Комната из листьев

Должно быть, после кончины отца она была брошена на произвол судьбы. Та же участь со смертью моего отца могла бы постигнуть и меня. Мне просто повезло, что у меня был любящий дедушка, который позаботился обо мне, что у меня была подруга, дочь священника, а этот священник оказался настолько великодушен, что устроил мой брак после того, как я согрешила в ночь накануне дня летнего солнцестояния. Видимо, у миссис Браун таких покровителей не было, и после нескольких жестоких ударов злосчастной судьбы она оказалась арестанткой и была сослана за моря-океаны.

Незаданный вопрос витал в воздухе между нами.

– Миссис Макартур, я не воровка, – промолвила она.

Потом нахмурилась.

– Нет, воровка. То есть была…

Она помедлила.

– Да, я совершила кражу, – наконец призналась миссис Браун.

Говорила она как человек, который во мраке бессонных ночей снова и снова признавал свою вину, надеясь, что от повторения рана в душе зарубцуется.

– Я совершила кражу, значит, я воровка.

Она была неумолима, как судья.

– Но здесь я воровством не занимаюсь, – заверила она меня. – Клянусь вам, миссис Макартур.

От волнения у нее участилось дыхание, и я поняла, что она сдерживает слезы. Мне хотелось прикоснуться к ней, но я не решалась.

– Миссис Браун, скажем так: когда-то вы были воровкой, – сказала я. – Но теперь вы просто женщина на далеком берегу, где Рождество наступает летом, а также могут происходить другие неожиданности.

Пытаясь ее успокоить, я говорила непринужденным тоном, но меня саму удивили собственные слова, вырвавшиеся из самой глуби моего существа, где, должно быть, жила надежда. Я запретила себе думать о той шокирующей глупости, что привела меня сюда – о ночи костров, о темноте, давшей толчок всему остальному. Я ужала свои мысли до настоящего мгновения, проживала свою жизнь поминутно, – чтобы не видеть ее общей картины. И все же с губ само собой слетело «могут происходить другие неожиданности».

Миссис Браун услышала в моих словах трепет чего-то более значимого и встретила мой взгляд. Какое-то время мы, две женщины, просто стояли посреди огромного пространства, по которому гулял чистый ветер, и смотрели друг на друга, думая о том, что невозможно было облечь в слова.



В ту первую весну у нас вошло в обычай во время прогулок подниматься на широкую каменную площадку на вершине кряжа, взиравшую на небо, как открытый глаз. Как-то получилось, что не возникало необходимости объяснять мистеру Макартуру, куда именно его жена вместе с сыном и прислугой ежедневно направляют свои стопы, когда покидают дом после обеда.





Под контролем отца


Эдварду, как и мне, наши прогулки доставляли огромное удовольствие: Ханнафорд знал, какие игры увлекут полуторагодовалого мальчика. Особенно ему нравилось сидеть на плечах у Ханнафорда, пока мы шли. И как же заливисто он хохотал, когда на вершине Ханнафорд приподнимал его, раскачивал за руки и ставил на землю.

Дома Эдвард страдал под контролем отца. Мистер Макартур не признавал снисходительности. При нем нельзя было выказывать слабость и жаловаться. «Не смей!» – только и слышал Эдвард от отца, стоило ему захныкать, если он падал или хотел, чтобы его взяли на руки. «Не смей, мой мальчик!». Хлесткие резкие слова, как удар хлыста.

Тем не менее сына он любил, по-своему. Придумал для него уменьшительно-ласкательное имя – Нед. И, когда смотрел на спящего малыша, лицо его дышало печальной нежностью. В другое время такое выражение на нем никогда не появлялось.

Да, это была нежность, ведь мистер Макартур не был чудовищем. Как и для всякого живого существа, любовь к детям была для него неотъемлема, как дыхание. Это была печальная нежность, потому что в раннем детстве его отправили прочь из дома, и он так и не узнал, что отец может быть строгим, когда это необходимо, и в то же время ласковым.

