Князь моих запретных снов

* * *


Первыми в комнату заскочили охранники. Наверное, они думали, что сейчас им придется по крайней мере утаптывать на полу сопротивляющегося убийцу, но, протиснувшись в дверной проем, замерли в недоумении. А я… все так же, на коленях, уронив руки на подол ученического серого платья. Здоровые, крепкие мужчины – и хлипкая девчонка. Они в самом деле не знали, что делать: то ли повалить на пол, заломить руки за спину и связать, то ли… вот так, окружив меня, с острыми клинками в руках… Затем, словно в страшном сне – снова тяжелые шаги по коридору, и в дверях появился Орнус Брист.

– Мастер, – прошептала я.

А потом добавила:

– Я не виновна.

Брист дернул черной бровью, рот нервно скривился.

– Ильсара? Не ожидал, право, не ожидал. А я ведь предупреждал, помнишь?

Я замерла, не сводя с него глаз. Когда-то… Теперь казалось, что это было так давно, он говорил: не связывайся с Клайсом. Но ведь я… и не связывалась. Никогда. В моем сердце совсем другой человек, и он занял это самое сердце так плотно, что больше никому там нет места.

– Глупо тащить нож к себе в комнату, да еще и прятать под кроватью соседки. – Брист буравил меня хмурым взглядом. – Габриэль сказала, что тебя не было ночью в комнате. Где ты была, Ильса?

Я лишь покачала головой. Что, если признаться? Сказать правду? Был бы Винсент против этого, если бы мне угрожала нешуточная опасность?

И тут я поняла, что все же придется рассказать как есть. Винсент… он поймет в любом случае. И поэтому, механически сминая ткань юбки, я прошептала:

– Ночью я была на свидании, мастер Брист.

– С кем? Он сможет подтвердить твои слова?

Вот и все. Я сморгнула набежавшие слезы.

– Боюсь, в данный момент он точно не сможет ничего подтвердить.

– Отведите ее в башню, – сухо сказал Орнус Брист. А потом мне: – Я разочарован, Ильса. Очень и очень.

– Мастер!

Слезы вскипели на глазах, я протянула к нему руки, но он резко отвернулся и вышел прочь из нашей комнаты. А потом кольцо охраны вокруг меня сжалось, мир затопило черным, их кольчуги и латы были черным-черны, как сажа в печной трубе. Они подхватили меня под руки и первым делом затянули на шее какой-то жесткий ремешок, а потом поволокли куда-то. Надо сказать, бережно поволокли. Не били. Но ведь я и не сопротивлялась. А ремешок… Что ж, похоже, это та самая штука, которая не дала бы сноходцу ускользнуть в Долину Сна.

Когда меня тащили по коридорам, похоже, все ученики собрались поглазеть на убийцу, и среди прочих я увидела совершенно растерянную, потрясенную Аделаиду. В какой-то миг ко мне бросилась Гвейла Шиниас с воплем «Убийца!», но ее быстро оттеснили, за что, наверное, надо благодарить этих мужчин в черном.

Потом мы очень долго взбирались вверх по затертой и скользкой винтовой лестнице, я даже начала задыхаться, потому что сердце трепетало уже в горле. Когда наконец добрались, я увидела недлинный коридор, темный, освещенный факелами, и несколько железных дверей. Меня втащили в одну из них, мешком сгрузили на пол. Еще через несколько мгновений лязгнул, словно челюсти голодного зверя, запираемый снаружи засов.

Я осталась одна.

Уперлась ладонями в ледяной пол, заставляя непослушное тело хотя бы сесть, и осмотрелась сквозь слезы. Перед глазами плыло и размазывалось.

Деревянная лавка, небольшой стол, срубленный из плохо оструганных досок. Свет пробивался сквозь мутные стекла крошечного оконца, снаружи забранного мощной решеткой. В углу камеры стояло ведро. И гнилая солома рассыпана по полу. Вот и все, что там было.

