Комната из листьев

– В другой раз, мистер Доуз. Простите, ради бога. – При иных обстоятельствах это можно было бы счесть за грубость.

Я чувствовала, что Доуз смотрит мне вслед, видит, как в спешке я спотыкаюсь, хватаюсь за куст, куда более колючий, чем он казался на первый взгляд.





Я покраснела от стыда за свою ошибку


Слово «азимут» меня пугало. Я поняла, что, возможно, пытаюсь откусить больше, чем смогу прожевать. Но Тенч, настояв на занятиях, не оставил мне выбора: идти на попятную было бы не менее неловко, нежели отнимать время у мистера Доуза.

В следующий четверг мы с миссис Браун уже не стали придумывать неубедительных объяснений. Когда поднялись на вершину кряжа, она сняла свой чепец и села в выемку на камне, повторявшую контуры человеческого зада, Эдвард побежал к расселине, где на валуне лежали веточки, с которыми он играл в прошлый раз. Ханнафорд достал свою трубку.

А я пошла вниз по тропинке, на этот раз неторопливо, вспоминая движения танца. Спешить было незачем. В моем распоряжении имелось все время, какое было в этом новом мире.

Мистер Доуз, заслышав мои шаги, появился в дверях своей хижины. Стоял, расправляя рукава рубашки, проверяя, застегнута ли верхняя пуговица.

– День добрый, – поприветствовал он меня хриплым голосом, словно давно ни с кем не разговаривал. – Здравствуйте, миссис Макартур, добро пожаловать в обсерваторию.

На этот раз я приготовила ответ.

– Мистер Доуз, – начала я, – вы – занятой человек, а я бесцеремонно отнимаю у вас время. Вы очень любезны, что согласились удовлетворить мое праздное любопытство, но, ради бога, ни в коей мере не считайте себя обязанным. Приходите на следующей неделе в мой салон, как окрестил наши собрания капитан Тенч, я угощу вас чаем, и давайте забудем об уроках астрономии.

Свою речь я изложила в спокойной деловитой манере, предлагая ему достойный выход из создавшейся ситуации. Тем не менее, снова оказавшись здесь, я жаждала войти в сооружение с парусиновой крышей, посмотреть в телескоп и узнать, что же такое азимут. Мне хотелось этого так сильно, как никогда не хотелось выучить еще один такт из менуэта австралийских колонистов.

А еще мне было стыдно. Мистер Доуз, в отличие от многих, не кичился своей ученостью, но действительно обладал глубокими всесторонними знаниями. Глупо было рассчитывать, что я сумею понять хотя бы тысячную долю того, что он знал.

– Зря я это затеяла, мистер Доуз, – призналась я. И покраснела.

Даже почувствовала, что краснею. Знала, что на щеках моих рдеет безобразный румянец. Я поднесла к лицу ладонь в тщетной попытке охладить пылающую щеку столь же горячей рукой. От стыда я не могла посмотреть ему в глаза.

– Право же, миссис Макартур, – промолвил мистер Доуз, – я был бы счастлив…

И тут, видимо, вспомнил, что эту ничего не значащую фразу он уже произносил.

– Право же, я с большим удовольствием поделюсь своими знаниями.

Он кашлянул в ладонь, словно слова застревали у него в горле.

– Я дружу со звездами с самого детства, ведь среди сверстников друзей у меня не было, – пояснил он и снова печально улыбнулся. – И мне будет только в радость познакомить своих товарищей с человеком, которому, возможно, понравится в их компании.

И – надо же! – я почувствовала, как к глазам подступают слезы. Этот несуразный незнакомец взывал к той части моего существа, которую я от всех скрывала. Бойкая миссис Макартур, умевшая остроумными шутками позабавить Тенча, очаровательная миссис Макартур, ради которой доктор Уорган был готов на всё, эта женщина, прятавшая свое подлинное «я» под хрупким панцирем наносной самоуверенности, была немало удивлена, что в разговоре, так похожем на обычную светскую беседу, мужчина произносит искренние слова, идущие из глубины его сердца, слова, что были понятны ее собственному сердцу.





Слепая и глухая


В хижине, разложив на столе веточки и плоды эвкалипта, мистер Доуз начал наш первый урок. Он рассказывал о солнце, о планетах, вращающихся вокруг него по своим орбитам, о том, что у одной из планет, а именно, у Земли, имеется как бы своя планета, луна, которая вращается вокруг нее, увеличивается или уменьшается в размерах в зависимости от тени, которую отбрасывает на нее Земля… Здесь мистер Доуз заметил, что я перестала его понимать. Я смотрела на плоды эвкалипта и веточки, но не улавливала сути его объяснений, в общем-то, с самого начала.

