Книга двух путей
Часть 68 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я старательно улыбаюсь и излучаю оптимизм, даже когда болит голова и я устала. Мерит старательно поддерживает беседы ни о чем. Если разговор принимает опасный оборот, мы, понимая, что идем по тонкому льду, тотчас же отыгрываем назад.
И всякий раз в конце нашего с Мерит разговора Брайан просит разрешения со мной поговорить.
Досконально рассмотрев меня, он говорит, что я выгляжу лучше. Я докладываю о вердикте врачей. Нам не хватает слов, потому что я не упоминаю Уайетта, а Брайан не горит желанием поделиться, как проводит дни. Все это до боли знакомо, хотя и немного ненормально – подобно тому, как смотреть телефильм и понимать, что звук не соответствует артикуляции актеров. Брайан и не сердитый, и не печальный; не могу дать точное определение. Я бы сказала, устойчиво ровный. Выжидающий.
На третий день моего пребывания в больнице Мерит почему-то не упоминает о нем.
– Итак, – начинаю я, – полагаю, мне следует пообщаться с…
Я не могу найти нужного слова. С твоим папой?
– Ой! – нарушает ход моих мыслей Мерит. – А его нет дома.
– Ну и ладно, – отвечаю я.
Нет ничего странного, что Брайан в лаборатории, и все же немного странно. Вероятно, в глубине души я ожидала, что он будет дома, хотя бы потому, что я собиралась его позвать.
Мы заканчиваем разговор. Я смотрю на телефон, размышляя о блестящем уме Брайана. И задаюсь вопросом: не от меня ли он этого набрался? Ведь вы осознаете, что вам чего-то не хватает, лишь тогда, когда это что-то исчезает.
Через четыре дня после того, как едва не погибла в авиакатастрофе, я снова сажусь на борт самолета.
Поскольку последняя компьютерная томограмма не выявила в моей черепной коробке воздуха, доктора осторожно дают добро на перелет, исходя из того, что рейс непродолжительный, а в Бостоне есть свои нейрохирурги, способные оказать помощь в случае осложнений. Уайетт покупает в сувенирной лавке шелковый шарф, который практически не скрывает того факта, что одна половина моей головы выбрита, а другая – нет. Я думала, что не смогу заставить себя шагнуть в телетрап, но проявления синдрома тревожного ожидания оказались слабее, чем могли бы. Я ловлю себя на том, что рассматриваю других пассажиров, убирающих ручную кладь и пристегивающих ремни. А вы знаете, как вам повезло, что вы летите вместе со мной? Ведь худшее уже произошло, а бомба в одну воронку два раза не падает.
Однако во время приземления самолета я так сильно хватаю Уайетта за руку, что у него на коже остаются следы от моих ногтей.
Я не раз бывала в международном аэропорту Логана – когда возвращалась из поездки в Орландо с Мерит или после конференции в Лондоне с Брайаном, – но с Уайеттом оказываюсь здесь впервые. Собственно, я вообще не бывала с Уайеттом где бы то ни было, кроме штата Коннектикут, с его Йельским университетом, или Египта. Тот факт, что я оказываюсь вместе с Уайеттом в одном пространственном измерении, которое называю домом, вызывает у меня некий диссонанс.
По мнению Уайетта, разумнее всего снять номер в отеле. Нам приходится взять напрокат автомобиль, поскольку по прибытии в Каир я сразу сообщила Брайану, где припарковала в аэропорту свою машину, чтобы он мог ее забрать.
В компании «Авис» клерк с тягучим, как густой суп, бостонским акцентом спрашивает Уайетта, какой автомобиль он предпочитает: полноразмерный, компактный или малолитражный.
– Вы, американцы, помешаны на размерах, – говорит Уайетт. – Компактный вполне сойдет. Я не собираюсь переплачивать за такую ерунду.
– Если за руль сядет ваша жена, – не моргнув глазом, продолжает клерк, – то понадобятся и ее права.
Это всего лишь предположение, но на нас оно действует, как ушат холодной воды.
– Я не вожу машину, – мямлю я.
Мне действительно нельзя садиться за руль, по крайней мере в ближайшие пару недель, да и вообще так гораздо проще, чем вдаваться в объяснения, что мы не женаты. Уайетту пришлось с боем прорываться в мою больничную палату исключительно потому, что он не был ближайшим родственником. Я, собственно, ему никто: ни официально, ни практически, ни каким-либо общепризнанным образом. И в результате притяжение родного дома становится сильнее всего остального.
