Когда оживают Страхи

Раздался второй хлопок, и густая мгла, состоящая из дыма и пара, снова заволокла помещение, лопнуло несколько фонарей, покачнулся батискаф. Жар усилился, а затем начал ослабевать. Я вновь отшатнулся, прикрывшись рукой, всмотрелся в пелену. Но, естественно, ничего не увидел и пробормотал матерное проклятие.

Будто очнувшись, рыжая дернула цепь на себя, и та невероятным образом извернулась, бледно-красный груз рухнул у ног наемницы – изрядно остывший, дымящийся. На какое-то время наступила тишина – лишь потрескивали камешки, шипело, хлюпало. Но я с возрастающим ужасом чувствовал движение потоков холода, а голоса в ушах стали невыносимыми, больно отдавались в голове.

– Олифф, – негромко позвал я. – Помочь сможешь? В себя пришел?..

– Что нужно? – просипел здоровяк.

– Крути ворот, – приказал я. – Нужно залить поганое место водой.

– С-сделаю, – ответил детина. Перехватил взгляд и хмуро кивнул: – Прикрой.

У него зуб на зуб не попадал от страха. Но первый шок прошел, он убедился, что сражаться с Тьмой можно, и сие если не придало уверенности, то вернуло рассудок. Торопливо вскочил и, оставляя кровавые следы, захромал к шлюзовому механизму. В левом боку торчал кусок ржавой арматуры, по штанам обильно текло красное. Но каторжник ничего не замечал.

Так тоже случается. Пока лупит адреналин, человек может пробежать марафон, совершить кучу подвигов, голыми руками передушить уйму врагов. А потом садится отдохнуть и умирает. Ну а Тьма кроме разума воздействует и на нервные окончания, болевой порог может как повыситься, так и упасть в ноль, превращая суровых мужиков в воющих от любого укола детей.

Я проводил его взглядом, крепко сжал в кулаке ампулу с деактиватором, вздохнул и снял колпачок иглы, вколол в вену. Почувствовал, что голоса в мозгу наливаются силой, становятся громче, и стиснул зубы. Закатал рукав и посмотрел на запястье – татуировки выцветали, блекли, таяли участок за участком, над кожей поднимался бледный дымок.

Должно пройти какое-то время, надо продержаться. А потом…

Потом могло и не наступить, если Тьма заметит до того, как верну способности. Хотя и при лучших стечениях обстоятельств никакой гарантии. Я не сражался против такого противника. И в том, что смогу сдержать шепот, уверен не был.

Не хотелось прибегать к данному средству, оттягивал до конца. Но, похоже, наступил момент, когда защита обедненного селенита могла стать камнем на шее. Иногда, чтобы спастись, надо атаковать.

Все это пронеслось в уме за доли секунды, я снова всмотрелся во мглу и сжал кулаки, начал прикидывать, какие печати лучше применить, в каких комбинациях. Благодаря обучению Старика умел использовать различные техники, экспериментировать, совмещать. И пусть ни в одном направлении не достиг высот, но именно за счет своей универсальности порой удивлял и удивлялся.

Еще… еще немного…

Боль нарастала, а холод в руках сменялся жаром.

– Эй, искатель! – позвала Мора.

– Что? – спросил я.

– Мы победили?

– Нет.

От нее повеяло раздражением – слишком уж верила в силу собственного оружия. И слегка недоумением. Но вместе с тем напряглась и спросила:

– Почему? Я думала, простых одержимых можно одолеть.

– Это непростой. Это Вестник.

Рыжая хотела спросить что-то. Но подавилась словами. Потому что установившееся затишье нарушило мерзкое хихиканье.

– Больно, – пропищал голосок из мглы.

– Больно! – вторил ему другой, откуда-то сверху.

– Больно-больно-больно!





Глава 11




На рыжую наемницу было страшно смотреть. Вспышка ярости, придавшая ей сил и вернувшая толику уверенности в себе, сошла на нет. Мора опять побелела как мел, у глаз пролегли тени, а в зрачках билась паника. Как рыбка в маленьком аквариуме о стекло. Плечи поникли, а с обожженных пальцев, что крепко стискивали рукоять моргенштерна, капала кровь. Груз оружия потрескивал, остывая, колючий шар из ярко-желтого стал темным, почти бордовым.

