Комната из листьев

Счастливая женщина


Сочиняя письмо Брайди, я всегда помнила, что она до сих пор не замужем. В одном из своих посланий она намекала, что после капитана Мориарти у нее был на примете один интересный мужчина, но, видимо, не сложилось. «Рассказ о том, что было, но прошло, тебе не доставит удовольствия, – писала она, – а у меня вызовет чувство сожаления». Себя она называла «старой девой», словно оставила всякую надежду выйти замуж. Я переживала за подругу: ей, как и мне, было двадцать пять и никаких перспектив создать собственную семью.

В своих письмах я старалась не подчеркивать разницу в нашем положении, а как-нибудь тайно сообщить, что моему замужеству завидовать не стоит, разумеется, возможности у меня не было, так что я вовсе ничего не писала о своей жизни в качестве миссис Макартур. Я надеялась, что мое молчание на эту тему само по себе послужит намеком на то, о чем я написать не могла. Но это спровоцировало скандал. Мистер Макартур выхватил у меня письмо и пришел в ярость, увидев, что в нем содержатся лишь известия о поселении, его географическом и экономическом положении. Разве это письмо замужней женщины?

В следующий раз я избрала другую тактику.

«До сего времени в своих письмах я воздерживалась от упоминания о мистере Макартуре, – написала я, – дабы не создалось впечатления, что я хвастаюсь».

Ох и хитрая вы женщина, миссис Макартур!

«На земле не найдется двух более счастливых людей, нежели мы, – продолжала я. – Мистер Макартур как спутник жизни – умный веселый человек и хороший наставник, за свою порядочность он пользуется всеобщим уважением».

Как и большинство изречений мистера Макартура, это содержало крупицу правды. Да, он любил поучать. Нудно, свысока наставлял меня в вопросах морских залогов, курса испанского доллара, максимального количества воды в роме, которое нельзя превышать, иначе люди почувствуют, что алкоголь разбавлен. Я надеялась, что фраза «на земле не найдется двух более счастливых людей» позволит Брайди судить о моих истинных чувствах. Зная меня, она наверняка уловит в этой хвастливой гиперболе иронию. Что до сентенции «за свою порядочность пользуется всеобщим уважением», это была чистая выдумка.

И все же пусть я не была счастлива в браке, для меня это был не тупик. В моей жизни, конечно же, будет еще немало поворотов. Поворотов к лучшему или к худшему, но само наличие таких поворотов в будущем означает некую свободу выбора или хотя бы некую гибкость. У старой девы, застрявшей в Бриджруле, нет и не будет никаких поворотов.

«Моя дорогая подруга, – писала я в порыве чувств, – умерь свои сомнения и выходи замуж. Когда мы сочетались браком, мало кто из наших друзей думал, что мы поступаем разумно. Меня считали бездеятельной, мистера Макартура – не в меру горделивым и заносчивым, учитывая наше скромное положение и безрадостные перспективы.

Потом я сообразила, что чрезмерно разоткровенничалась. Между строк читалось то, что я подразумевала: лучше быть несчастной в браке, убеждала я Брайди, чем вовсе не иметь мужа. Поспешно – я помню, как побежала по бумаге моя ручка – я завуалировала правду.

«Суди сама, подруга, разве не должна я считать себя счастливой женщиной?».

Бедняжка! Читая сейчас эти строки, я вижу, что намеревалась написать явную ложь: «Я – счастливая женщина», – но не смогла себя заставить. Сквозь облако лжи – то «должна» и то замысловатое нагромождение отрицательных форм – проглядывала правда.

«Когда решишься выйти замуж, постарайся найти здравомыслящего супруга. Ты никогда не будешь счастлива с человеком, который уступает тебе в благоразумии».

Письмо становилось все более витиеватым, ибо слишком сложную цель я перед собой поставила: писала одновременно для Брайди и для мистера Макартура и чувствовала, что начинаю запутываться, пытаясь сообщить двусмысленную правду, но у меня не очень получается. Я понимала, что хожу кругами: то советую Брайди во что бы то ни стало выйти замуж, то предостерегаю ее от неверного выбора, который сделает ее несчастной.



Мой веселый муж-наставник читал мое письмо, и складка его рта смягчалась. Наблюдая за ним, я отдавала должное его проницательности: действительно, лести много не бывает. Меня кольнуло что-то вроде жалости к мужу: потребность в лести была в нем столь велика, он поддавался на нее так же охотно, как и все остальные, кого он за это высмеивал. Казалось бы, он непробиваем, оградил себя от всех возможных рисков. Однако вот она, брешь в его броне – острое желание быть на виду, в центре внимания и, да, быть любимым.

С тех пор по поводу моих писем он не выражал возмущения. А я решила, что от хвастовства вреда не будет. Эти строки станет читать весь Бриджрул, и, если кто-то из его обитателей отзовется обо мне с жалостью, пусть мое лживое письмо заткнет им рты.





Часть 4





Азы астрономии


В жаркие дни нашего первого января в колонии мистер Доуз наконец-то появился в моей гостиной, и то потому, видимо, что Тенч перехватил его на улице и чуть ли не силком затащил к нам.