– За рулем только я, приятель. – Уайетт протягивает кредитную карточку – его бумажник каким-то чудесным образом остался в кармане после авиакатастрофы – и обнимает меня. – А в Бостоне подают лобстеров?
– Простите?
– Я бы с удовольствием поел лобстеров. Не самое типичное для египетской кухни блюдо.
Меня переполняет благодарность к Уайетту за то, что он возвращает мне чувство нормальности, когда почва начинает уходить из-под ног. Благодаря ему я могу хотя бы на ближайшие полчаса забыть, что мне предстоит дернуть за нить, полностью распустив пряжу своей прежней жизни.
– Ну, я готова исполнить твое желание, – говорю я.
В начале восьмого вечера мы с Уайеттом подъезжаем к моему дому. Мы решаем, что первую часть я должна отыграть в одиночестве. Некоторое время мы просто сидим, положив руки на переключатель передач.
– Олив, что бы ни произошло, я не стану тебя винить. Я прекрасно знаю, что мне не слишком рады в твоем доме. – Голос Уайетта внезапно становится хриплым. – И если она не готова видеть меня прямо сейчас… Что ж, я ждал пятнадцать лет, могу подождать еще немного. – Кивнув, я пытаюсь открыть дверь автомобиля, но Уайетт не отпускает мою руку. – Мне все кажется, что если ты войдешь в эту дверь, то уже не выйдешь обратно.
Он наклоняется, чтобы запечатлеть поцелуй у меня на губах. Я поспешно, отрезав себе путь назад, выхожу из машины и поднимаюсь на крыльцо. И замираю перед дверью, терзаемая сомнениями, как лучше сделать: то ли постучать, то ли просто войти внутрь. Уайетт не уезжает, словно ждет, что я все-таки передумаю и снова спрячусь в машине.
Я делаю глубокий вдох и вхожу в дом.
Услышав шум льющейся воды, я иду на кухню. Брайан споласкивает тарелки и ставит в посудомойку. Неожиданно в мозгу вспыхивает воспоминание: однажды летом, когда у нас сломалась посудомойка, а денег на новую не было, мы каждый вечер бросали монетку, кто назначается дежурным по кухне. Так вот, даже когда я проигрывала, Брайан приходил на кухню и помогал вытирать посуду, чтобы мне не пришлось это делать в одиночестве.
– Я вернулась, – говорю я.
Брайан в курсе, что меня должны были выписать, но я не сообщила ему точной даты своего возвращения домой. А кроме того, он вполне мог решить, что я предпочту поехать на автомобиле, а это заняло бы лишний день. Брайан выпрямляется, выключает кран, вытирает руки посудным полотенцем и поворачивается. Я стою перед ним, живая и невредимая, если не считать шрама в форме вопросительного знака. И в какой-то волшебный миг лицо мужа озаряется, сияя от радости, будто позолота на статуе. Он одним махом пересекает кухню и прижимает меня к себе. После чего отстраняется и ощупывает мои руки, будто желая убедиться, что это действительно я. Но затем пространство между нами уплотняется, толкая нас назад, пока мы не оказываемся на расстоянии фута друг от друга.
– Врачи говорят, что одной лишь авиакатастрофы маловато, чтобы от меня избавиться. – Я изображаю жизнерадостность и не сразу понимаю, что моя фраза повисает в воздухе.
– Хорошо, – говорит Брайан. – Это хорошо.
– Швы можно будет снять через пару дней. Это сделает Кайран.
Брайан кивает. Мы смотрим друг на друга. В комнате звучит разговор, который мы не ведем. Брайан не интересуется: «А где Уайетт?» Я не говорю: «Что будет дальше?»
– Где Мерит? – наконец спрашиваю я.
Брайан кивает в сторону лестницы:
– В своей комнате.
Всем своим существом я хочу избежать предстоящего разговора с мужем и сразу кинуться к дочери.
– А он где? – спрашивает Брайан.
Я заставляю себя посмотреть ему в глаза:
– В отеле.
Опущенные руки Брайана сжимаются в кулаки; он усилием воли расслабляет мышцы лица.
– Прекрати так делать, – говорю я.
– Как – так?
– Обращаться со мной так, будто я хрустальная ваза.
– Ничего подобного.