Море было жутко и чертовски одиноко. Как маленькой девочке, потерявшейся в ночном городе. Как ребенку, оставшемуся в темной комнате без родителей и осознавшему, что под кроватью нечто шевелится, скребется, пищит.

Слишком верила в свое оружие. Любила. Полагалась и доверяла, считала частью себя. И когда то подвело, уверенность рыжей тоже дрогнула. Но хуже Тьма, которая незаметно прокралась в ее мысли, усилила ужас. Которая нашептывала: конец, не сопротивляйся, у тебя не получится, опусти руки и умри.

Она не слышала шепот мрака так, как я, не понимала, что с ней творится. Но реагировала, неосознанно боролась и терпела поражение. Медленно, но неотвратимо теряла рассудок. Пройдут секунды или минуты, и Тьма вгрызется в ее разум настолько, что сможет путать сознание, показывать образы и миражи, подсказывать, управлять. И наконец проникнет – или напрямую, или через Изнанку – в плоть, начнет все изменять и плавить. Но пока что наемница боролась. Скрежетала зубами и недоверчиво бормотала:

– Но я ведь попала. Почему?..

«Да потому что пламя утренней звезды напитывается Изнанкой, – вертелось у меня на языке. – Огонь вредит мраку, но энергия той стороны, напротив, помогает, подпитывает. К тому же Тьмы слишком много, такой сгусток не разбить древним артефактом».

Но вслух я ничего не сказал. Тем более что наступившую тишину вновь нарушило мерзкое хихиканье, во мгле раздалось частое цоканье – как топоток перебегающего с места на место краба.


Сердце окатило холодом, по спине побежали отвратительные мурашки, а волосы зашевелились от страха. Я невольно отступил, беспомощно сжав кулаки, – рано, не готов.

А цокот стал громче, будто издеваясь. Наступило мгновение тишины, а затем топот повторился. И в пелене дыма показался темный силуэт. Словно мяч катился по полу. Но через секунду стало понятно, что не шар, а голова. Голова Тома с обгоревшими волосами, искаженным израненным лицом, покрытым коркой запекшейся крови и черной слизи, шевелящимися червями-отростками. Один глаз вывалился и болтался на ниточке из сосудов и нервов, второй покраснел, сочился сукровицей. Сама же голова передвигалась на восьми паучьих лапках, выросших из разорванной шеи, ловко и быстро семенила.

– Что за дрянь? – охнула наемница. – Я ведь попала. Почему оно живет?..

В ответ губы Тома скривились в издевательской ухмылке, голова противно захихикала. И тут раздался топот, из мглы вырвалось другое существо – окровавленный сгусток крови и мяса, переплетенный черными жилами, из которого торчали распухшие пальцы. Но тоже на паучьих лапках, без глаз, но с маленькой пастью, кривящейся в улыбке и щерящейся клыками.

Голова Тома хихикнула, и смех тотчас подхватили. Из мглы показывались новые комки плоти, превратившиеся в чудовищных пауков. И по мере того, как редел дым, стало ясно: сидят на станках, на стенах, на лампах и на потолке. Штук пятнадцать или двадцать, не меньше.

– Бей! – рявкнул я, осознавая – еще миг – и нас сожрут.

Послушалась, ударила. Скорее просто подчиняясь приказу, многократно отработанным рефлексам, чем голосу разума. Колючий шар взлетел в воздух, описал дугу. На вершине траектории снова разгорелся и с угрожающим гулом упал на пол, размазав в черные сопли одну из тварей, что не успела укрыться.

Вспыхнуло пламя, громыхнуло и хлопнуло. А мелкое чудище обуглилось и начало таять. Плоть пузырилась, шипела, выгорала, а нити мрака ее пронизывающие, исчезали. Паучьи лапки до последнего дергались, пытались царапать пол, но тоже сгорели и осыпались золой.

– Бей еще! – повторил я. Повернулся к здоровяку и крикнул ему: – Крути ворот!..

Олифф не ответил. Побагровев от напряжения, навалился на ворот и продавливал рывками вниз, а шестеренки отчаянно скрипели, харкали ржавчиной, но вертелись. Уровень воды в бассейне пока не поднимался, но вязкая поверхность бурлила.

