Корабль-призрак и другие ужасные истории

Воробей вышел из-за кустов и остановился у края скамейки. На нем была детская маска волка, на плечи он накинул маленький серый меховой жилетик, на кистях рук болтались меховые варежки.

– Тебя забыли спросить, – фыркнула Анжи, отворачиваясь.

– И спросили бы! – Воробей еще пытался вернуть себе потерянный статус лидера и Анжиного кавалера, но – безрезультатно. – Все призраки сейчас тусуются там.

– Там тусуются отмороженные призраки и местные. Нам они не нужны, – отрезала Анжи.

– Ну, как знаете, – тряхнул головой Воробей, отчего маска встала дыбом, словно волк задрал пасть.

– А ты что это так вырядился? – хихикнул довольный Серый.

– Именно так одевались древние кельты, – со знанием дела отчитал его Джек. – В шкуры волков. Ну, и других диких зверей. Устрашающе выглядит.

– Смешно, а не устрашающе, – буркнул Лентяй.

Они немного помолчали, каждый глядел в свою сторону. Анжи было обидно, что их компания распадается. Даже если все закончится хорошо и они благополучно вернут дух Глеба на место «прописки», втроем им уже не быть. Да и приедут ли они на следующий год в Спасское, еще вопрос! Слишком уж много грустных воспоминаний теперь у нее связано с этим местом.

Ей стало совсем грустно. Она даже почувствовала, как на глаза вновь наворачиваются слезы. Анжи шмыгнула носом и подумала, что последнее время часто плачет. Устала, наверное, за все эти сумасшедшие месяцы. Жалость заполнила ее целиком. По щекам потекли слезы. Они текли и текли, и ничто их не могло остановить. Анжи потихоньку хлюпала носом, боясь, что мальчишки заметят ее слабость и начнут смеяться – пришла привидения пугать, а сама разнюнилась. Но мальчишкам было не до нее.

Воробей сидел на кончике скамьи, ссутулившись, маска съехала на лоб, отчего он стал похож на маленького обиженного дошколенка.

Лентяй вертел головой, словно к чему-то прислушивался. Анжи тоже подняла лицо. Ей показалось, что из окон верхних этажей льется какая-то мелодия. Что-то старомодное, лирическое. Она поискала глазами – откуда эти звуки, но все окна были темны.

– А вы заметили, что мы сидим уже час, а в подъезд никто не вошел? – пробормотал Серый, кутаясь в свой балахон.

– Они Воробьева испугались, – хихикнула Анжи, но вместо радости в ее душе поднялась новая волна тоски.

Вот они здесь караулят непонятно кого, притащили с собой эту дурацкую тыкву – мир собрались спасать! А этому миру ничего и не надо. Он спокойно спит, даже на улицу нос показать боится. Тоже назвали – ночь Хэллоуина! А никто, кроме них, призраков пугать не идет. Все небось засели в своих клубах и на улицу не спешат. А они мерзнут, подвергают себя опасности. Может, они даже погибнут, падут в неравной битве с нечистью, но этого никто и не заметит.

Никто…

Всем плевать на них. Плевать, что трое слабых подростков встали на защиту мира от темных сил! Да, они спасут Глеба, отправят Лутовинова на место, но «спасибо» ни от кого не услышат. Даже великая писательница Агния Веселая не пустит их на порог, а при встрече она отвернется и сделает вид, что не заметила.

Анжи уже не плакала, а рыдала в голос. Казалось, еще чуть-чуть – и начнется настоящий потоп. И они поплывут на своей лавочке, как на корабле, далеко-далеко, где нет места горю и печалям.

Тоска переполняла ее, лилась через край и, наверное, разорвала бы душу, если бы рядом она вдруг не услышала странное шебуршание.

В «Веселом Джеке» кто-то сидел. Фонарь продолжал гореть, пламя свечи нервно подрагивало, но внутри явно был кто-то еще. Он скребся о мягкие бока фонаря, видимо, поудобнее устраиваясь в неудобном месте. Потом пламя свечи вспыхнуло ярче, и из «глаза» тыквы кто-то показался.

– Тише! – прошипел этот кто-то. Разглядеть его было нельзя: свет размывал все контуры. – Тише, а то она услышит!

Лучик света метнулся вверх, указывая на что-то, находившееся над ее головой.

Анжи медленно перевела взгляд и чуть не рухнула с лавки от ужаса.

Прямо над ней на ветке сидел монстр с телом птицы и женской головой. Перья на монстре переливались, как радуга – то ярко-красным, то ярко-зеленым. От такого разноцветья резало глаза. Очень хотелось отвернуться, но взгляд птицы притягивал, заставляя смотреть только на нее. Лицо птицы было девичьим, с заметными веснушками на вздернутом носу. Волосы на ее голове были собраны в высокую корону с яркими драгоценными камнями. Над короной неоновым цветом полыхали буквы, после долгого прищуривания и вглядывания сложившиеся в слово «АЛКОНОСТ».