– Мне виднее. Ты так ведешь себя из-за того, что я могла умереть. Но я не умерла. – Я делаю шаг вперед. – Брайан, нам нужно серьезно поговорить, забыв об авиакатастрофе.
– Если бы ты не ушла из дому, то не попала бы в авиакатастрофу! – выпаливает Брайан, отшатнувшись, словно от кулака собственного гнева.
Голос Брайана горячий и тихий – спичка, поднесенная к сухому дереву. «Ты сама напросилась», – напоминаю я себе. И чтобы предотвратить пожар, я беру мужа за руку, собираясь потянуть его за собой на задний двор, где нам никто не помешает. Но когда я дотрагиваюсь до Брайана, он отдергивает руку, будто его ошпарили.
Что, насколько я понимаю, соответствует действительности.
– Лучше поговорим в другом месте, чтобы нас не услышала Мерит.
– Надо же! Значит, теперь ты о ней думаешь, да?
Мой пульс так громко стучит в ушах, что, я уверена, Брайан слышит его.
– Брайан, я не хотела, чтобы все так вышло. Прости.
– За что? – вкрадчиво спрашивает он. – За то, что ты мне лгала? За то, что оставила нас после того, как разорвалась эта бомба? За то, что ради Мерит я вынужден был собирать осколки? – Глаза Брайана сужаются. – За то, что трахалась с ним?
Я вздрагиваю. В дренажной трубе моей памяти крутится воспоминание: я поинтересовалась у Вин, не кажется ли ей, что она изменяет мужу. На что Вин ответила: «Иногда я задаю себе вопрос, а не является ли мое замужество изменой Тану».
– Ты оставила своего ребенка. Ты покинула ее в тот момент, когда она узнала, что… – Брайан трясет головой не в силах упомянуть тест ДНК. – А тебе известно, что за последние три недели она выплакала себе все глаза, считая, что потеряла не только отца, но и мать?! Ты хоть понимаешь, насколько была эгоистичной?
И только потом, уже ответив на вопрос мужа, я пойму, что именно это последнее прилагательное стало соломинкой, которая сломала хлипкий глиняный мост в моей душе, – сооружение, и так продержавшееся дольше, чем следовало.
– Эгоистичной, – повторяю я. – Эгоистичной? А ты знаешь, сколько раз за последние пятнадцать лет я жертвовала своими интересами ради других людей? Ради мамы. Брата. Моих клиентов. Мерит. Тебя. Даже ради Уайетта. Благополучие других всегда было для меня дороже своего. Вот потому-то я на минуту – всего на одну минуту – вспомнила и о себе. Да, я знаю, что сделала все не совсем правильно, если это вообще можно сделать правильно! Да, я знаю, следовало сказать тебе, о чем я думаю и куда еду. Но мне необходимо было уехать ради собственного душевного спокойствия. Конечно, я могла остаться здесь и продолжать делать вид, будто все прекрасно. Это съедало бы меня изнутри. Я постоянно задавала бы себе вопрос: а что, если?.. И рано или поздно от меня бы просто ничего не осталось.
Когда я заканчиваю, то дышу как паровоз, словно ради этого разговора пробежала марафонскую дистанцию.
Возможно, так оно и было.
Накал страстей у обоих очень высок, но впервые за долгое время мы позволили себе всплеск столь чистых эмоций. Брайан наверняка это понимает. И когда наши глаза встречаются, я вижу, что гроза миновала. Есть только он и я, и мы оба барахтаемся в болоте раскаяния.
– Чем ты была недовольна? – тихо спрашивает Брайан. – Разве тебе было недостаточно нас?
– Я хотела считать, что всем довольна. И в Каир поехала исключительно для того, чтобы удостовериться, что это все плод моего воображения. Ну ты понимаешь. Будто я взяла воспоминание и несоразмерно раздула его.
– Если ты чувствовала, что мы отдалились друг от друга, все можно было запросто исправить. Но ты предпочла завести кого-то нового. – («Кого-то старого», – мысленно поправляю я.) – Я думал, мы с тобой команда. Мы вместе пережили смерть любимых людей. Сделали карьеру. Воспитали дочь-подростка. Я думал, я знаю тебя, а ты знаешь меня. И если у нас что-то и получалось кривовато, мы всегда это исправляли.
– Я тоже так считала, – признаюсь я.
– Тогда… почему?
