Комендантский год

- Может и странный, не нам обсуждать, подчиняться надо, в центре виднее. Хотя, ничего странного, проигрываем мы в этой гражданской войне в чистую. Поддержки у населения нет, силы малые, варимся в собственном котле, сами себя охраняем, редкие вылазки делаем вроде сегодняшней. Расточительно это, недальновидно и бессмысленно. У Каминского в руках полная инициатива. Найдёт он нас и в тот же день прихлопнет. И кого утешит, что мы геройски погибли и взяли с собой на тот свет десяток другой карателей? Терять ни за хрен собачий восемьдесят душ, имеющих опыт и навыки. Да центр нас сразу на другой участок бросит, где от нас реальная польза будет. А тут мы ни кто. Давайте спать, Вадим Андреевич, уже утро в дверь стучится, можете и принесет оно что-нибудь доброе. Начнём готовиться в путь дорогу и вы давайте с нами, вас здесь ничего не держит.

Спецслужбы Каминского все же знали кое-что если не о самих партизанах, то по крайней мере о лицах сочувствующих им.

Следующим утром истребительная рота РОНА на немецких мотоциклах и советских машинах ворвалась в деревню Погорелое, расположенную в шести верстах от базы Задорожного.

Деревня была компактная на тридцать дворов: треть из них пустовала, некоторые жители эвакуировались ещё до прихода немцев, другие ушли в партизаны. О том, что часть селян сочувствует лесным бандитам, помогает им одеждой, продовольствием, по округе давно ходили слухи. Такое отношение сложилось исторически, здесь не было кулаков, зажиточных крестьян. Революцию семнадцатого года здешние жители встретили с одобрением, пусть и сдержанным. Мужчины из деревни служили в Красной армии, женщины до войны работали в колхозе, деревня давно была на карандаше у Каминского, но только сегодня до неё дошли руки. Ночное побоище на южной окраине Локтя, стала для него шоком, погибли около сорока человек, получили побои, увечья, обер-бургомистр глава его канцелярии Анна Вениаминовна Воскобойник. Каменский был взбешен, приказ о решении давно назревшего вопроса он отдал лично. Рота старшего лейтенанта Евтухова без промедления выдвинулась в указанном направлении и взяла деревню в кольцо.

Начиналось утро, едва пропели петухи, воздух сотрясали пулемётные очереди, вспыхнул сруб бывшего сельсовета, подожжённой из огнемета. Солдаты кинулись во дворы, ногами выбивали двери. Над деревней завис тоскливый вой, затрещали автоматы, каратели врывались в дома, выбрасывали полуодетых людей, их жилище поливали бензином из канистр, поджигали, лаяли собаки, мычали коровы. Крестьяне не сопротивлялись, все кто мог держать оружие давно ушли в лес, остались больные, женщины, дети, старики. Периодически, то здесь то там, вспыхивали дома, пламя вздымалось в светлеющий воздух, каратели выбрасывали на улицу дряхлых стариков. Вокруг гогочущего фельдфебеля с визгом носилась девчонка в ночной рубашке, он держал её за косичку, восторженно кричали сослуживцы, оказавшиеся рядом.

- Эй, хватит баловаться, - недовольно прикрикнул рябой комвзвода и пристрелил девчонку из пистолета. - Мы не можем здесь всё утро возиться, пора заканчивать.

Детский труп остался в траве, к нему кинулась убитая горем, растрепанная мать, упала на колени, тот же рябой мерзавец выстрелил ей в затылок, она повалилась на собственное дитя. Деревня пылала, в разных её концах разражались выстрелы. Едва одетых жителей, которых не убили сразу каратели, загнали в кучу, они жались друг другу, голосили бабы, плакали дети. К ним подошёл боец с ранцевым огнемётом, добродушно улыбнулся и спросил:

- Что товарищи, ещё не достигли сияющих вершин коммунизма? Ну тогда вперёд в светлый путь!

Огненный шквал окатил кучку людей, пламя сжирало одежду, трещали волосы, несколько человек ещё не подожжённые бросились врассыпную, каратели открыли по ним огонь: люди падали как подкошенные, никто не видел как из окна горящей избы вывалился мальчуган лет двенадцати, у него была обожжена рука, выгорела часть волос, корчился, глухо выл. В доме рухнула перегородка сноп пламени вырвался из окна, едким дымом заволокло заднюю сторону избы. Мальчик полз по грядкам, кашлял в дыму, давился слезами.

