Княжий человек

Загвоздка в том, что всегда можно встретить более крутого бога в лице верующих в него. Те же поляне кланялись Сварогу, пока не пришли варяги.

Воислав был для Данилы непререкаемым авторитетом, и даже не столько как крутой воин, а как человек и вождь с правильным пониманием мира. Молодцов иногда думал – в лоб спросить, понятно, не решался, – кто же Перун для его батьки.

Несколько месяцев назад Данила имел всё-таки неосторожность заявить, что, мол, чего нам Перуна бояться, мы же христиане. На что Воислав, мягко говоря, разозлился и сказал, что если для него с Даниилом Молниерукий Перун, может, и не существует, то для варягов он очень даже реален. И следует остерегаться мести не только его адептов, но и самого Перуна.

Вот кто бы объяснил: как это… самого Перуна?

Пока Молодцов на себе мести богов не ощущал, даже ведун этот однорукий его заколдовать не смог. Не успел, если быть точным.

Единственное, в чём был твёрдо уверен Данила, так в том, что крестик на груди Воислава – не простой оберег, который часто себе на шею вешают другие язычники (мол, лишний небесный покровитель не помешает). Его батька верил – но вот во что?..

Мысли прервал мощный деревянный стук. Похоже, это были копыта какого-то резвого скакуна. И звук этот приближался.

Словно почувствовав тревогу, Данила, уже устроившийся на палубе вместе с Уладой, глянул за борт. Всадник в серебряной броне и золочёном шлеме, от которого отражались огни зажжённых факелов, скакал галопом прямо к «Лебёдушке». Коня, подобного тому, на котором восседал ездок, Данила ещё ни разу не видел. Даже Грозомил казался перед ним годовалым худым жеребёнком. Белой масти, с длинной гривой, он нёс закованного в железо всадника будто невесомого. Скакун, повинуясь воле наездника, за десяток метров до ладьи перешёл на рысь, а ровно в шаге от воды встал как вкопанный.

– Мне нужен Воислав Игоревич! – раскатистым, как боевая труба, голосом объявил всадник.

– Я здесь, – сразу отозвался варяг, встал, уперев руки в пояс (на поясе – два меча), поставил один сапог на борт. Без брони, в одной рубахе, он всё равно излучал силу: – Слушаю тебя.

– Я посланник Добрыни Малковича, велено тебе и твоему дядьке Вуефасту прибыть до полуночи в княжий детинец.

– Зачем?

– Придёшь – узнаешь! – нагло ответил посланник, повернул коня и умчал в темноту.

– Пойдёшь, Воислав? – спросил его кормчий Вуефаст.

– А как же мне не идти? Зря, что ли, я сказался человеком Добрыни в Смоленске, вот теперь к нему на службу пойду.

– Да как же это! – воскликнул Ждан как-то растерянно, по-детски. – А мы как же?

– Никшни и сопли подбери, – одёрнул его Скорохват. – Сказано же: по делу зовут. Как узнают – тебе всё расскажут. Ну, вы, чего рты раззявили? Ждёте, пока муха залетит? Бегом работать, – это обережник прошёлся и по приказчикам Путяты: – Припасы собрать вместе, порядок на корабле навести, паруса приготовить. Мы же должны быть готовы к отплытию, так, батька? На всякий случай.

– Скорохват, ты дело сказал. Ты и Будим за старших остаётесь на «Лебёдушке». А ты, Даниил, верни Клека, он к девкам пошёл в корчму у Иудейских ворот. Возьми провожатого, на обратном пути зайдёте к Путяте, расскажете ему всё, как есть. Что делать дальше, он сам пусть решает. А я схожу к Малковичу, обскажем всё, а после я вернусь и расскажу, как было.

– Батька, всё сделаю, как ты сказал, но ответь: если ты станешь человеком Добрыни, нам что делать? – осмелился спросить Данила.

Воислав глянул на него снисходительно:

– Не бойтесь, вас не оставлю.