У меня нет ответа. Я не знаю, почему нас тянет к определенным людям, почему одни подходят нам лучше других.
Брайан закрывает глаза:
– Я не перестаю думать, что все это дело моих рук.
И всякий раз в конце нашего с Мерит разговора Брайан просит разрешения со мной поговорить.
Досконально рассмотрев меня, он говорит, что я выгляжу лучше. Я докладываю о вердикте врачей. Нам не хватает слов, потому что я не упоминаю Уайетта, а Брайан не горит желанием поделиться, как проводит дни. Все это до боли знакомо, хотя и немного ненормально – подобно тому, как смотреть телефильм и понимать, что звук не соответствует артикуляции актеров. Брайан и не сердитый, и не печальный; не могу дать точное определение. Я бы сказала, устойчиво ровный. Выжидающий.
На третий день моего пребывания в больнице Мерит почему-то не упоминает о нем.
– Итак, – начинаю я, – полагаю, мне следует пообщаться с…
Я не могу найти нужного слова. С твоим папой?
– Ой! – нарушает ход моих мыслей Мерит. – А его нет дома.
– Ну и ладно, – отвечаю я.
Нет ничего странного, что Брайан в лаборатории, и все же немного странно. Вероятно, в глубине души я ожидала, что он будет дома, хотя бы потому, что я собиралась его позвать.
Мы заканчиваем разговор. Я смотрю на телефон, размышляя о блестящем уме Брайана. И задаюсь вопросом: не от меня ли он этого набрался? Ведь вы осознаете, что вам чего-то не хватает, лишь тогда, когда это что-то исчезает.
Через четыре дня после того, как едва не погибла в авиакатастрофе, я снова сажусь на борт самолета.
Поскольку последняя компьютерная томограмма не выявила в моей черепной коробке воздуха, доктора осторожно дают добро на перелет, исходя из того, что рейс непродолжительный, а в Бостоне есть свои нейрохирурги, способные оказать помощь в случае осложнений. Уайетт покупает в сувенирной лавке шелковый шарф, который практически не скрывает того факта, что одна половина моей головы выбрита, а другая – нет. Я думала, что не смогу заставить себя шагнуть в телетрап, но проявления синдрома тревожного ожидания оказались слабее, чем могли бы. Я ловлю себя на том, что рассматриваю других пассажиров, убирающих ручную кладь и пристегивающих ремни. А вы знаете, как вам повезло, что вы летите вместе со мной? Ведь худшее уже произошло, а бомба в одну воронку два раза не падает.
Однако во время приземления самолета я так сильно хватаю Уайетта за руку, что у него на коже остаются следы от моих ногтей.
Я не раз бывала в международном аэропорту Логана – когда возвращалась из поездки в Орландо с Мерит или после конференции в Лондоне с Брайаном, – но с Уайеттом оказываюсь здесь впервые. Собственно, я вообще не бывала с Уайеттом где бы то ни было, кроме штата Коннектикут, с его Йельским университетом, или Египта. Тот факт, что я оказываюсь вместе с Уайеттом в одном пространственном измерении, которое называю домом, вызывает у меня некий диссонанс.
По мнению Уайетта, разумнее всего снять номер в отеле. Нам приходится взять напрокат автомобиль, поскольку по прибытии в Каир я сразу сообщила Брайану, где припарковала в аэропорту свою машину, чтобы он мог ее забрать.
В компании «Авис» клерк с тягучим, как густой суп, бостонским акцентом спрашивает Уайетта, какой автомобиль он предпочитает: полноразмерный, компактный или малолитражный.
– Вы, американцы, помешаны на размерах, – говорит Уайетт. – Компактный вполне сойдет. Я не собираюсь переплачивать за такую ерунду.
– Если за руль сядет ваша жена, – не моргнув глазом, продолжает клерк, – то понадобятся и ее права.
Это всего лишь предположение, но на нас оно действует, как ушат холодной воды.
– Я не вожу машину, – мямлю я.
Мне действительно нельзя садиться за руль, по крайней мере в ближайшие пару недель, да и вообще так гораздо проще, чем вдаваться в объяснения, что мы не женаты. Уайетту пришлось с боем прорываться в мою больничную палату исключительно потому, что он не был ближайшим родственником. Я, собственно, ему никто: ни официально, ни практически, ни каким-либо общепризнанным образом. И в результате притяжение родного дома становится сильнее всего остального.