А я… я чувствовала, как леденеет внутри. Отмирает все теплое, хорошее, что было со мной здесь, а остается зимняя стужа. Впрочем, холод притупляет чувствительность, и я даже вяло порадовалась тому, что превращаюсь в этакую заледенелую картофелину. Хотя бы не больно.

Я поднялась, дошла до лавки и улеглась там. Лавка оказалась короткой, пришлось поджать ноги, но во мне по-прежнему разрастался дивный, узорчатый росток стужи, и поэтому было все равно. Какая разница, как лежать, выпрямившись или съежившись, если в конце…

Наверное, в конце убийц казнят. Здесь, в замке Бреннен. На минуточку я пожалела о том, что у меня нет кавалера, который в самом деле подтвердил бы то, что я была с ним, и даже разозлилась на Винсента. Он удалился решать свои вопросы с сестрой, а я теперь заперта в башне.

Потом все же решила, что вины Винсента в этом нет. В конце концов, не он же подбросил нож под кровать Габи.

И позволила себе немного помечтать: вот бы он сейчас пришел… и спас меня. Ведь как-то он чувствовал меня на ярмарке? Или же… только потому, что у него была возможность туда попасть?

Не знаю, как долго я пролежала так, не шевелясь и почти ни о чем не думая. Из состояния заторможенности меня вырвал тихий стук в дверь. Я лишь сильнее сжалась на лавке. Не хочу никого видеть и слышать. Что нового они мне расскажут?

Но стук назойливо повторялся и повторялся, зудел в уши, мешал вновь погрузиться в то прекрасное состояние холодной апатии, в котором я пребывала до этого. Я сердито покосилась на дверь: кому там неймется? В двери было окошко для передачи еды узнику, но пока оно закрыто, заперто на ключ, судя по наличию замка.

Наконец я решилась. Спустила ноги на пол – и только сейчас поняла, насколько затекло все тело. Шею, плечи, прострелила тупая боль, и вот так, кряхтя и чувствуя себя столетней старухой, я кое-как дошла до двери.

– Кто там?

– Это я, Аделаида! – Голос сильно приглушался металлом, но Аделаида, скорее всего, говорила, прижавшись к одной из щелей.

Я откинулась спиной на каменную кладку и закрыла глаза.

– Что тебе нужно? – спросила тихо. Не услышит так не услышит.


Но Аделаида услышала.

– Ильса, – забубнила она через дверь, – держись там, поняла? Все еще очень неясно. И то, что тебя тут заперли, еще ни о чем не говорит!

Пауза.

Я провела пальцами по старой, побитой ржавчиной двери. Она была холодной и шершавой, такой же, как и я сама теперь.

– Габриэль считает, что я зарезала Клайса и спрятала нож у нее под кроватью.

Аделаида фыркнула.

– Габи повела себя как дура. Ты уж ее прости, Ильса. Мы все иногда бываем такими дурами.

Простить. Я задумалась. Да тут, собственно, и прощать-то нечего. Мы ведь не ссорились, только вот… Осталось странное чувство, сродни тому, когда берешь в руки красивое яблоко, надкусываешь, а внутри – толстый, разжиревший червяк, и сочная мякоть вся изрыта черными ходами.

– Держись, – повторила Аделаида, – не бойся ничего. Альберт сказал, что это даже хорошо, что тебя тут заперли, потому что настоящий убийца будет считать, что ему ничего не угрожает.

– А ты сама что думаешь? – спросила я. Почему-то было очень важно услышать ответ Аделаиды.

– П-ф-ф-ф, Ильса. Я думаю, что только конченая идиотка потащит окровавленный нож к себе в комнату. А ты мне всегда казалась умной девочкой.

– А почему ты мне не сказала, что все думают, будто я… и Клайс… – Имя убитого главы застревало колючкой в горле и больно ранило.

– Да мало ли кто что болтает, – возмущенно пропыхтела Аделаида. – Ты считаешь, что я слушаю всю ту чушь, что друг другу рассказывают ученицы? Я обязана весь этот бред слушать?

