилд плавал на разных судах и мог сравнивать. Кое-что стало меняться, как только земля исчезла с горизонта — корабль стал местом, «где нет никакой возможности ни сбежать, ни искать правосудия». Капитан и офицеры начали говорить о телесных наказаниях. Никого фактически не пороли, потому что, как полагал Стенфилд, это старое судно давало течь и его нужно было ставить на ремонт в Лиссабоне. Это оказывало сдерживающий эффект на офицеров [192].

Как только стало ясно, что ремонт в порту не понадобится, и судно ушло далеко на юг от Лиссабона, все переменилось. Матросов перевели на маленький рацион еды и воды. «Кварта воды в жаркой зоне!» — возмущался Стенфилд, и это при том, что ели они солонину и выполняли тяжелую физическую работу с утра до ночи. Матросы были вынуждены слизывать капли своего собственного пота. Когда Стенфилд обнаружил, что на клетках с курицами оседает роса, он каждое утро облизывал эту влагу, пока другие не раскрыли его «восхитительную тайну». Некоторые матросы так хотели пить, что сразу же выпивали всю дневную норму, как только они получали свою воду, и пребывали в состоянии «неистовой жажды» в течение следующих двадцати четырех часов. В это же время у капитана всегда было вино, пиво и вода.

Одной из причин дефицита воды, как объяснил Стенфилд, было «то, что судно было настолько набито товарами для торговли, что помещению для провизии не уделялось внимания». Это был классический случай увеличения прибыли за счет людей. Каждый «угол и закоулок [судна] переполнены; на это тратилось много усилий и изобретательности, и только жизнь матросов не имела никакой ценности». Как сказал Стенфилд, стремление к «алчному накоплению груза» также означало, что у матросов не было специального помещения, где можно было разместить свои гамаки и постельные принадлежности. Они были вынуждены «лежать на грубых» досках и канатах. Оказавшись в тропических широтах, им пришлось спать на палубе, страдая от «тяжелой мучительной влажности».

Потом последовали избиения, порка и истязания. Они начались недалеко от Канарских островов. Стенфилд подслушивал следующие «дикие наставления», которые капитан давал офицерам: «Вы находитесь теперь на гвинейском судне — никто из матросов, как бы вы резко с ними ни говорили, не должен осмеливаться на дерзкий ответ; но если они НАДЕЮТСЯ вызвать ваше недовольство, сбивайте их с ног». Скоро насилие «распространилось как зараза». Стенфилд рассказывает об одном случае жестокости, который произошел с бондарем судна, «самым незлобивым, трудолюбивым и достойным существом». Он ответил помощнику капитана шуткой и был за это избит. Когда он попытался отползти к каюте капитана, чтобы пожаловаться, он был избит второй, третий и четвертый раз, пока «матросы не бросились между ним и помощником и не унесли его прочь». Самая небольшая ошибка в работе вызывала порку, однажды трех моряков связали и пороли одновременно всех вместе. После телесных наказаний офицеры иногда буквально сыпали соль на раны — они называли это «рассол», нанося его на глубокие багровые рубцы, оставшиеся от кошки-девятихвостки — печально известного кнута из девяти ремней с узлами. Насилие совершалось без раскаяния и «без страха быть наказанным за злоупотребление властью». По мере того, как продолжалось плавание, как писал Стенфилд, «темная власть дикой жестокости росла с каждым часом» [193].





Демон жестокости




Прибытие к африканскому побережью вызвало и другие изменения, которые описал Стенфилд, — с кораблем, командой, капитаном и африканскими торговцами. Сам корабль был полностью изменен, так как матросы «построили дом» на главной палубе, соорудив некое помещение с соломенной крышей от форштевня37 до главной мачты, чтобы защитить всех на борту от тропического солнца и пресечь возможность побега все возрастающего числа рабов. Для строительства этого сооружения обнаженным по пояс матросам приходилось под палящим солнцем работать, стоя в воде на прибрежном мелководье. Они рубили ветви деревьев и стволы бамбука, чтобы сделать навес: «Они стоят по пояс в грязи и слизи, кишащей змеями, червями и ядовитыми рептилиями; они измучены москитами и тысячами насекомых; их ноги разъезжаются при каждом ударе, но неумолимые офицеры не позволяют им ни на минуту прервать утомительную работу». Стенфилд считал, что такая работа вела к высокой смертности среди матросов, так как из-за этого сооружения, которое перегораживало палубу (чтобы отделить рабов), воздух не мог нормально циркулировать и это вредило здоровью всех на борту [194].