– За рулем только я, приятель. – Уайетт протягивает кредитную карточку – его бумажник каким-то чудесным образом остался в кармане после авиакатастрофы – и обнимает меня. – А в Бостоне подают лобстеров?
– Простите?
– Я бы с удовольствием поел лобстеров. Не самое типичное для египетской кухни блюдо.
Меня переполняет благодарность к Уайетту за то, что он возвращает мне чувство нормальности, когда почва начинает уходить из-под ног. Благодаря ему я могу хотя бы на ближайшие полчаса забыть, что мне предстоит дернуть за нить, полностью распустив пряжу своей прежней жизни.
– Ну, я готова исполнить твое желание, – говорю я.
В начале восьмого вечера мы с Уайеттом подъезжаем к моему дому. Мы решаем, что первую часть я должна отыграть в одиночестве. Некоторое время мы просто сидим, положив руки на переключатель передач.
– Олив, что бы ни произошло, я не стану тебя винить. Я прекрасно знаю, что мне не слишком рады в твоем доме. – Голос Уайетта внезапно становится хриплым. – И если она не готова видеть меня прямо сейчас… Что ж, я ждал пятнадцать лет, могу подождать еще немного. – Кивнув, я пытаюсь открыть дверь автомобиля, но Уайетт не отпускает мою руку. – Мне все кажется, что если ты войдешь в эту дверь, то уже не выйдешь обратно.
Он наклоняется, чтобы запечатлеть поцелуй у меня на губах. Я поспешно, отрезав себе путь назад, выхожу из машины и поднимаюсь на крыльцо. И замираю перед дверью, терзаемая сомнениями, как лучше сделать: то ли постучать, то ли просто войти внутрь. Уайетт не уезжает, словно ждет, что я все-таки передумаю и снова спрячусь в машине.
Я делаю глубокий вдох и вхожу в дом.
Услышав шум льющейся воды, я иду на кухню. Брайан споласкивает тарелки и ставит в посудомойку. Неожиданно в мозгу вспыхивает воспоминание: однажды летом, когда у нас сломалась посудомойка, а денег на новую не было, мы каждый вечер бросали монетку, кто назначается дежурным по кухне. Так вот, даже когда я проигрывала, Брайан приходил на кухню и помогал вытирать посуду, чтобы мне не пришлось это делать в одиночестве.
– Я вернулась, – говорю я.
Брайан в курсе, что меня должны были выписать, но я не сообщила ему точной даты своего возвращения домой. А кроме того, он вполне мог решить, что я предпочту поехать на автомобиле, а это заняло бы лишний день. Брайан выпрямляется, выключает кран, вытирает руки посудным полотенцем и поворачивается. Я стою перед ним, живая и невредимая, если не считать шрама в форме вопросительного знака. И в какой-то волшебный миг лицо мужа озаряется, сияя от радости, будто позолота на статуе. Он одним махом пересекает кухню и прижимает меня к себе. После чего отстраняется и ощупывает мои руки, будто желая убедиться, что это действительно я. Но затем пространство между нами уплотняется, толкая нас назад, пока мы не оказываемся на расстоянии фута друг от друга.
– Врачи говорят, что одной лишь авиакатастрофы маловато, чтобы от меня избавиться. – Я изображаю жизнерадостность и не сразу понимаю, что моя фраза повисает в воздухе.
– Хорошо, – говорит Брайан. – Это хорошо.
– Швы можно будет снять через пару дней. Это сделает Кайран.
Брайан кивает. Мы смотрим друг на друга. В комнате звучит разговор, который мы не ведем. Брайан не интересуется: «А где Уайетт?» Я не говорю: «Что будет дальше?»
– Где Мерит? – наконец спрашиваю я.
Брайан кивает в сторону лестницы:
– В своей комнате.
Всем своим существом я хочу избежать предстоящего разговора с мужем и сразу кинуться к дочери.
– А он где? – спрашивает Брайан.
Я заставляю себя посмотреть ему в глаза:
– В отеле.
Опущенные руки Брайана сжимаются в кулаки; он усилием воли расслабляет мышцы лица.
– Прекрати так делать, – говорю я.
– Как – так?
– Обращаться со мной так, будто я хрустальная ваза.
– Ничего подобного.
– Мне виднее. Ты так ведешь себя из-за того, что я могла умереть. Но я не умерла. – Я делаю шаг вперед. – Брайан, нам нужно серьезно поговорить, забыв об авиакатастрофе.