Меня и саму удивляло, что я испытываю умиление, почти жалость к этому очерствелому человеку, когда наблюдаю, как он склоняется над детской кроваткой.





Лучше брата не найти


Спустя три года после высадки капитана Филлипа и его матросов, в силу обстоятельств ставших колонистами, на побережье Нового Южного Уэльса на всех его бескрайних просторах было всего два крошечных британских поселения. Одно – в Сиднейской бухте; второе – носившее местное название Парраматта – на удалении пятнадцати миль вглубь суши. Почва там была более плодородная, и эта территория стала районом, так сказать, сельского хозяйства. Заключенных туда послали возделывать землю, а к ним, разумеется, приставили солдат, для которых соорудили казармы. Для губернатора построили второй дом, составили план прокладки улиц.

Нам повезло, что капитана Непина на время отправили в Парраматту управлять поселением. Первые недели пребывания в Сиднее мы с ним нередко сталкивались, и это были неловкие встречи, так что мы вздохнули с облегчением, когда его отослали за пятнадцать миль от нас. За пятнадцать миль от меня и, что более важно, от мистера Макартура. Я прекрасно помнила, что мой муж исписал гору бумаги на «Нептуне», собирая компромат на Непина, но надеялась, что сам мистер Макартур забыл про свои записи.

Как же он ликовал, узнав, что Непина откомандировали в Парраматту. Мистер Макартур тоже подлежал командированию в этот район в порядке очередности, но он заявил, что нужен своей семье в Сиднее, и потому его пребывание в Парраматте было недолгим. Среди офицеров считалось позором нести службу в глубинном поселении, которое называли провинцией провинции. Там прозябали люди, лишенные честолюбия и всякого желания чего-то добиться в жизни. В общем, это был тот же Гибралтар, только в другом полушарии.

Но как-то вечером той весной мой муж ворвался в комнату, где я сидела у камина, в котором пылал небольшой огонь, разожженный больше для уюта, чем для тепла. Едва войдя в дверь, он тут же стал изливать свой яростный гнев. Голова и плечи его были напряжены и как-то странно перекошены, словно он силился устоять на ногах под ураганным ветром.

– Теперь этот мерзавец клевещет на меня! – воскликнул мистер Макартур. – Вернулся в Сидней и распускает слух, что якобы я шпионил за ним и Трейлом – в буквальном смысле стоял под дверью и подслушивал, как какой-то там коридорный!

Он порылся в бумагах, что лежали на столе в углу, и со стопкой в руках повернулся ко мне.

– Вот, смотрите! Смотрите, видите?! У меня здесь все записано, каждое лживое слово!

Записи, сделанные на «Нептуне», не были позабыты, как я надеялась. О, почему я их не сожгла? Упущенный шанс второй раз не представится. Десять месяцев миновало с тех событий на борту корабля, однако огонь ненависти, раздутый каким-то смутьяном, который передал мужу порочащие слова Непина, запылал с новой силой.

– Но, сэр, – заметила я, – те события давно в прошлом. Страница перевернута. С тех пор много воды утекло. Чего ради ворошить старое, то, что ушло и похоронено?


Я разными словами говорила одно и то же, надеясь повторением избитых выражений утихомирить гнев мужа.

– Чего ради? Вы спрашиваете, чего ради?

Своим испепеляющим взглядом он мог бы прожечь кирпич.

– Да уж конечно, дорогая, чего ради?! Всего лишь ради защиты моего доброго имени. Моей чести. Всего лишь ради такой вот ерунды, дорогая моя жена!

Мистера Макартура я никогда не боялась, но сейчас его свирепый тон отбил у меня всякую охоту отвечать.

– Он должен предстать перед судом, – заорал мой муж. – Пусть Его Величество узнает, что он тратит деньги на лживого пса!

Мистер Макартур потрясал передо мной своими записями.