– Но тем не менее этот бред оказался на руку настоящему убийце, – пробормотала я. Мне не хотелось ни думать, ни говорить. Только снова забраться на лавку, свернуться калачиком и замерзать дальше.

– Ильсара! – решительно сказала Аделаида. – Мне надо идти. Но ты… Пожалуйста, успокойся. Я думаю, что все только начинает закручиваться, вот увидишь. Мастер Брист – не дурак. Скажу тебе, по-моему, его прочат следующим главой.

– Не дурак, но поверил, – выдохнула я беззвучно.

Да, это больно, когда люди, которых считала самыми лучшими, верят в ложь.

– Мне идти надо, – продолжала бубнить Аделаида, но я уже почти не слушала.

Добралась до своей лавки и снова легла. Так было легче.





* * *


Я лежала, а мимо проплывал день. Сперва за оконцем было очень светло, так, что солнечные зайчики ползли по противоположной стене, потом они ускользнули куда-то в щель между стеной и полом. Малюсенький квадрат окна поблек и начал наливаться синевой, близился вечер.

Я старалась ни о чем не думать, потому что, если думать, можно было сойти с ума. Но все равно проскальзывали печальные мысли, например, почему мастер Брист так легко поверил? Может быть, потому что ему удобно сделать виноватой меня? Почему так легко поверила Габриэль? Я ведь успела к ней привязаться, а теперь вот словно от меня кусок отпилили, не хватает ее, но я точно знаю, что даже если выйду из этой камеры, вряд ли захочу иметь такую подругу.

А еще, как-то сами собой, мысли все время крутились вокруг Винсента. О, если бы я могла умолить других духов, чтобы они сделали его свободным! Но увы, это невозможно. Духи, окружающие нас, не лезут в дела друг друга. Дух Сонной немочи и дух Пробуждения – единственное, пожалуй, исключение.

Ни на что особенно не надеясь, я все же попробовала расстегнуть ошейник – а вдруг получится просто взять – и сбежать? Но нет. Стоило потеребить застежку, как пальцы обожгло, я отдернула их с криком. Что ж, значит, буду просто лежать и ждать, пока кто-нибудь за мной придет. Очень хотелось, чтобы это был Винсент, а не стража, которая поведет меня на виселицу.

Я постепенно сползала в дрему. Руки и ноги озябли, но куда страшнее был холод, обосновавшийся внутри меня. Мертвая апатия. Ледышка, которую ничем не расшевелить. Это состояние немного пугало, но в то же время и радовало: если бы я оставалась прежней, то уже извелась бы окончательно, бегая по камере и молотя в дверь руками и ногами.

И все равно я оказалась не готова, когда лязгнул отпираемый засов. Меня затрясло, я обхватила себя руками за плечи и быстро села на лавке. Приговор? Палач? Кто из них?

Не угадала.

В камеру вплыла Фелиция, неся поднос, на котором стояла толстая восковая свеча. Огонек затрепетал и заметался, отбрасывая по углам ломаные тени, искажая полное лицо женщины и как будто наполняя его темными пляшущими духами.

– А вот и ты, моя девочка, – добродушно сказала она. – Я тебе принесла поесть. От этих дураков не дождешься, слишком увлечены расследованием.

Не дожидаясь ответа, она поставила поднос на стол и окинула меня сочувствующим взглядом.

– Садись, поешь. Силы в любом случае лишними не будут.

– Это мастер Брист приказал еду мне принести? – наконец спросила я, удивляясь, как тихо и безжизненно прозвучал голос.

– Да нет же. Я сама решила. Но меня охрана знает. Пропустили, – она говорила короткими, рублеными фразами, сыпала ими, как горохом. – Ты ешь. Вот компота тебе на кухне взяла. Сегодня оладьи были на ужин.

Я равнодушно посмотрела на еду. Оладьи здесь готовили вкусные, обычно я их уминала за обе щеки, но теперь…

– Вы тоже думаете, будто я зарезала мастера Клайса?