Несколько минут назад каратели прикончили его бабушку, а сам он прятался под кроватью. Они разлили бензин, бросили спичку и ушли. Мальчонка задыхался, полз к сараям, на деревенской улице творилась вакханалия: гремели выстрелы. Пацан шмыгнул за сарай, перекатился через плетень, дебри бурьяна спускались к местной речушки, никто не видел как он перебежал обмелевшее русло и скрылся в зарослях кустарника. Деревня Погорелое прекратила существование, теперь достойно оправдывала свое название. Пламя доедало деревянные избы. Каратели кашляли в дыму, рассаживались по машинам и мотоциклам, настроение у людей было приподнятое: ещё одним рассадником большевизма на территории округа стало меньше.

Через полтора часа Митька Волков, у которого отец погиб на фронте летом сорок первого, а мать без всякой причины застрелил полицай, выбежал к базе Задорожного. Рухнул без сил прямо у поста, пречистый партизан, взвалил пацана на закорки, отнес командиру. Митька пришёл в себя и стал реветь благим матом. Прибежала Софья Ковтун с медицинской сумкой, начала врачевать пузырящиеся волдыри. Малец размазывал слёзы здоровой рукой и рассказывал, что случилось в Погорелом.

Группа из двадцати человек выступила через четверть часа. Партизаны шли налегке, несли на себе лишь оружие и боеприпасы. Они быстро прошагали по тропам, начинёнными ловушками и покинули Черемичный бор. Рота Евтухова навела порядок в Погорелом и разделилось: два взвода отправились на Юг в село Марьино, где гарнизонам стоял батальон их соратников, а треть под командованием лейтенанта Холмогорова навестил хутор Отрадный, жильцы которого тоже не особо чествовали новую власть. Люди заметили карателей, которые не утруждали себя скрытным передвижением и ушли в лес. Солдат встретили лишь пустые строения, это не сильно опечалило их. Постройки они сжигали из того же места, но предварительно забрали всех кур и свернули им шеи. Та же участь постигла и петуха, который героически бросался на чужаков, орал дурным голосом. В лес эти герои не пошли, не больно то им хотелось ноги ломать. В паре сотен метров протекала звонкая река, на краю кручи росли пышные сосны, с крутого склона спускались тропки, река в том месте отступала, под обрывом находился песчаный пляж.

Холмогоров распорядился сделать остановку и час отдыхать.

- Резвись братва!

Каратели с радостью бросились смывать с себя усталость и груз утренних забот. Машины и мотоцикл не оставили у сосен, сами спустились к воде, стащили себе одежду. Вода в реке была тёплой, купание доставляло этим нелюдям немалое удовольствие. Мужчины плескались, ныряли, баловались как дети, с хохотом топили друг друга. Те, которые накупались - выбирались на берег, закуривали, нежились на песке, подставляли солнышку бледные телеса.

Партизаны подобрались к ним скрытно, праведная ярость бурлила в головах.

- Спокойно братцы, не высовываться, раньше времени себя не выдавать, - пробормотал Задорожный.

Охранение, выставленное Холмогоровым они сняли без усилий: вояки утратили бдительность, возмущались, что их не меняют, тоже хотели в речку. Окровавленные тела с перерезанными глотками остались в лопухах. У машин курили ещё трое. Лейтенант Холмогоров в расстегнутым кителе сидел на переднем пассажирском месте, пускал дым колечками и разглядывал карту местности. Он услышал за спиной подозрительные хрипы, повернул голову, но даже вскрикнуть не успел: горло его сдавили жилистая плеть, подбородок чуть не оторвался от шеи, Холмогоров хрипел, дикий ужас теснился в голове, убийца подался вперёд и не отпуская шею а начал бить ножом под ребра, выплёскивалась кровь, третий удар оказался смертельным.

Адская вечность накрыла бывшего старшего лейтенанта Красной армии, который летом сорок первого приревновал невесту к своему сослуживцу, застрелил обоих и бежал в лес, спасаясь от военной прокуратуры. Именно этим утром немцы переправились через Буг и вторглись на территории Белорусской ССР. Молодой старлей, считавший свою жизнь единственной и неповторимой сдался им со всеми потрохами.

Партизаны подкрались к обрыву, по тропе, навстречу им, застёгивая гимнастёрки, поднимались трое карателей, только один из них успел сбросить с плеча автомат, кинжальным огнем их швырнуло в низ, тела покатились по склону на пляж. Там воцарилась паника, негодяи, которые только что не сжились на солнце хватали автоматы и тут же падали набитые пулями, повалился на колени голый по пояс боец с мучнистым от страха лицом, вскинул руки, это не помогло, пуля пробила его череп и он покатился поленом к воде. Двое купальщиков поплыли яростно загребая к противоположному берега, идея была не очень продуманной. Про опыт Василия Ивановича Чапаева помнили все: одного из них пули достали сразу, он закачался на поверхности, вода под телом ненадолго стала красной, второй нырнул, решив часть пути плыть под водой, пули в массовом количестве пронзали воду, пловец не вынырнул, в этом не было ничего удивительного - обычная физика для десятого класса.