И тут до мелких монстров, или, скорее, до того, кто ими управлял, наконец дошло, что мы задумали. Твари разом мерзко запищали и кинулись в атаку.

Рыжая, к счастью, вынырнула из очередного ступора, навеянного Тьмой. Закричала и вновь взмахнула моргенштерном – ударом по касательной вдоль пола смахнула и отбросила часть нападающих. Ловко крутнулась на одной ноге, используя инерцию, и коротким вращением груза у собственных ног сбила особенно удачливого монстра. Тот заверещал, задымился после встречи с раскаленным колючим шаром и, прихрамывая, отполз. Остальные разом полезли на стены, скрипя хитиновыми оболочками, царапая камни коготками.

Отчаянный крик наемницы слился с гулом цепи. Мора сделала пару вращений вокруг торса, а затем выбросила груз как снаряд. И тот, вновь полыхнув, рванулся вперед, на удивительным образом удлинившейся цепи, врезался в стену и расплескал в слизь и пепел еще одного псевдопаука.

Громыхнуло, полетели осколки и искры, часть монстров не удержались и попадали вниз, споро разбежались. Огненная сфера с шипами нагнала самого замешкавшегося, зацепила и понесла вперед, врезалась в ржавый станок, превратив тот в облако рыжей пыли и обломков, а чудовище измяла и изжевала до состояния жженой тряпки.

Но, несмотря на успехи, наемница не успевала. Слишком многие монстры избегали ударов, обходили. И я видел: секунда или две, и рыжую задавят. А если нет, то проберутся к нам со здоровяком, и тогда кривой спонтанный план полетит Люциферу под хвост.

Процесс снятия оков не закончился, и я только-только начал ощущать Изнанку в полной мере. Но, невзирая на боль, потянулся и зачерпнул, что мог – крохи, капли, и сформировал печать оцепенения. Увидел подбирающегося по потолку «паука», выбросил вперед руку в отталкивающем жесте. Схема блекло сверкнула и исчезла. А тварь замерла и недоуменно запищала, начала вырываться. Причем у нее получалось: печать трещала и рвалась, Тьма, как кислота, прогрызала оковы.

– Осторожно! – крикнул я.

Сообразив, Мора отпрыгнула и ловким кульбитом из-под ноги метнула груз моргенштерна вверх, в обездвиженное существо. Не попала, но взрыв отбросил монстра назад, что уже неплохо.

– Не углядела, – сипло выдохнула наемница. На миг задумалась, а потом сорвала патронташ с кобурой и бросила мне. – Держи. Никогда не любила огнестрел.

Безусловно, акт невероятного доверия. Я изумился, но подхватил, быстро застегнул на торсе и нашел нужный барабан, перезарядил револьвер. Поразмыслил, но стрелять не стал – селенитовых пуль мало, тратить на мелочь слишком расточительно. Вместо этого вновь потянулся к способностям: волей, злостью и отчаянием ударил по невидимым стенам в сознании.

– Давай… давай же!

И будто услышав, во мне оборвалась какая-то струна. Последний участок татуировки с шипением догорел на запястьях, и мир изменился. Изменился и я.

Можно сравнить с тем ощущением, когда весь день таскаешь ботинки водолаза со свинцовыми подошвами, а потом разуваешься и бежишь. Чувство легкости захлестывает и, как говорили в старину, окрыляет. Это все равно что вырваться из клетки, из душной камеры на свободу. Тебе хочется смеяться и плакать одновременно, ты способен на что угодно. Или по крайней мере так кажется. Наверное, аналогичные ощущения испытывал бы безногий человек, если б ему вернули способность ходить. Или слепой, что прозрел. Глухой, неожиданно для себя услышавший невероятно прекрасную мелодию.

Правда, нужно помнить, что скоро ноги тебе отпилят, глаза выколют, а в уши вобьют пробки. Но здесь и сейчас на один краткий миг я ощутил ни с чем не сравнимую эйфорию и счастье. Правда, быстро испарившиеся, едва мир вокруг поменялся.