Птица улыбалась, мягко покачивая крыльями. В ее лице было столько сострадания к рыдающей Анжи, столько понимания ее горя и одиночества, что Анжи успокоилась. Ей тут же захотелось встать и выложить этой птице все, что накопилось у нее на душе. Она даже повернулась к Джеку, чтобы показать это странное явление, когда заметила на спинке лавочки, как раз между Воробьем и прикорнувшим рядом с ним Лентяем, еще одну птицу.

Эта птица была заметно меньше той, что сидела над Анжи, но у нее тоже была женская голова. Волосы стояли дыбом и полыхали, как хороший костер. Крылья ее и хвост состояли из крупных темных перьев, переходивших на спине в красные. Она сидела, расправив крылья, и тянула одну протяжную ноту.

Едва только взглянув на нее, Анжи захотела спать. Опухшие после долгого рыдания веки отяжелели, глаза защипало, по телу волной разошлось приятное тепло. И она бы, наверное, так и улеглась на лавочке, растолкав давно уснувших Джека и Серого, если бы из темноты на нее не глянул Ужас.

Глаза третьей птицы пронзали насквозь. Они были красными, как огонь, и черными, как смерть. Они испепеляли Анжи и тут же возрождали из пепла. Птица была самой Ночью. Ее чернота была чернее любого черного цвета. Но, приглядевшись, Анжи заметила, что в ее крыльях мелькают белые перья с голубыми и красными полосами. Клюв – нежно-фиолетовый, заостренный, похожий на клинок. А глаза яркие, зеленые, цвета молодой травы. И столько в них было мудрости, столько знания, что Анжи, не задумываясь, шагнула в кусты.

Эта птица тоже пела, но ее песня была сладостной, и Анжи, наверное, непременно умерла бы, если бы эти звуки прекратились.

– Стой! Не ходи! – прошептали ей в затылок. Но она не могла отвести взгляда от колдовских глаз. Сидевшая перед ней птица наливалась цветом и уже не просто манила, а звала за собой, требовательно, настойчиво.

– Оглянись! – кричали за ее спиной.

Но зачем ей было оглядываться, когда перед ней была сама Радость?

– Посмотри под ноги! – прошипели ей прямо в ухо. И от этого контраста благости и ненависти Анжи покачнулась и машинально глянула вниз.

Наверное, о таких случаях говорят: волосы встали дыбом. Волосы у Анжи встали дыбом не хуже, чем у второй птицы, усыпившей мальчишек. Под ногами были кости. Человеческие кости! Руки, ноги, ребра, черепа с остатками волос и щербатыми зубами. Черные провалы глаз пялились на нее. Голые улыбки. Ушедшая жизнь.

Песня в ее ушах прервалась. Анжи испуганно вскинула голову. Птица снова стала черной. Черный поглотил все остальные цвета. Птица раскинула крылья, распахнула свой страшный клинообразный клюв и заорала. В лицо Анжи ударил сильный порыв ветра. Кости под ее ногами зашевелились.

– Не мешай мне, сестра! – завопила черная птица, да так, что у Анжи заломило барабанные перепонки. – Это моя добыча!

– Сирин, птица вещая! Оставь ее! – заволновалась птица с огнем в волосах.


– Она – моя! – Черная птица взлетела вверх и, сложив крылья, камнем ухнула на землю.

– Шагни в сторону, – посоветовала огневолосая, и Анжи послушно отступила.

Сирин со всего маху врезалась в землю, уйдя в нее до половины. Подпрыгнули потревоженные кости, воздух дрогнул.

Птица с трудом выбралась из воронки, отплевываясь от земли. Перья на ее крыльях были поломаны, сквозь съехавший на сторону клюв просматривались черты женского, заметно исцарапанного лица.

– Вот ведь, – вздохнула птица Сирин, по-человечески усаживаясь на землю и обдергивая переломанные перья.

Анжи не выдержала и хихикнула.

– Смейся, смейся, – разрешила Сирин. – У меня работа такая – разгонять печаль и тоску. Пожрать только не дают, а работать – это завсегда! Кстати, тебе сегодня повезло. – Сирин встала, встряхнулась и снова превратилась в черную птицу. – А с ней, – птица ткнула крылом Анжи за спину, – связываться не советую. Затоскуешь!

– Лети, лети отсюда, – махнула крылом огневолосая. – Без тебя разберемся.

Сирин чисто по-женски фыркнула, несколько раз тяжело подпрыгнула и полетела прочь.

– Домой полетела, к властителю подземного мира, – прокомментировала огневолосая. На губах ее играла веселая улыбка. – Приветствую тебя, о, счастливая!

– С чего это вдруг? – От резкой смены настроения у Анжи заболела голова.

– Одновременно увидеть трех вещих птиц мало кому удается, – воскликнула огневолосая и раскинула крылья. Вокруг нее взвился ореол света, так что Анжи прикрыла глаза ладонью. – Я – птица Гамаюн, вещая птица. Услышать меня может только тот, кому это дано, тот, кто владеет тайным, то есть – счастливым. – Она сложила крылья и сказала менее пафосно: – Ну, и всем остальным бабам. Кстати, то, что ты рыдала, – это не моя работа. Алконост постаралась. Она спец по трагедиям. Должна приносить радость, но так увлекается тоской, что обо всем остальном забывает. Это она вдохновляла Шекспира. Он рыдал, когда под ее диктовку писал «Ромео и Джульетту». Вообще-то там все должно было закончиться хорошо, но она перестаралась, и в результате великий драматург всех угробил. Если бы не Сирин со своим счастьем, ты бы уже померла. И тогда вместо нас прилетели бы обычные стервятники.