На пляже в живописных позах валялись полуголые тела, около десятка, трое уплывали по течению, уже не получали удовольствия от купания. Остальные столпились по колено в воде, их было человек пятнадцать одни в исподнем, другие вообще голышом, физиономии этих типов тряслись от страха, они пытались спрятаться друг за друга. Партизаны стояли цепью на обрыве, угрюмо смотрели на кучку жалких людишек.

- Вот же дерьмо! - заявил рослый рано поседевший Кобылин. - Кончаем эту мерзоту, товарищ командир, а то меня сейчас стошнит.

Задорожный молчал, исподлобья поглядывал вниз.

- Эй, не стреляйте! - жалобно попросил кто-то. - Мы же без оружия.

- Парни, может договоримся? - выкрикнул другой. – Что мы вам сделали?

- Это не мы спалили Погорелое, - зачем-то сказал третий. - Мы бы не стали. Вы что, мужики, мы же свои, русские!

Остальные стали наперебой кричать, их голоса скрывались от волнения, мол помилуйте, мы ничего не сделали, готовы вступить в партизаны, биться с проклятыми фашистами до последней капли крови. Давился слезами спортивно сложённый боец, растирал глаза кулаками.

- Всем войти в воду! - прокричал Задорожный. - По пояс!

Каратели переглядывались, облизывали губы, стали прятаться от берега.

- Ещё дальше, что непонятно? Вот так, молодцы. Гранаты к бою!

Полуголые вояки взревели благим матом, кинулись врассыпную, но далеко не убежишь по пояс в воде. Летели кувыркаясь немецкие колотушки, двое в отчаянии нырнули, но что это могло изменить. Взрывы разметали тела, поднялась туча брызг, волна ударила в берег и сразу схлынула. Партизаны невозмутимо наблюдали за этим, осколкам не кланялись - всё равно не долетят.

Трёх гранат хватило, картина успокоилась, полтора десятка мёртвых тел плавали на поверхности воды, река становилась красной, не спешила принимать первоначальный вид, слишком много крови вылилось в нее. Течение неспешно подхватывало трупы, сносило к стремнине, они уплывали, плавно покачиваясь, прямо как брёвна. В этом было что-то меланхоличное, такое зрелище приковывало взгляд, навивало разные думы.

- А почему они плывут? - спросил мужичок по фамилии Сухов, невысокий жилистый, с бесцветным лицом. - Дерьмо оно, ясное дело, не тонет. Но чтобы совсем.

- Дурья ты башка, Сухов! - заявил очкарик Ромка Курицын, имевший за плечами не только начальное образование. - Люди тонут, если воде померли, в лёгких пусто, вот и камнем на дно, а если умирают до того как воде окажутся, то в легких остаётся воздух, вот они и плавают, - он стащил с носа очки, вынул скомканный носовой платок, стал протирать стёкла.

– А что там про трупы врагов плывущих по реке? - наморщил лоб бывший студенты сельскохозяйственного училище Нечаев. – Запамятовал я как-то.

- Это другое, - сказал Курицын. - Старинная китайская мудрость: «Если долго сидеть на берегу и ничего не делать, то можно увидеть как мимо проплывёт труп твоего врага», Примерно так.

- Да уж, это про другое, - Задорожный оглядел угрюмых бойцов: - Что притихли, товарищи народные мстители? Отвели душу, легче стало? Собирайте оружие, боеприпасы, уходим. Машины и мотоциклы взорвать.


- Может с ветерком прокатимся, товарищ командир? - предложил молодой партизан в пилотке заломленной назад.



Текст исходящей радиограммы и гласил: «Агент Грач провален, погиб при попытке к бегству. Получить вторую часть его списка не представляется возможным. Работа агента Вьюн результата не принесла. Каминский предложение не принял, ликвидировать его не удалось. Мы отступили в отряд Задорожного. По данным подполья здесь действуют агент абвера с позывным Ульрих. Он предположительно владеет теми же сведениями, что и агент Грач и планирует перебраться на советскую территорию. Цели и задачи Ульриха пока не ясны. Прошу разрешение начать его выявление».

Землянка, где находилась радиостанция вмещала только двоих, в ней горели свечи, радист Алик Горкин - худощавый мужчина лет тридцати пяти с вытянутым лицом и массивном носом, свернулся вопросительным знаком, работал ключом. В эфир летела морзянка. Горкин закончил писать, добавил тебя несколько обязательных знаков, стянул наушники и повернул к Вадиму побледневшим лицом.

- Это правда, товарищ майор, в нашем отряде есть крыса, это установленный факт?