Ухудшающееся состояние матросов заставило капитана провести еще одно важное изменение на корабле. На Золотом берегу он нанял рабочих племени фанти, которые были «крепкими, активными, трудолюбивыми и полными храбрости» — и к тому же были привычны и к климату, и к болезням этих мест. «Многие из этого народа, — писал Стенфилд, — с детства воспитываются на европейских судах, часто посещавших побережье; они изучают языки и практикуются во всех навыках мореплавания и, конечно же, работорговли». Это было обычной практикой. Капитаны нанимали рабочих фанти, заключив письменное соглашение с их королем и английским губернатором в крепости Кейп-Коста или другой фактории. Стенфилд полагал, что такие меры были необходимы в работорговле: «Когда несчастные матросы заболевали, выносливые местные жители, с которыми капитан обращается снисходительно, работали с энергией и активностью, на которую британские матросы из-за болезней и скудного питания были больше не способны». Разношерстная команда выполняла судовые работы с того момента, когда корабль заходил на африканское побережье, и до его отплытия к пути через Атлантику. Как только они добрались до африканского побережья, сильнее всего менялся, по мнению Стенфилда, сам капитан невольничьего судна. Стенфилд писал об этом так: «Это трудно объяснить, но в тот момент, когда гвинейский капитан оказывается перед этим берегом, в нем поселяется демон жестокости». Поэт отметил этот момент в стихотворении аллегорически, поскольку демон жестокости насылается на судно дьяволом:

Лети без промедления, скорей, — велит Хозяин ночи,


Послушно обратив на судно свои очи,

Как молния стремительно летит

И капитана сердце покорит,

Чтоб беззастенчиво там править,

В груди его кровавый трон поставить.





Если по пути к Африке поведение капитана было жестоким, то теперь он просто превратился в демона и его сердце было охвачено злобой. Стенфилд не испытывал недостатка в конкретных примерах для иллюстрации таких метаморфоз. Он рассказал об одном из посетителей на борту их судна, работорговом капитане, о дикости которого ходили легенды: тот порол матросов без всякой причины; он до смерти замучил юнгу; он «наслаждался, причиняя боль другим».





В «гордом Бенине»




Большая часть книги Стенфилда описывает жизнь простого матроса на работорговом корабле, но в ней также содержатся его размышления об Африке, о торговцах и невольниках, оказавшихся на борту, и этому он уделяет много внимания. Его наблюдения основаны на личном опыте, и не только на борту судна, так как Стенфилд прожил восемь месяцев в одной из работорговых крепостей в Бенине. Нго вывод резко контрастировал с широко распространенной в то время проработорговой пропагандой Африки и ее народов: «Я никогда не видел более счастливых людей, чем в королевстве БЕНИН». Эти люди «жили в достатке и без забот», занимались различным ремеслом, особенно ткацким. За исключением работорговли, все в их обществе «было проявлением дружбы, спокойствия и первозданной независимости» [195].

Стенфилд рассматривал работорговлю как разрушительную силу, и одной из особенностей его поэмы было стремление описать это явление глазами африканцев. Как только гвинейский корабль подплыл к берегу, точка зрения поэта сместилась с судна на «первобытные леса» и реку Нигер, где местная правительница наблюдала за разворачивавшимися событиями. Теперь, когда кабальная цепь была доставлена из Ливерпуля, Стенфилд спрашивает:

Скажи, как можешь ты терпеть

Жестокую свирепейшую руку,

которая твои терзает земли?

И только наблюдать, как без пощады

Опустошает Цепь твои равнины?





Бесконечная война, порабощение, вынужденное переселение через Атлантику и перемещение запуганных людей по всему континенту привели к запустению на западноафриканском побережье, о котором писал Стенфилд. «Правительница» лишь наблюдала, как работорговцы роились «толпами дикарей» на окровавленном берегу, складывая там весь «запас своих цепей». Места поменялись. Теперь европейцы стали дикарями, которые роились на берегу с цепями в руках, чтобы связать народы Африки. Это потребовало от Стенфилда признания двойственной роли матроса, который до этого момента в стихотворении был жертвой работорговли, теперь же по необходимости сам стал обращать в такие жертвы других. Он откровенно говорит о «бедствиях, причиняемых европейскими гостями». Он отмечает, что «сыновья Европы к ним направляют корабли, несут с собой орудия горя». Он называет моряков «бледными грабителями», «торговцами человеческой кровью» и «белыми тиранами». Он упоминает «печальную покупку»: «Белые торговцы платят цену крови!» Матрос участвует в тирании.

Скоро «алчность разорила все семьи, как потопом пройдя по обездоленной земле».

Белый и черный торговец пленяют африканцев, отрывают их от их семей и сообществ, и они, закованные в предательские цепи, говорят:

Все наши царства, о, увы!

Надежд и жизни лишены,

Кто заковал их в кандалы ?

Как они попали

во власть «цепи проклятой»?





Стенфилд был убежден, что большинство невольников на борту оказались там в результате «обмана и насилия». Они не были «военнопленными», как пытались представить их защитники рабства. В Бенине он «постоянно спрашивал, но никогда не услышал ни о каких войнах». Невольников доставляли на корабль под охраной этаких «славных парней» во главе с их королем — группой кочевников-грабителей, которые «ставили свои временные жилища там, откуда им было удобнее грабить». Они не покупали рабов, но они продавали их на работорговые суда. Как писал поэт-моряк о человеке, который скоро попадет на работорговый корабль:

И человека — после всех его дневных забот —

Ловушка в темной чаще ждет...





Чтобы реально объяснить читателям последствия работорговли в Африке, Стенфилд включил в свою поэму историю африканской женщины по имени Абиеда, о том, как ее «оторвали от родственных связей» и отправили на корабль. Неизвестно, была ли она реальным персонажем, или вымышленным, или комбинацией и того и другого. В любом случае, написав о ней, Стенфилд, назвал и предал гласности проблему, которую поставили аболиционисты: особо жестокое обращение и страдания порабощенных женщин на борту невольничьего судна [196].