– Миссис М., позвольте представить вам нашего местного гения, – воскликнул Тенч. – Наш ученый звездочет, астроном мистер Доуз. Мистер Доуз, позвольте представить вам супругу мистера Джона Макартура, нашу собственную мадам д’Эпине[18].

В ответ на добродушную болтовню Тенча мистер Доуз нахмурился, в панике озираясь по сторонам. Я собралась было спросить, кто такая мадам д’Эпине, – и мистер Доуз сразу бы понял, что я невежда, – но Тенч, к счастью, меня опередил.

– Доуз, миссис М. выразила горячее желание поучиться астрономии, – дружелюбно-шутливым тоном продолжал он. – Я заверил ее, что вы, вне сомнения, будете рады дать ей несколько уроков о звездах, планетах и тому подобное.

Мистер Доуз в изумлении взглянул на меня.

– С удовольствием, – ответил он. – Буду рад, миссис Макартур. О звездах, да, расскажу, с удовольствием. Да.

При всех его многочисленных «с удовольствием» и «буду рад», было ясно, что он ответил согласием лишь потому, что с ходу не нашел причины для отказа. Из уст Тенча мое желание прозвучало как пустая, даже оскорбительная блажь, и я попыталась объяснить:

– Мистер Доуз, образование я получила весьма скудное, но я очень любознательна. А здесь, в этом неизведанном краю, даже звезды другие – все незнакомые. Интересно было бы узнать что-нибудь о них.

И все равно меня глодали сомнения: возможно, идея заняться астрономией была ошибкой.

При слове «любознательна» мистер Доуз искоса взглянул на меня. Что он при этом подумал, представить себе не могу, а что он мог бы ответить, никогда не узнаю, поскольку Тенч снова вмешался.


– Значит, решено, – сказал он. – В следующий четверг, скажем, во второй половине дня, назначайте первое занятие! И мне, миссис М., будет очень интересно послушать про ваши успехи. Доуз, обязательно держите меня в курсе.

Мистер Доуз неловко приподнял руку, словно давая благословение, и что-то буркнул, но слов я не разобрала. Затем он развернулся и был таков.

– Миссис М., не думайте, будто наш мистер Доуз невежа, – заверил меня Тенч. – Просто его орбита принимает причудливую форму, проходя через сферу обычных людей.





Здесь не Девон


В следующий четверг, днем, миссис Браун, Ханнафорд, Эдвард и я, как всегда, отправились к западному кряжу. Поднявшись на вершину, мы стояли под порывами ветра, что дул с моря, и смотрели на едва заметную тропинку, которая вилась через заросли кустарников к невидимой обсерватории. Внезапно мной, как никогда, овладело непреодолимое желание побыть одной среди этого могущества природы.

– Миссис Браун, наверно, вам с мистером Ханнафордом и Эдвардом лучше остаться здесь, – предложила я. – Отсюда еще видно наше поселение.

Объяснять причину – что меня одолевает желание уединиться на этих открытых всем ветрам просторах – мне не хотелось: она была слишком эксцентрична. Но миссис Браун поняла меня с полуслова.

– Да, миссис Макартур, – согласилась она, – тропинка бугристая. По такой топать маленькими ножками нелегко.

Не более бугристая, мы обе знали, нежели та, по которой мы только что взобрались на вершину.

– На обратном пути сам топать вверх он устанет, а нести его уже тяжело, – добавила я.

На самом деле, вовсе не тяжело. Ханнафорд обычно сажал Эдварда на плечи. Без малейших усилий. Для него это было все равно что плащ накинуть. Но мы с миссис Браун вместе сочинили правдоподобное объяснение и собирались придерживаться его.

В Девоне такое было бы невозможно, но здесь не Девон.



Стоило мне отойти на несколько шагов, и я уже ничего не узнавала вокруг. Миссис Браун и Ханнафорд только-только пропали из виду, а ощущение было такое, будто я одна на всем белом свете. Следы присутствия человека исчезли. Я оказалась в царстве листьев, камней, ветра. Ветви первозданных деревьев гнулись и шевелились, словно играя, птицы устремлялись друг к другу, а внизу сверкали и мерцали величественные воды Порт-Джексона, череда заливов и бухточек.

Я спускалась по тропинке, переступая с камня на камень неуклюже, размахивая руками, чтобы удержать равновесие, словно кружилась в танце с обступающей меня незнакомой природой, в танце, движения которого еще не выучила. Я чувствовала, что эта незнакомая природа наблюдает за мной – за неловкой женщиной в многослойной одежде, оступавшейся на камнях, юбками цеплявшейся за гибкие нижние ветки кустарников. Я постояла на выступе скалы, жадно вдыхая чистый воздух, и мне казалось, что порывистый ветер вот-вот подхватит меня и унесет куда-то вдаль.