– Если бы ты не ушла из дому, то не попала бы в авиакатастрофу! – выпаливает Брайан, отшатнувшись, словно от кулака собственного гнева.
Голос Брайана горячий и тихий – спичка, поднесенная к сухому дереву. «Ты сама напросилась», – напоминаю я себе. И чтобы предотвратить пожар, я беру мужа за руку, собираясь потянуть его за собой на задний двор, где нам никто не помешает. Но когда я дотрагиваюсь до Брайана, он отдергивает руку, будто его ошпарили.
Что, насколько я понимаю, соответствует действительности.
– Лучше поговорим в другом месте, чтобы нас не услышала Мерит.
– Надо же! Значит, теперь ты о ней думаешь, да?
Мой пульс так громко стучит в ушах, что, я уверена, Брайан слышит его.
– Брайан, я не хотела, чтобы все так вышло. Прости.
– За что? – вкрадчиво спрашивает он. – За то, что ты мне лгала? За то, что оставила нас после того, как разорвалась эта бомба? За то, что ради Мерит я вынужден был собирать осколки? – Глаза Брайана сужаются. – За то, что трахалась с ним?
Я вздрагиваю. В дренажной трубе моей памяти крутится воспоминание: я поинтересовалась у Вин, не кажется ли ей, что она изменяет мужу. На что Вин ответила: «Иногда я задаю себе вопрос, а не является ли мое замужество изменой Тану».
– Ты оставила своего ребенка. Ты покинула ее в тот момент, когда она узнала, что… – Брайан трясет головой не в силах упомянуть тест ДНК. – А тебе известно, что за последние три недели она выплакала себе все глаза, считая, что потеряла не только отца, но и мать?! Ты хоть понимаешь, насколько была эгоистичной?
И только потом, уже ответив на вопрос мужа, я пойму, что именно это последнее прилагательное стало соломинкой, которая сломала хлипкий глиняный мост в моей душе, – сооружение, и так продержавшееся дольше, чем следовало.
– Эгоистичной, – повторяю я. – Эгоистичной? А ты знаешь, сколько раз за последние пятнадцать лет я жертвовала своими интересами ради других людей? Ради мамы. Брата. Моих клиентов. Мерит. Тебя. Даже ради Уайетта. Благополучие других всегда было для меня дороже своего. Вот потому-то я на минуту – всего на одну минуту – вспомнила и о себе. Да, я знаю, что сделала все не совсем правильно, если это вообще можно сделать правильно! Да, я знаю, следовало сказать тебе, о чем я думаю и куда еду. Но мне необходимо было уехать ради собственного душевного спокойствия. Конечно, я могла остаться здесь и продолжать делать вид, будто все прекрасно. Это съедало бы меня изнутри. Я постоянно задавала бы себе вопрос: а что, если?.. И рано или поздно от меня бы просто ничего не осталось.
Когда я заканчиваю, то дышу как паровоз, словно ради этого разговора пробежала марафонскую дистанцию.
Возможно, так оно и было.
Накал страстей у обоих очень высок, но впервые за долгое время мы позволили себе всплеск столь чистых эмоций. Брайан наверняка это понимает. И когда наши глаза встречаются, я вижу, что гроза миновала. Есть только он и я, и мы оба барахтаемся в болоте раскаяния.
– Чем ты была недовольна? – тихо спрашивает Брайан. – Разве тебе было недостаточно нас?
– Я хотела считать, что всем довольна. И в Каир поехала исключительно для того, чтобы удостовериться, что это все плод моего воображения. Ну ты понимаешь. Будто я взяла воспоминание и несоразмерно раздула его.
– Если ты чувствовала, что мы отдалились друг от друга, все можно было запросто исправить. Но ты предпочла завести кого-то нового. – («Кого-то старого», – мысленно поправляю я.) – Я думал, мы с тобой команда. Мы вместе пережили смерть любимых людей. Сделали карьеру. Воспитали дочь-подростка. Я думал, я знаю тебя, а ты знаешь меня. И если у нас что-то и получалось кривовато, мы всегда это исправляли.
– Я тоже так считала, – признаюсь я.
– Тогда… почему?
У меня нет ответа. Я не знаю, почему нас тянет к определенным людям, почему одни подходят нам лучше других.
Брайан закрывает глаза:
– Я не перестаю думать, что все это дело моих рук.