– Вот, смотрите, все это здесь! Все, что он говорил, что делал! Неопровержимые доказательства!

Он сунул мне под нос один листок. Я успела прочесть лишь пару слов: «чудовищные и неспровоцированные». В следующую секунду он отдернул руку и сунул другой листок.

– Вот! Смотрите, что он сказал мне, и смотрите, что я ответил, вот здесь! Слово в слово! Записано прямо тогда! Вы, дорогая, подтвердите, что я это прямо тогда зафиксировал. Вы же помните! Поклянетесь на суде, если вас спросят!

Я на миг оцепенела. Промолвила:

– Подтвердить на суде? – Потом: – Мистер Макартур, но меня ведь там не было, я ничего не видела.

Неверный ход.

– Значит, вы встанете на его сторону! Моя собственная жена предает меня!

– Нет, я вас не предаю!

Однако не велика радость пытаться отрицать то, что я никогда не говорила.

– На суде, – произнесла я. – А состав суда будет сформирован… из здешних офицеров?

– Нет! Нет!

Мистер Макартур заулыбался, просто весь засветился ликованием.

– Не из здешних, моя дорогая. Судить Непина здесь не имеет смысла. Никто из этих слабаков не признает его виновным, даже при самых бесспорных доказательствах.

Он уже успокоился: четко увидел перед собой путь и в конце него – цель, к которой стремился.

– Суд надо проводить не здесь. Только в Англии.

Проехать половину земного шара, вытерпеть столько мучений, чтобы почти сразу же отправиться назад? И ради чего? Мистера Макартура засмеют, заставив отказаться от суда. А потом куда? Куда мы все подадимся, когда все его перспективы пойдут прахом?

Не теряй головы, напомнила я себе. Спокойней.

– Мистер Макартур, – обратилась я к мужу, ровным, хладнокровным тоном, – а вы не забыли, что брат мистера Непина способен уничтожить вас одним росчерком пера?

Он промолчал. Ага, попала в точку.

– Кроме того, – продолжала я, – возможно, Непин тоже изложил происшедшее в письменном виде. Он может тоже привести свидетеля. Мистера Трейла, например.

Отлично, мысленно похвалила я себя и глубоко вздохнула, намереваясь выдвинуть свой следующий довод, но мистер Макартур меня опередил.

– Лжец, будь он проклят, – заорал мой муж. – И доказательства его лживые! Я буду самым последним трусом, если оставлю их происки без ответа!

Его слова звонким эхом прокатились по комнате. Побагровев, он ударил кулаком в ладонь другой руки и забегал от камина к столу, от стола к камину. Салливан и Ханнафорд отдыхали под навесом с задней стороны дома, миссис Браун – на тюфяке в кухне. Я представила, как они прислушиваются к нашему разговору. Возможно, посмеиваются. С Салливана станется. Позже он, наверное, будет в лицах изображать, как гневался лейтенант Макартур.

Вечер выдался шумным. Скандал вырвался за пределы комнаты, где громогласные угрозы мужа могла слышать только жена. В звенящей тишине, возникшей после криков, казалось, что ситуация становится необратимой.

Не из хитрости, а от отчаяния я в ответ на его ярость дала выход своему негодованию. Произнесла с беспощадным сарказмом:

– Золотые слова, мистер Макартур! Вы абсолютно правы!

Как же приятно уступить, поддаться неистовству, затмевающему разум.

– Естественно, человек чести не может поступить иначе!

Я тоже перешла на крик. Пусть слышат! Раз мы так рьяно взялись губить себя, хуже теперь не будет.

Муж метнул в меня злобный взгляд, и я подумала, что сейчас он набросится на меня с кулаками. И в своем бесшабашном исступлении почти желала этого. Лучше уж побои, чем это бессмысленное словоблудие. Но мистер Макартур не распознал насмешки в моих словах. Затих, глядя на огонь. Сидя в кресле, подался вперед всем телом, переставил ногу, поджал губы.