Все залило белым, будто в воде размешали чистейший мел. На данном фоне угольными росчерками выделялось окружающее: стены, врата, станки и стеллажи, фонари, батискаф. Чуть более плотными выглядели силуэты Моры и Олиффа, отвратительными кляксами – монстры. Отдельно и особо взгляд привлекал моргенштерн – багровый даже в Изнанке, распространяющий ярость и жажду крови. Груз на цепи казался чем-то средним между водоворотом и замедленным взрывом в воде. Пузырящийся мощью, пронизанный искрами темных разрядов.

Но утренняя звезда казалась тусклой искрой на фоне разлитой Тьмы. Чернота липкими отвратительными хлопьями плавала в воздухе, пропитывала камни и железо. Медленно сочилась через врата и стены, свисала с потолка неопрятной бахромой и паутиной. Жадно тянулась к каждому, окутывала головы плотными облаками дыма, ввинчивалась в уши и ноздри, лезла в глаза. От нее веяло холодом и запахом тлена, гниения, и каждый клочок пытался говорить. Шептал, кричал, смеялся, плакал, к чему-то призывал и просил.

Я словно плюхнулся в колодец с острыми осколками льда. Вздрогнул, поежился от отвращения и чуть не потерял сознание от шепота. Голоса размывались, смысл ускользал, оставалось лишь ощущение того, что чьи-то липкие руки пытаются залезть тебе в голову. И ты будто тонешь, падаешь куда-то в пропасть, где нет ни времени, ни пространства.

Неудивительно, что гностики, не защищенные селенитом, сходили с ума от близости Тьмы. Сойду и я, если не смогу победить, убраться из проклятого места. А уж Море с Олиффом приходилось хуже, так как не обладали селенитовой броней и вот уже много часов находились под воздействием Тьмы.

Сосредоточившись, я с трудом, но абстрагировался от голосов. Осторожно поднял руки и провел перед собой – за пальцами потекла рябь, будто я рисовал на поверхности густого желе. Мир подался навстречу, как ласковый кот, словно намекая: сделай из меня что-нибудь, сделай красиво.

Долго упрашивать не понадобилось. Схватив пальцами саму ткань Изнанки, я нарисовал первую печать, потом вторую, третью. Выстраивая подобие щитов, баррикад и стен, рвов с огнем и водой, колючек и копий. Эффективность такой защиты сомнительна против эманаций и Вестников, но на какое-то время задержит. Как говорит Старик, собираешься упасть, кинь вниз что-нибудь мягкое.

Но баррикадами я долго заниматься не смог. Вскоре заметил комок черноты, подбирающийся к Море сбоку, оплел отражениями. Тварь заметалась, не понимая, отчего со всех сторон таращится она же. А рыжая наемница, не будь дурой, прихлопнула жуть моргенштерном.

Один готов.

Второго монстра я срезал сам, причем срезал виртуозно, воспользовавшись арсеналом бардов. Нашел кусок стекла и подобрал камень с острым краем. Дождался, когда псевдопаук выскочит из укрытия под верстаком, и провел булыжником по осколку, печатью изменив тональность звука и частоту. Визг сменился писком, прошел комок насквозь. Ожившая Тьма недоуменно замерла, но когда попыталась двинуться, развалилась на две половинки.

Мора добила и эту тварь, уловив правила игры.

Третью я поймал на стене, трансформировав поверхностные свойства материала и сделав тот чрезвычайно липким. Четвертую поразил разрядом электричества, пятую запутал и направил прямиком под удар раскаленного шара-колючки. Шестую, усевшуюся на фонаре, поджарил светом, провернув тот же трюк, что и со звуком: поиграв с мощностью и спектром излучения, сфокусировав луч в одной точке.

Наверное, это выглядело несколько нелепо и забавно. Потому что там, в реальном мире, я как идиот махал руками в воздухе, словно дирижировал или танцевал. И лишь самый внимательный мог увидеть, как почти незаметно меняются те или иные вещи, явления: неожиданные вспышки фонарей, звуки на грани слышимости, электрические разряды там, где их быть не могло, и как застывают маленькие монстры, как убегают, будто гонимые лишь им видимыми угрозами.

Работа с простыми печатями почти всегда так и выглядит. Но даже если приводятся в действие мощные и сложные, внешних проявлений равно не так много.