Воислав не спеша поднимался на Гору к Киевскому детинцу, прямо как двадцать лет назад. Потом была война с хазарами под знаменем великого князя-пардуса Святослава, штурм Саркела, служба в Константинополе, война в Сирии… Да, давненько ему не приходилось бывать здесь. В молодости Воислав, носивший тогда другое имя, шёл на Гору торопливо, перепрыгивая кучки навоза, не глядя по сторонам, так что даже не запомнил, какие кругом дома поднимались. Сейчас и сравнить не с чем.

– Старший, как тебе Киев, изменился? – спросил он у Вуефаста.

– Народу стало больше да навозу.

И ведь не поспоришь.

На подворье всесильного дядьки Владимира обоих варягов впустили без вопросов, но в самих палатах Вуефаста вежливо задержали, предложили попить мёду, пива, а Воислава пригласили к Добрыне.

Тот стоял у окна, будто не заметил вошедшего варяга, смотрел на Днепр. Вид и впрямь был красивый: весь Киев как на ладони, степь до самого горизонта, леса, а между ними широкая полоса Днепра, и лунная дорожка, что пересекает его серебряной лентой. Комната была увешана дорогими светильниками, так что светло было как днём. Напротив окна – стол византийской работы, на нём свечи, стило, трубочки бересты и дорогого пергамента, серебряный кувшин и дорогие кубки.

– Значит, ты принял моё предложение, – без лишних разговоров констатировал факт новгородский посадник.

– Да. Видать, судьба моя в этом.

– А чего сразу ко мне не пришёл?

– Тебе и так доложили обо мне.

– Это верно, – Добрыня обернулся, весьма довольный собой, сам он был давно не молод, но глаза сверкали, как гранёный наконечник. – Не ожидал, что так быстро, да?

– Я думал, ты в Новгороде, хотел подождать, пока Путята расторгуется, а потом уж к тебе идти. Обогнали меня твои послухи.

– Верю тебе, такой воин, как ты, врать и юлить не станет. И правильно сделал, что перед Асбьёрном моим человеком назвался. Если бы он своего гридня выставил, ты бы смог его побить, Воислав?

– Но он ведь не выставил, – уклончиво ответил батька обережников.

– Гордый… и умный, – опять сделал вывод Добрыня. – Таких под рукой держать трудное дело. С нурманами проще: заплати им и приказывай, что хочешь. Только на них всё равно надёжи нет никакой, золото не у одного тебя есть, а мёртвым злато без надобности.


Воислав молчал.

– Поэтому нам нужны такие, как ты!

В слово «нам» Добрыня вкладывал абсолютно чёткое понятие: ему, Владимиру и его подданным, а значит и Руси. Руси, пришедшей с далёкого севера, объединившей силой и страхом словенские племена и теперь строившей новую державу по заветам, оставленным Великой Ольгой, хоть теперь в стольном Киеве правил и язычник.

– Вино будешь? Знаю, ты привык к нему в ромейской земле.

– Думаешь, если я христианской веры, то и обычаи предков мне не по нраву? – спросил Воислав, но серебряный кубок принял.

Вино и вправду оказалось превосходное, давно он такого не пробовал.

– Всякое бывает, – ответил Добрыня, внимательно наблюдая за реакцией своего гостя. – Но будет о пустом говорить. Сразу скажу: неволить тебя не стану. Есть у меня дело достойное, под стать тебе. Слышал, что на Дунае творится?

– Немирно там.

– Именно что немирно, ромейский кесарь воюет с булгарами, сами тамошние боляры промеж собой грызутся. Вот и надлежит тебе сплавать на Дунай, разузнать всё хорошенько, поговорить с людьми, на которых укажут. Выяснить, не желают ли они под руку нашего князя опять перейти.

– Владимир думает теперь в Дунайскую Булгарию в поход сходить?

– Думы князя мне неведомы и тебя волновать не должны. Главное – согласишься ли ты на дело.

– Важное дело сразу доверяешь, Добрыня Малкович. Не знаю, по плечу ли?

– Так и ты непрост, Воислав.

– Неужели славные воины в Киевском детинце перевелись?

– Дерзкий, – одобрительно сказал Добрыня. – Славных воинов в Киеве в достатке, но тех, что умом так же одарены, как и талантом воинским, всегда меньше. Чтобы к тому же опыт имели немалый, по разным странам плавали, людей умели в руке держать. Кроме того, ты, Воислав Игоревич, – христианин, а воинов-христиан, которым Владимир мог бы доверять, очень мало. Я тебе доверяю!