– Эй, а с парнями-то что? – забеспокоилась Анжи. Лежавшие вокруг кости наводили ее на тревожные мысли.

– А, забудь, – махнула крылом Гамаюн. – Ими займется Алконост. Пока я их усыпила. Если проснутся, то под ее пение они все забудут. Если нет, то к утру обморожение им гарантировано. У вас по прогнозам синоптиков минусовая температура.

– Нашла кому верить, – проворчала Анжи. Наваждение прошло, теперь ей хотелось поскорее отсюда уйти. Она и пошла. В сторону, противоположную той, куда улетела Сирин.

Гамаюн оказалась на редкость болтливым созданием. Она кружила над Анжиной головой, посвящая ее во все тонкости местного мира.

– Это долина смерти. – Несмотря на казавшийся внушительным вес, летела Гамаюн легко, почти не взмахивая крыльями. – Сирин бы тебя здесь бросила. Она всегда так делает. Заводит человека в пустыню, отбивает у него память своим пением, и он вскоре помирает. Это только кажется, что она добрая. Ведьмачка – она и есть ведьмачка. Из подземных она. Я же предвещаю будущее. Хочешь, тебе что-нибудь скажу?

– Нет уж. – Анжи спрятала руки за спину, опасаясь, что птица примется угадывать ее судьбу по линиям на ладонях. – Мне бы выйти отсюда и кое-кого найти.

– Ой, можешь не рассказывать, – дернула птица крылом, отчего на мгновение потеряла равновесие. – Суженого-ряженого приваживаешь, судьбу себе создаешь.

Анжи хмыкнула и густо покраснела. Нет, ей, конечно, Глеб нравился. И если бы не его закидоны в последние месяцы, они вполне могли бы подружиться. Но… Короче, так далеко она не загадывала.

– Откуда вы вообще на нашу голову свалились? – проворчала она, меняя тему.

– Здрасьте, приехали! – захлопала крыльями Гамаюн, едва не упав Анжи на голову. – А кто на лавке сидел? Кто духов ждал?

– Ну, так это… – Анжи покрутила перед собой растопыренной пятерней. – А где призраки? Гоблины, сиды, вампиры?

– Эй, проснись! – Гамаюн больно стукнула ее кончиками острых перьев по лбу. – Какие гоблины в России? Их здесь отродясь не было! Если только в кино!

– А как же День Всех Святых? – Анжи остановилась, отчего Гамаюн пролетела чуть вперед и зависла в воздухе, ожидая, когда ее догонят.

– Ну, темнота, – горестно вздохнула она. – Вот именно, что это праздник всех местных святых! Все наши и собрались.

Птица пролетела прямо перед лицом Анжи, и словно кто-то распахнул новый экран. Гамаюн своим телом стирала остатки долины смерти. Вместо нее Анжи оказалась стоящей на пригорке, около кривого сухого дерева. Пригорок сбегал вниз, в лощину, и снова взбирался наверх, рассыпаясь о высокий каменный порог. Порог вел к деревянной трехэтажной избушке с башенками, резные ставни были гостеприимно распахнуты, в окнах горел свет. За избушкой тусклым светом отливала огромная луна. Смущало только то, что забор вокруг избушки был каким-то покосившимся. И покосился он явно не от времени, а из-за того, что на его колья что-то было надето. Анжи пригляделась и в ужасе шарахнулась в сторону, больно ударившись спиной о нечто каменное.

На колья были надеты человеческие черепа с еле тлеющими пустыми глазницами.

Анжи крутанулась на месте. Ей хотелось кричать, но слова застряли в горле.

Она узнала место. «Замок Кощея» – так, кажется, называлась эта картинка в альбоме Светланы. Стояла Анжи на пригорке, за ее спиной начиналось кладбище – о покосившееся надгробие она сейчас и ударилась. А там, впереди, была Смерть.

Анжи побежала к дереву, как к единственному безопасному здесь предмету, и робко позвала:

– Гамаюн, ты где?

Вещей птицы не было видно, на соседнем дереве сидел только ощипанный ворон и довольно громко храпел.

Со стороны кладбища послышались нехорошие звуки – словно камень скребся о камень. Так бывает, когда надгробие сдвигается с места и из могилы вылезает…

– Гамаюн! – заверещала Анжи, сползая на землю. – Мамочки!

Ворон на ветке заворочался, закашлял.

– А? Что? Опять осень? – хрипло спросил он, открывая мутный слезящийся глаз. – То-то человеческим духом запахло.

– Ой, мамочки! – в голос зарыдала Анжи, от ужаса не в силах сдвинуться с места. – Где я?