- Это предположение, товарищ Горкин, имеющее все основания оказаться правдой. Информация секретная, вы не должны об этом никому рассказывать, в противном случае последует наказание.

- Я понимаю, товарищ майор.

- Может есть предположение, товарищ Горкин, кто это может оказаться?

- Да нет же, товарищ майор. Я никогда об этом не думал, считал, что здесь все свои.

- Что с батареями?

- Садятся, товарищ майор. Заряда практически ноль, заменить нечем, хорошо если на сегодня хватит.

Ответ из центра пришёл через полчаса:

«Переходите линию фронта вместе с отрядом Задорожного. Продолжайте работу по выявлению Ульриха».

Многословием товарищи из центра не отличались, сеанс связи закончился, Горкин выключил рацию, чтобы окончательно не посадить батареи. На базе было шумно, прибыла группа мстителей во главе с Задорожным. Бойцы взахлёб рассказывали как по реке уплывали тела ненавистных врагов, двое сидели мрачнее тучи, в Погорелом у них проживали дальние родственники, Митька Волков был ещё здесь. Софья Ковтун взяла над ним шефство, сначала обмазала всего зелёнкой, потом стала проводить успокоительные беседы, Софье Николаевне это нравилось. До того как стать партизанкой она работала завучем в средней школе.

Митька успокоился, наелся, переоделся и засобирался в деревню Саженка, что находилось на другом краю бора. Там у Митьки проживала двоюродная тётка - последняя родня на всём белом свете.

- Отпустите! - всхлипывал пацан. - Какого хрена я тут буду сидеть? Всё равно ружье не дадите. Пойду я, да не волнуйтесь, не сдам я вас. Вы же знаете меня.

Да, партизаны Митьку знали. Когда Вадим услышал, что малой покинул лагерь, он схватился за голову:

- Что же вы делаете, Фёдор Вячеславович? Больше с базы никого не выпускайте, ни под каким предлогом.

Задорожный недоуменно пожал плечами:

- Отпустили мальчонку, и что с того? Зря вы так, товарищ Зорин.

Генка Ермаков, начальник разведки был злой как щука, пинал пеньки, он до сих пор был обижен тем обстоятельством, что его не известили о вчерашней вылазке в Локоть.

- Что за хрень, товарищ командир? Втихую провернули дельце и молчок. Хорошо, что выгорело, а если бы не вышло? У меня опыт, умение.

Комсорг отряда Валентин Богомолов сцепился с Ермаковым по пустячному поводу, они всерьёз разломились.

- Ты, Генка, в каждой бочке затычка, лезешь куда не просят.

- Ага, собери комсомольское собрание, пропесочь, как ты обычно делаешь, - разорился Гена.

- Иди своим балбесам жги сердца глаголом, комсорг хренов.

- Ты имеешь что-то против комсомола? - Кипел Богомолов.

- Я имею что-то против в тебя, - парировал Ермаков. - Какой ты на хрен комсорг? Только воду в ступе толочь умеешь. У тебя даже фамилия чуждая – Богомолов.

Эта парочка чуть не подралась, нервы у всего отряда были на пределе. Подготовка к дальнему походу шла ни шатко не валко, дымилась полевая кухня, распространяя аромат умеренной соблазнительности. Четыре месяца назад в снегу под Загорным застряла немецкая колонна с продовольствием, весь личный состав, сопровождающий её, партизаны отогнали пулемётным огнём, немцы ушли в лес и больше не показывались. В мешках оказалась только пшёнка, бойцы недоверчиво крутили головами:

- Да ну, разве бывает столько этой крупы.

Её возили остаток дня, потом сцепились с немецкими лыжниками, прибывшими воевать за свою еду.

Командование отряда заперлось в землянке, что-то обсуждало. Неясное беспокойство томило души, так постоянно бывает на войне. Алевтина неважно себя чувствовала, она сидела на нарах в землянке, закутанная в одеяло, имела апатичный вид. Вадим пристроился рядом, потрогал её лоб, Алевтина вздрогнула, температура если и была, то небольшая.

- Не по себе мне, Вадим. Нехорошо здесь, как-то неуютно.

- Куда хочешь?

- На ручки.

Он засмеялся, женщина вяло улыбнулась, положила голову ему на плечо. Вадим поменялся, но обнял её, прижал к себе. Так они и сидели: ни туда, ни сюда, но он не плохо себя чувствовал, да и она не жаловалась. За земляными стенами гудела личная жизнь, перекликались люди.

- Я не выполнила задание, - безучастно пробормотал Алевтина. - Было приложено столько усилий, проведена такая подготовка, а я провалила дело.

- Ты выполнила задание, - возразил Зорин. - Внедрилась во вражеское окружение, провела переговоры с братом. Не твоя вина, что он оказался упёртым.