Последняя фраза прозвучала как угроза, за ней чувствовалась недосказанность: тебе доверяю, но если моё доверие обманешь, то пожалеешь.

– Тебе с булгарами будет проще договориться, чем варягам, которые кланяются только Перуну.

– Я один поплыву или людей в сопровождение дашь?

– Зачем? У тебя же, считай, целая дружина есть, да ещё из каких воинов! И купец какой товаровитый.

Видя, как нахмурился Воислав, Добрыня добавил:

– Будет тебе кручиниться, я же твоих людей силком не беру. Заплачу по чести, даже больше, чем твой купчик тебе платит.

– Путята вроде не собирался плыть в Булгарию, – напомнил Воислав.

– Соберётся. Не переживай: продаст он там товар не дешевле, чем в Царьграде. И здесь закупится, в Киеве, по хорошей цене. Вы все, считай, теперь будете княжьи люди, а за это льгота полагается. Понимаю, дело рисковое, всякое может случиться, не сдюжишь – беды большой не будет.

«И ты ничего не потеряешь, старый лис!» – мысленно добавил Воислав.



Пока он отягощал свои мысли щедрым предложением новгородского посадника, сулящим немало проблем и трудностей, Вуефаст сидел на лавке и безразличным взглядом оглядывал дорогое убранство княжеских хором. Над маршем лестницы, тихо, будто сам собой, появился золочёный шлем, за ним лицо с длинными синими усами, грудь, прикрытая добрым панцирем. Знатный воин поднимался в доспехах беззвучно, словно рысь, за ним шествовали трое молодых, безбородых воинов, но северян, судя по лицам.

Возле лавки воин остановился, снял шлем, откинул пшеничный чуб, слегка склонил голову и приложил руку к груди.

– Здрав будь, Вуефаст Ольбардович, я Пежич, воевода киевский. Мы все, сотники и воеводы, прознали, что в Киев прибыл сам ближник великого Святослава, бывший голосом его перед ромейским кесарем. Как услышали это, поняли, что неспроста Перун тебя послал нам в канун Праздника. Старший, мы все как есть решили пригласить тебя на Большое Капище. Высокое место получишь, лучшие яства и мёд отведаешь.

Вуефаст спрятал усмешку в седые усы.

– И правда, честь большая, но стар я уже для воинской пляски, а в стороне стоять и смотреть не хочу. Рабов и без меня прирежут. Всё равно не люба такая кровь Перуну. Перун любит не согнутые выи, а перерубленные. А мне ещё достанет сил пустить кровушку врагам. Надеюсь, я ещё приму смерть достойную в бою, пока же… дозвольте мне самому говорить с Богом.

Последние слова прозвучали как приказ. Посланники переглянулись, немного растерялись, но не обиделись, а от твёрдых слов только ещё больше зауважали старого варяга.

– Будь по-твоему, Вуефаст Ольбардович, если любо тебе самому говорить с Перуном, мы мешать не будем, но знай, в Киеве среди гриди и воевод ты всегда будешь уважаемым человеком.

Воевода склонил голову, Вуефаст ответил тем же и снова принял безразличный вид. Пежич с пристяжью отбыл, так же тихо, как пришёл. Стража у двери на разговор вообще никак не отреагировала.



– Но коли сладится всё, – продолжал хитро вести речи пестун князя. – Одарен и обласкан будешь по-княжьи. И ты, и дружина твоя. И златом, и парчой, и место за столом получишь. И землю! Не только в Киеве, но и в самой Булгарии. А ты сам знаешь, земля там богатая, тучная, христианская. Там любо будет твоему сердцу.

Воислав склонил голову: да, Добрыня нашёл чем его зацепить – покой для тела и буйного духа славного воина был желанен.

«Радмила будет рада», – подумал он.

– Вижу, по душе предложение, – улыбнулся Добрыня. – Ну что ж, отплывать будешь не сейчас, а в конце серпеня. Тогда присягу дашь не мне, а самому Владимиру! – мощно провозгласил Добрыня, аж стены завибрировали.