Я знала, что я не глупа, но уроки мистера Кингдона никоим образом не подготовили меня к тому, с чем мне пришлось столкнуться на этом занятии. Священник считал, что девушкам достаточно освоить простейшую арифметику для ведения домашней бухгалтерии: сложение, вычитание, деление столбиком. Однако мистер Доуз не оперировал числами, ничего не складывал и не вычитал – он просто передвигал по столу веточки и плоды эвкалипта, составляя из них овалы и сопровождая свои действия объяснениями, которые мне не были понятны.

– Я вижу, вы не изучали геометрию, – наконец заключил он. Это было произнесено мягким тоном, но прозвучало так, будто геометрии не знает только слепой или глухой.

– Нет, мистер Доуз, не изучала, – подтвердила я.

Я чувствовала острую жалость к себе. Да уж, переоценила я свои способности.

– Мистер Доуз, вы безмерно великодушны, – добавила я, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства. – Но, видимо, звезды и планеты так и будут вращаться, не рассчитывая на то, что невежественная женщина когда-либо сумеет постичь процесс их движения.

В его взгляде, обращенном на меня, отразилось сильное чувство, сродни гневу.

– Не клевещите на себя, миссис Макартур, – ответил он. – Никто не рождается со знанием геометрии. Вы как женщина не имели возможности получить самое элементарное образование в таких предметах, и то, что у вас есть желание восполнить этот пробел, только делает вам честь. Приходите на следующей неделе. Обещаю, мы добьемся более существенных успехов.





Хитрое устройство



Придя в хижину мистера Доуза на следующей неделе, я увидела на столе какое-то странное устройство, похожее на веретено. Я решила, что это станок для прядения или перемотки пряжи, и с ходу, не раздумывая, высказала свое предположение.

Мистер Доуз расхохотался. Смех у него был необычный: он как будто захлебывался им.

– Клянусь вам, миссис Макартур, – ответил он, – даже Королевский астроном не сразу распознал бы, что это такое. Я называю это устройство «модель планетной системы», хотя оно мало похоже на другие подобные модели, которые мне доводилось видеть.

Когда он улыбался, его лицо сразу становилось добродушным, вокруг глаз и у рта прорезались морщинки, образовавшиеся оттого, что он часто смеялся. Пусть мистера Доуза за глаза называли Его Святейшество, но он не был степенным, вечно серьезным человеком.

– Миссис Макартур, вы не поняли, что это такое, и я ничуть не удивлен, – сказал он. – Не очень умелая поделка, но все же это модель нашей солнечной системы. Шар в центре – это солнце, а вот этот шарик – наша Земля.

Мистер Доуз крутанул ручку сбоку устройства, и планеты пришли в движение, причем каждая вращалась с разной скоростью. Хитрый механизм: все планеты вращались по разным орбитам, некоторые медленно, другие быстро, но их приводило в движение одно и то же действие.

– Да, теперь вижу. И правда вращаются!

В своем восклицании я услышала гнев на саму себя, ведь я могла упустить свой шанс или мистер Доуз отмахнулся бы от меня как от глупой скучающей женщины. Но он, проигнорировав мой уничижительный тон, принялся объяснять. Не то, зачем нужна модель планетной системы – ему это было настолько очевидно, что и говорить не о чем, – а то, как он изготовил макет. Плотник дал ему чурки для центральной оси и планет, рассказывал мистер Доуз, а потом он обращался с просьбами к знакомым, и, наконец, лейтенант флота Брэдли сумел достать для него проволоку, которой он закрепил планеты на различных удалениях от центральной оси. Получилась модель планетной системы вверх тормашками, опутанная паутиной искривленных проводков, на концах которых покачивались планеты в виде выточенных из дерева неидеальных шаров.

Мистер Доуз предложил мне покрутить ручку, а сам держал руками основание, и мы, почти соприкасаясь головами, наблюдали движение миниатюрных планет вокруг маленького солнца.

– Можно представить, что ты Господь Бог, – заметила я, – а там внизу люди, и им кажется, что это они принимают решения, хотя на самом деле от нас ничего не зависит.

С запозданием я вспомнила, что мистер Доуз – приятель нашего священника, и, возможно, ему не понравятся слова женщины о том, что она возомнила себя Господом Богом.

– Вы прямо мысли мои читаете, миссис Макартур, – отозвался он. – Работая над моделью, я постоянно напоминал себе, что даже Его Святейшество лейтенант не способен ходить по воде.

Значит, мистеру Доузу было известно, что над ним иронизируют. Меня это приятно удивило. Он обещал быть куда более занятным собеседником, нежели Тенч, хоть у того всегда были заготовлены остроты. Смеясь вместе с мистером Доузом, я чувствовала себя на много лет моложе. Мне было двадцать четыре, вроде бы уже зрелая женщина, но я вновь ощущала себя той девчонкой, какой была, когда мы дружили с Брайди – ветреной, веселой, откровенной и уверенной в себе. Тогда я бесстрашно хохотала без причины, а мой мир еще не ужался до маленьких размеров.