С каждым шагом мне открывалось новое чудо: проглядывающие сквозь кусты волнующиеся синие воды бухты; дерево с гладкой розовой корой, на вид такой сочной, что кажется, будто она теплая на ощупь; отливающий желтым блеском нависающий каменистый выступ, снизу рыхлый и мягкий, как пирог. Ветер приносил соленый запах океана и непривычно терпкие, пряные ароматы кустарников и цветов. Это место – его ширь, глубина, высота – поражало своей объемностью. Жизнь здесь била ключом – открытое пространство, первозданная энергия ветра и деревьев, крики чаек, сверкающая вода. Я была одна – крупинка человечества в огромном пространстве, которое могло меня поглотить. Я озиралась по сторонам с таким чувством, словно глаза мои открылись впервые в жизни.

Тропинка была не такой уж и длинной, но для меня она стала путешествием в другой природный мир, в другой климат, в другую страну.



Ниже по склону я увидела вырубку. Она находилась в западной стороне, поэтому из нашего поселения ее было не разглядеть. На участке высилось странное сооружение: обычная хижина, каких много в поселении, а к ней с одного бока была пристроена приземистая башня с наклонной островерхой крышей. Парусина, которой она была покрыта, морщилась складками, время от времени приоткрывая затененную вертикальную щель.

И там я заметила мистера Доуза. В клетчатой рубашке и в матросских брюках, подвернутых до икр. Он помешивал что-то в ведре; подойдя ближе, я увидела, что это побелка. В руке он держал большую кисть с жесткой щетиной. На парусине блестела сырая грунтовка, на которую мистер Доуз собирался нанести побелку. Он, конечно, забыл об уговоре с Тенчем. Не желал тратить время на скучающую женщину, которой от безделья вздумалось брать уроки астрономии. Я остановилась, намереваясь тихонько уйти, отложив свой визит до другого раза.

Но мистер Доуз, похоже, краем глаза все же заметил меня. Он поднял голову, и мне пришлось продолжить спуск. Я подхватила юбки, чтобы не цепляться за кусты и жесткую траву, и поспешила вниз по склону, то и дело спотыкаясь в громоздких башмаках. А, добравшись до обиталища мистера Доуза, оробела. Мы оба обратили взгляды на диковинную конструкцию из парусины.

– Плотник все время ворчал, – произнес мистер Доуз. – Эти кривые углы… видите? Без них не обойтись на верхней части крыши. Она должна быть смещена от центра, чтобы можно было вести наблюдения за небесными телами в зените. А трудность в том, что крыша должна вращаться, чтобы азимут можно было определять. А еще она должна закрываться в ненастную погоду, чтобы приборы не повредились. Это ведь, разумеется, самые дорогие и хрупкие предметы здесь, в обсерватории, а может, и во всей Новой Голландии, а это, должно быть, очень большой материк, хотя площадь его пока не известна.

Наконец он умолк. Поток слов, что лился из него, не встречая преграды, в конечном итоге, иссяк.

– Хороший плотник любит, чтобы у него было все чин чином, – попыталась я выручить Доуза, но, видимо, выбрала не очень удачную фразу для поддержания разговора.

– Капитан Тенч упоминал, что вы хотели бы узнать немного о небесных телах, – сказал мистер Доуз.

В его голосе не слышалось энтузиазма, и я разозлилась на Тенча, а еще больше – на себя, за то, что поставила нас обоих в столь нелепое положение. Конечно, можно было бы просто отказаться от намерения узнать кое-что о звездах, но я не могла представить, как буду жить в течение долгих недель, не имея достаточно пищи для размышлений.

Он бросил взгляд на ведро с побелкой. Вонючая дрянь имела отвратительный сероватый оттенок. В качестве связующего вещества мистер Доуз, должно быть, использовал жир протухшей свиной или говяжьей солонины; никакого другого мяса в колонии не было. Побелка была готова, мистер Доуз уже успел нанести на парусину свежую грунтовку, чтобы известковый раствор держался, и явно надеялся, что я вот-вот уйду. Если ему придется разыгрывать передо мной джентльмена, грунтовка высохнет, и тогда нужно будет наносить ее заново.

Я заготовила в уме подходящую фразу, но с языка сорвалась совсем другая.

– Похоже, вы здесь прямо нарасхват, мистер Доуз.

Он чуть улыбнулся, обнажив зубы. Оттого, что они были кривыми, улыбка получилась скорбной, хотя, возможно, он не намеревался выражать скорбь.

– А тут еще я со своими требованиями, – добавила я.

Он снова посмотрел на парусиновую крышу, на ведро с побелкой. Сказал:

– Да. Надеюсь, я смогу вам помочь.

– Вижу, сейчас в вашей работе наступил самый ответственный момент, мистер Доуз, – заметила я. – Лучше я приду в другой раз.

За многие годы я приучила себя к выдержке и спокойствию, и вот с удивлением обнаружила, что сейчас я засуетилась от волнения, резко дернув юбку, которая зацепилась за ветку и вытянулась за мной, словно полотнище флага, при этом стали видны мои ботинки, похожие на рабочие башмаки. Торопясь уйти, я повернулась и уже через плечо бросила: