Когда наши миры сталкиваются

— Это чертовски хороший способ отвлечься, — заявляет он, подмигивая, что без особых усилий заставляет меня покраснеть.

— Хорошая идея, — я наклоняюсь, чтобы взять свои книги. — Поможешь забраться на кровать?

Грэм хватает мои книги, сдвигая их ближе к стене рядом со своими, прежде чем протянуть руки и подхватить меня на руки словно я ничего не вешу. Он замирает, когда наши тела соприкасаются, а затем быстро укладывает меня на кровать. Я думаю, ладно, я надеюсь, что он собирается поцеловать меня, глядя в его глаза, когда мы смотрим друг на друга. Он сопротивляется этому желанию.

«Черт возьми, просто поцелуй меня. К черту домашние задания. Алгебра может подождать, насколько я могу судить по учебнику».

Мы работаем молча, ничего не говоря. В комнате слишком тихо. Я несколько раз раздраженно вздыхаю, чтобы попытаться сломать ненужное сексуальное напряжение, которое можно разрезать ножом. Грэм каждый раз просто смеется. Мне хочется ударить его за то, что он мучает меня. Огонь зажжен, и почти невозможно потушить его, когда он сидит так близко.

Я чувствую его прикосновение прежде, чем вижу его. Моя ладонь лежит на матрасе между нами. Сначала он скользит мизинцем по чувствительной коже моего запястья, и каждую минуту или две парень добавляет еще один палец, пока не скользит по моей руке всей ладонью, пытаясь отвлечь. Его план работает.

Я несколько раз провожу свободной рукой по груди, пытаясь успокоить дыхание. То, что Грэм так на меня действует, не удивительно. Тем не менее, я чувствую себя как невинная школьница. Грэм тихо смеется, наблюдая, как я впадаю в бред, в котором он виновен. Он захлопывает учебник, откладывает свои блокноты. Я знаю, каковы его намерения, но предпочитаю не шевелиться. Не собираюсь вестись на его игру. Я тихо сижу, пытаясь сделать вид, что не замечаю, как его тело гудит рядом с моим.

Грэм убирает мои волосы с плеча, осторожно отводя их в сторону и обнажая шею. Нежно целует меня в затылок. Я сижу молча и читаю ту же фразу, которую начала читать в начале этой игры. Чувствую, как его язык скользит по моей ключице, привлекая все мое внимание. Мне удавалось держать себя в руках, пока он не достиг этого места. Того места, прикосновение к которому как он знает, сводит меня с ума.

Мое тело дрожит под его губами, когда он касается чувствительной кожи за моим ухом.

— Черт возьми, Грэм! — вскрикиваю я, не в силах контролировать дыхание. Я бросаю учебник на стопку его книг, толкая парня на матрас. Перекидываю ногу через него, чтобы оседлать его твердое тело. — Почему ты пришел и сделал это со мной? — я наклоняюсь и целую его в твердый подбородок.

Его руки исследуют мою спину, проскальзывая под майку.

— О чем ты говоришь? — невинно шепчет Грэм, пытаясь сдержать хихиканье.

Я сажусь и смотрю то, как Грэм смеется. Я игриво шлепаю его по груди. Он быстро хватает меня за запястье, чтобы удержать на месте.

— Меня смущает это, Грэм, — признаюсь застенчиво.

— Мне нравится, что я тебя смущаю, — и он делает это снова, заставляя мое тело дрожать напротив его. Я чувствую, как ему это нравится. Твердое доказательство этого упирается в то место, которое жаждет, чтобы он прикоснулся к нему. Понимаю, что он имеет в виду, чувствуя удовлетворение от осознания, что способна завести кого-то.

— Прикоснись ко мне, — шепчу я ему на ухо, заставая его врасплох тем, что хватаю его руку и пододвигаю ее ближе к тому месту, где он мне необходим.

Парень отдергивает руку.

— Пока твои родители в другой комнате? — Грэм сомневается в моих требования, но судя по выражению его глаз он хочет этого так же сильно, как и я.

— Ну, если ты не готов принять вызов, — я сажусь и смотрю на него сверху вниз мысленно давая себе пять за такую прямоту.

— Поверь мне, я готов принять вызов. Вопрос в том, сможешь ли ты вести себя тихо? — Грэм одаривает меня своей безупречной улыбкой.

Он сталкивает меня со своих колен и укладывает на матрас рядом с собой. Его губы встречаются с моими с тем же рвением, которое может произойти только между нами двумя. Его руки двигаются вниз по моему телу, не торопясь, чтобы зажечь это чувство в моей коже. Тепло ощущается через мою тонкую майку. Он касается рукой моей груди и медленно ведет ею вниз к моим шортам, где я с нетерпением жду его. Когда Грэм, наконец, добирается до резинки на моих шортах, то дразнит меня. Я приподнимаю бедра, чтобы попытаться подтолкнуть его, отчего парень ухмыляется. На мой взгляд, это могли быть секунды или дни. Я узнаю, что моменты с Грэмом заставляют меня терять счет времени. Раньше меня интересовали структура и правила. Грэм же заставляет меня выбросить все мои правила в окно.

Я встречаю его руку, когда она скользит по моему бедру, кладя свою поверх его. Направляю наши ладони себе в трусики, в то место, которое зовет его, как будто это его собственный личный маяк. Дыхание Грэма ускоряется вместе с моим. Я чувствую, как его сердце бьется о мою руку, когда прижимаю ее к его груди.

Он прерывает наш поцелуй.

— Господи Иисусе, Кеннеди! Какого черта? — в его голосе одно лишь желание. Он следует моим молчаливым указаниям. Мое тело дрожит вокруг его пальцев, когда приближается освобождение. Он должен мне после того, как мучил меня каждым намеренным прикосновением.

— Срань господня, — шепчу я, когда меня накрывает.

Грэм целует меня в губы, быстро отстраняясь, чтобы посмотреть на меня.

— Я собираюсь кое-что сказать, и не хочу, чтобы ты поняла это неправильно, но откуда это взялось? Это было самое горячее, что кто-либо когда-либо делал со мной, — шепчет он мне, пытаясь говорить тихо, чтобы мои родители не услышали его.

Я тут же краснею.

— Думаю, что это больше связано с тобой, чем со мной. Каждый раз, когда ты прикасаешься ко мне, я словно не могу насытиться тобой.

Грэм убирает выбившуюся прядь волос мне за ухо. Я знаю, что должна чувствовать себя неловко из-за моей маленькой исповеди. Удивительно, но щеки не краснеют, как это обычно бывает в присутствии Грэма.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — улыбается он мне.

И я ощущаю, как мое сердце начинает биться о грудную клетку в попытке вырваться в его ждущие объятия.



Глава 34



Грэм



— Как прошла игра? — спрашивает мистер Конрад, прежде чем сделать большой глоток пива.


До сих пор нам удавалось избегать разговора о моей семье. Я благодарю свою счастливую звезду за это. У меня такое чувство, что Кеннеди прыгнет, чтобы спасти меня, прежде чем ее родители начнут копать слишком глубоко. Она защищает меня. Я к этому не привык.

— Мы выиграли. Если в эту пятницу мы обыграем «Окридж», тогда у нас будет шанс поехать на чемпионат штата, — объясняю я с волнением. Кеннеди наблюдает за мной через стол с огоньком в глазах, как будто я рассказываю самую интересную историю, которую она когда-либо слышала.

— «Окридж» серьезная команда и последние несколько лет они не проигрывали, верно?

— Думаю, мы сумеем выстоять против них. Их шортстоп8 пропустил сезон после того, как его поймали за вождение в нетрезвом виде. Он зверь на поле, но они отстранили его до конца сезона.

Миссис Конрад протягивает руку через стол, хватает миску с зелеными бобами, берет ложку и кладет их себе на тарелку.

— Ему повезло, что он никого не убил, иначе он бы гнил в тюрьме, — ее голос полон враждебности.

Кеннеди замечает мою реакцию на откровенное отвращение ее матери. Я чувствую ее напряжение, когда она переводит оценивающий взгляд с меня на маму. Она думает о той ночи. Это написано у нее на лице. Я знаю ее слишком хорошо, чтобы знать ход ее мыслей. Я мог бы легко убить ее той ночью, но она выжила – едва выжила.

— Детектив Джонсон звонил, чтобы поговорить с тобой. У них до сих пор нет никаких зацепок по расследованию. Он хочет еще раз поговорить с тобой, — мистер Конрад смотрит на Кеннеди, которая сохраняет спокойствие, стараясь ничего не выдать. — Я оставил тебе номер на стойке, милая.

— Что с того? — Кеннеди смотрит на своего отца, переводя настороженный взгляд со стола на нас.

— Ты что-нибудь помнишь о той ночи? — миссис Конрад повторяет вопрос мужа.

Кеннеди бросает вилку на тарелку.

— Нет, и я хотела бы забыть, что это случилось, если вы не против.

Ее родители смотрят друг на друга через стол с отчаянием в глазах. Они недовольны ее полным игнорированием этой ситуации.

— Не думаю, что это так просто, милая. Кто-то сбил тебя и оставил на грязной дороге... в одиночестве. — От слов мистера Конрада по моему телу пробегает ледяной холод.

Никто, кроме меня и Кеннеди, не знает, что произошло той ночью. Когда я слышу, как кто-то говорит о моей самой большой ошибке, мне становится только хуже. Вот почему я никогда не буду достаточно хорош для этой девушки, сколько бы времени ни прошло. Как только кто-то узнает, особенно ее семья, они навсегда выбросят меня из их жизни. Может быть, я этого заслуживаю. Я, конечно, не заслуживаю ее.

— Ты помнишь, что завтра у тебя прием у врача? Может быть, ты сможешь снять этот гипс, — миссис Конрад пытается поднять настроение без всякой решимости.

— Да, может быть, — выражение лица Кеннеди твердое, как гранит.

— Как только снимут гипс, начнете физиотерапию? — задаю этот вопрос любому, кто готов ответить.

— На это вся надежда. После нее, может быть, мы снова увидим, как она танцует, — миссис Конрад улыбается, восхищаясь талантом дочери и повторяя мои мысли и надежды на Кеннеди.

— Это займет много времени. — Кеннеди играет вилкой в куче зеленых бобов, которые больше не собирается есть. Я могу сказать, что новая реальность беспокоит ее. Девушка сидит на стуле напротив меня, стараясь не показывать слишком многого. Вижу, как гнев скапливается внутри нее, ожидая, когда она сдастся. У каждого есть свой предел прочности, и Кеннеди быстро приближается к своему.

Она резко отодвигает свой стул, заставляя остальных подскочить в ответ на неприятный звук ножек, скребущих по деревянному полу. Кеннеди убегает в свою комнату, хлопнув дверью и оставив меня с родителями, которые не сводят глаз с двери ее спальни.

Я встаю из-за стола, чтобы проверить ее, когда миссис Конрад нежно кладет свою руку на мою.

— Просто дай ей несколько минут, милый. Ты поймешь, что иногда ей просто нужно время, чтобы выпустить пар.

Я киваю в знак согласия, не желая нарушать ее инструкции и продолжаю молча есть, как мистер и миссис Конрад. Они не чувствуют необходимости заполнять тишину ненужной болтовней. Не уверенный в том, что делать, я просто смотрю в несуществующую черную дыру. Может она раскроется и поглотит меня целиком. Ничто из того, что я могу сказать Кеннеди, не облегчит эту ситуацию.

Когда мысленно возвращаюсь в ночь аварии, настойчивая потребность Кеннеди защитить меня становится особенно заметной. Я не заслуживаю, чтобы она защищала и лгала ради меня. Она лжет всем, кто ей дорог ради кого-то, кого едва знает. И я все еще не понимаю, почему она рискнула ради меня. Как такая девушка, как Кеннеди, может любить кого-то вроде меня? Она видит то, что никто никогда не видел и не удосужился увидеть. Во мне есть нечто большее, чем способность хорошо играть в бейсбол. Она видит человека, которым я способен быть, человека, которым я хочу быть для нее.

Когда я спрашиваю ее, Кеннеди всегда говорит, что верит, что есть что-то внутри меня, что мне стоит знать. Я в это не верю. Во мне нет ничего особенного. Если бы я не родился в королевской семье маленького города или если бы не играл в бейсбол, как будто мне уже платят за это, тогда во мне не было бы ничего. Я пуст без всего этого. Единственное хорошее, что у меня есть сейчас – это девушка, у которой я почти все отнял.

— Я пойду проверю, все ли с ней в порядке, — встаю я и жду, когда родители Кеннеди начнут протестовать. Они смотрят на меня одинаково. Это своего рода признание, но также и предупреждение. Почти такое же, как то, что дал мне ее отец днем раньше.

Войдя в спальню Кеннеди, нахожу ее сидящей на полу, прислонившуюся к кровати. Из ее глаз текут слезы, вызывая знакомую боль в груди. Девушка пытается скрыть их от меня, как только замечает, что я вхожу в ее комнату, закрывая дверь. Я смотрю вниз и вижу фотоальбом, лежащий у нее на коленях, и сажусь рядом с ней. Наши ноги соприкасаются, вызывая знакомую искру, пробивающуюся в том месте, где мы соприкасаемся. Я никогда не буду использовать ее для этого. Взяв фотоальбом с ее колен и положив его на свои, медленно просматриваю страницы, ожидая, что Кеннеди возразит, но она не делает этого. Она просто сидит рядом, позволяя мне заглянуть в ее мир.

Первая половина ее фотографий, когда ей три или четыре года. На Кеннеди эти отвратительно яркие красочные костюмы и трико на каждой фотографии. Единственное, что не меняется, когда она растет передо мной – это ее яркая улыбка, такая же, как сегодня. На каждой фотографии ее улыбка излучает блаженство. Вы можете прочитать ее мысли через ее улыбку, и каждая из них рассказывает одну и ту же историю. Танцы – это ее жизнь, единственная причина, по которой она просыпается утром. Это ее цель.

Я закрываю альбом, положив его рядом с собой. Медленно поворачиваюсь к ней лицом. Она все еще смотрит прямо перед собой в глубокой задумчивости.

— Кеннеди... Я... — я даже не могу подобрать нужных слов.

— Если ты скажешь, что сожалеешь, я надеру тебе задницу, — угрожает Кеннеди, прежде чем повернуться и посмотреть на меня, сгорбленного в поражении. Ее рука находит мою, сжимая ее в утешении. Мне даже не нужно ничего говорить, она точно понимает мои мысли.

— Это моя вина, Кен! Из-за меня на тебе этот гипс. Я заставляю тебя лгать своей семье, хотя на самом деле должен гнить в тюрьме, как сказала твоя мать. Кто-то вроде меня не заслуживает подобного отношения. — Я вырываю свою руку из ее, встаю и расхаживаю по комнате. Я оставляю след на ковре своей ходьбой туда-сюда. Кеннеди молча смотрит на меня. Она просто наблюдает за мной.

— Хватит извиняться! Это моя жизнь. Моя нога. Мое все. Ты не можешь решать, что мне с этим делать. Я приняла решение и не жалею об этом! — Она встает и садится на край кровати, все еще не сводя с меня глаз.

— К черту Кеннеди, прекрати это! Я причина, почему ты не можешь танцевать. Не забывай об этом. Я должен жить с тем фактом, что украл это у тебя, а ты просто сидишь, как будто это не имеет большого значения. Ты бредишь, если думаешь, что это не правда, — мой голос повышается достаточно громко, чтобы напугать ее. Кеннеди в ответ сжимает кулаки. Я жду, что она взорвется, но этого не происходит.

— Не думай, что я не знаю этого. Я больше, чем кто-либо другой, понимаю, что я не могу танцевать. Я не смогу соревноваться в этом году с моей танцевальной студией. Не смогу сделать ничего из этого, но это не значит, что я никогда больше не смогу танцевать. Это займет время, и я справляюсь с этим, день за днем. — Кеннеди пытается оставаться спокойной, когда говорит. Сделав глубокий вдох, она качает головой, пытаясь собраться с мыслями. — Я думаю, тебе лучше уйти, — ее лицо остается нейтральным. Кеннеди хочет, чтобы я ушел. Помните, как я сказал ранее, что Кеннеди двигается по нисходящей спирали к срыву. Мы уже там. Она больше не может с этим справляться. Она ломается.

— Кеннеди... — испуганно шепчу я.