Единственный вопрос


Астрономия переворачивала все мои представления о мироздании: то, что казалось верным, верным не являлось. Например, я считала, что твердо стою на земляном полу хижины мистера Доуза, но на самом деле мои ноги, да и хижина эта, весь материк и океаны – все это, вращаясь с огромной скоростью, неслось сквозь какую-то пустоту.

Эта мысль была настолько нелепой, что я невольно воскликнула:

– Но откуда это известно?

Сообразив, что мой вопрос прозвучал по-детски, я тут же пожалела о своих словах. Но мистер Доуз пришел в восторг.

– Отлично, миссис Макартур, – похвалил он. – Вы задали единственный вопрос, который имеет значение.

Он что – издевается? Мистер Доуз заметил, что меня одолевают сомнения. Я наблюдала, как он тщательно подбирает слова, которые наиболее точно выразили бы то, что было у него на уме.

– Мы сами определяем, что именно, по нашему мнению, нам известно, – отвечал мистер Доуз. – На основе имеющихся данных. В отсутствие дополнительных сведений нам ничего другого не остается. Но самонадеянность недопустима. Мы обязаны подвергать сомнению имеющиеся сведения, понимая, что они неполные. Ну и, конечно, нельзя быть категоричными в своих выводах. Чрезмерная уверенность – плохой помощник.

Казалось, мистер Доуз ставил под сомнение и собственные слова. Он смотрел в сторону, ища более точные формулировки. Но это была именно та истина, осенило вдруг меня, которая всегда была мне известна, просто сама я того не сознавала. И суть ее состояла в том, что окружающий мир и мое место в нем – это то, что видно взору: оно, бывает, радует глаз, но полного доверия не заслуживает.



Прежде чем узнать самое основное о небесных телах, оказалось, сперва необходимо усвоить еще более основополагающие понятия, а до них – еще более основополагающие. Но мистер Доуз был терпеливым учителем. То, что сегодня воспринималось как обескураживающий набор слов, на следующей неделе обретало ясность, и бусинки знаний постепенно нанизывались на нить понимания. Я пришла к выводу, что непонимание – не повод для отчаяния. Наоборот, непонимание – первый шаг на пути к мудрости.

После того, как я изучила в астрономии все, что способна была постичь, мы перешли к ботанике. Колонисты, давая названия местным растениям, превращали их во второсортные подобия тех, что росли у них на родине. Местная вишня, дикий шпинат, петрушка из Ботани-Бэй. Теперь я училась видеть в них не жалкие пародии знакомых растений, а самостоятельные виды. Деревья, похожие на дубы, но уродливые, дававшие скудную тень в жаркий день, оказывается, были такими не просто так. Мистер Доуз обратил мое внимание на блестящие твердые листья: они были повернуты к солнцу краями, что позволяло им сохранять больше влаги. Он объяснил, почему листья на деревьях осенью не желтеют и не опадают.

– Почва здесь бедная, листья растут медленно, – сказал мистер Доуз. – Поэтому они научились выживать в тяжелых природных условиях.

Благодаря мистеру Доузу я поняла, что местные породы деревьев весьма разнообразны и обладают силой, какой никогда не было у дубов. Перестав сравнивать их с растениями своего детства, я стала замечать, как утонченно и грациозно сияющие листья на этих деревьях играют с солнечным светом, как их кроны качаются и извиваются под порывами ветра. И все же одно дерево было особенным: его мягкая светлая кора, многослойная, будто сложенные в стопку листы бумаги. Странное удивительное творение, причуда природы. Но мистер Доуз объяснил мне, что и такая кора возникла не просто так: ее слои защищают дерево от огня и воды.

Мне очень нравилось рассматривать листья и кору через лупу мистера Доуза. Под увеличительным стеклом каждый листочек и участок коры представлялся тайным природным уголком, целым ярким миром с упругими краями, скрытым внутри того, в котором жила я. Я поняла, что женщина, постигшая хотя бы азы ботаники, никогда не заскучает. Растения есть везде, где бы она ни находилась, и они будут кланяться и кивать ей, а потом выпрямляться, рассказывая о себе.

С тех давних занятий с мистером Кингдоном я не имела удовольствия напрягать ум, чтобы усвоить новый материал. И как же приятно, когда тебя хвалят за то, что ты наконец-то добилась успеха в постижении новой науки! Впервые самостоятельно, без помощи мистера Доуза, определив, к какому классу и роду принадлежит растение, я безумно возгордилась собой, аж самой смешно стало. Как же, теперь я так много знаю, никогда бы не подумала, что такие достижения мне под силу!

– Спасибо, мистер Доуз, – поблагодарила я. – За то, что теребите меня, не даете успокоиться. Заставляете делать больше того, на что я, как мне казалось, способна, и видеть больше того, о чем я могла только мечтать.

Я почувствовала, как к горлу подкатил комок, и умолкла.

– Миссис Макартур, – отвечал он, – вы очень способная и пытливая ученица. И я только рад, если мне удалось открыть для вас, скажем так, некие двери.

Этот пустяковый обмен любезностями спас нас обоих.