Книга двух путей

И тут я понимаю, что уже давным-давно не вспоминаю о Гите. Интересно, бросился ли Брайан в ее объятия, вернувшись домой из больницы в Северной Каролине? Плакал ли у нее на груди?

Имею ли я право чувствовать себя уязвленной при мысли о Гите? И вообще, было ли у меня такое право?

Однако Брайан имеет в виду нечто совсем другое.

– Пока тебя не было, я каждую ночь лежал без сна, представляя, что тебе сейчас очень плохо. Ты лгала мне пятнадцать лет… ты подставила меня, подставила нашего ребенка… И все совершенно безнаказанно! – Он тяжело сглатывает. – У меня такое чувство, будто это я накликал авиакатастрофу.

Он ошибается. Авиакатастрофа была не возмездием, а ценой, которую я должна была заплатить. И как бы я ни была счастлива с Уайеттом, моя радость отравлена. Нельзя построить счастье на несчастье других, ничем за это не заплатив.

– Дон, я хотел, чтобы тебе было плохо. Но не так плохо. Совсем не так. – (Я потрясена, что Брайан, с его системным и научным умом, способен поверить, пусть ненадолго, будто его тайные черные мысли как-то связаны с неполадками в двигателе самолета.) – Есть другая вселенная, где я разозлился, а ты ушла навсегда. Ну… я не знаю. Возможно, это пустое суеверие, но я подумал, что если больше не буду предъявлять претензий, то ты… останешься.

Я открываю рот и тут же закрываю.

– Прости, – выдавливаю я. Опять.

Глаза Брайана очень темные и очень глубокие. Он переводит взгляд с моих глаз на мой бритый череп, потом – на губы.

– Хорошо, – говорит он. – И ты меня тоже.

В окне за его плечом я вижу на дороге вспышку света. И представляю, что это Уайетт уезжает прочь.



Когда я открываю дверь, Мерит сидит на кровати перед открытым лэптопом. Увидев меня, она вынимает наушники и застывает. Очень осторожно, словно приближаясь к дикому зверю, я сажусь на край кровати.

Мерит кидается мне на шею.

Обвив дочь руками, я зарываюсь лицом в ее волосы. Осознание того, что я ее оставила – оставила все это, – подобно тепловому удару. Голова кружится, мне дурно от одной мысли, что я могла не увидеть, как растет моя дочь. Еще немного – и она, кажется, задохнется в моих объятиях, но я не в состоянии разжать руки. Я вспоминаю, как, когда Мерит была совсем крошкой, любила тыкаться носом ей в шею и шумно причмокивать, заставляя ее смеяться.

– От тебя всегда пахнет пеной для ванн, – шепчет Мерит.

– Да… неужели?

– На прошлой неделе в лагере я вышла из класса и унюхала такой же запах. Я начала оглядываться, уверенная, что ты где-то рядом. – Мерит слегка отстраняется. – Но тебя не было.

Я пытаюсь представить, как Мерит, в душе которой точно на дрожжах растет надежда, поворачивается во все стороны и не находит меня.

Дочь смотрит на мою голову:

– Очень болит?

– Немного. – Я неуверенно дотрагиваюсь до черепа. – Шикарно, да? Прическа а-ля Франкенштейн.

– И вовсе не смешно. – Мерит вытирает слезу ребром ладони. – Ты могла умереть.

– Любой может умереть, – тихо говорю я. – В любое время.

– Но ты даже не попрощалась со мной! – вырывается у Мерит.

И я задаю себе вопрос: как можно было быть настолько слепой, чтобы не видеть полосы самоуничижения, нарисованные на стенах, нити беззащитности, вплетенные в покрывало, на котором примостилась Мерит?

И я решаю сказать дочери правду:

– Если бы я зашла с тобой попрощаться, мне не хватило бы духу уехать.

– Ты имеешь в виду оставить, – с горечью в голосе поправляет Мерит. – Оставить меня.

– Я должна была кое-кого найти, – замявшись, признаюсь я.

– Моего биологического отца, – уточняет Мерит.

Я делаю глубокий вдох:

– Вот потому-то я и была в Египте. Думаю, твой… – Я лихорадочно пытаюсь подобрать подходящее слово. – Твой другой папа сказал тебе.

– Он мой единственный папа, – отвечает Мерит, сохраняя лояльность Брайану. – Я даже не знаю имени того, биологического.

– Я могла бы рассказать тебе о нем, – мягко предлагаю я. – Его зову Уайетт.

Мерит буквально вибрирует от… от чего? От страха? Ярости? Наконец она снова поднимает на меня глаза. Что означает разрешение.

Итак, я ввожу Уайетта – чисто метафорически – в наш дом. И рассказываю историю о парне с золотистыми волосами, небесно-голубыми глазами, жутко самодовольном, которого возненавидела с первого взгляда. Рассказываю, как мы подставляли друг друга, соревнуясь за первенство на факультете в Йеле. Рассказываю о детстве и воспитании Уайетта в Англии, о его титуле и смерти брата. Рассказываю о Диг-Хаусе, о притихшей пустыне перед восходом солнца, о наших стычках с Уайеттом до того, как мы обнаружили дипинто. А еще о том, что, когда Уайетт меня поцеловал, я сразу поняла, что отталкивала его исключительно из страха подпустить к себе поближе, поскольку в противном случае уже не смогла бы с ним расстаться.

– Я не знала о тебе, – заканчиваю я. – Когда я уезжала из Египта, то даже не подозревала о своей беременности.


– И ты рассчитываешь, что я тебе поверю? – хмурится Мерит. – И зачем тогда все твои разговоры о безопасности и средствах предохранения? Как только у меня начались месячные, я должна была носить чуть ли не доспехи, чтобы не закончить, как… ну, типа как ты.

– Полагаю, я это заслужила.

– Значит, ты его бросила и с ходу нашла ему заместителя в лице моего папы, да?

– Полагаю, я и это заслужила, – вздрогнув, говорю я. – Но я не искала Уайетту заместителя. Моя жизнь разлетелась на мелкие кусочки, а Бра… твой папа помог их собрать. Как я могла не влюбиться?! Я не жду, что ты меня простишь. Не жду, что ты хотя бы поймешь. Но то, что было между мной и Уайеттом… я намеренно это похоронила, потому что должна была идти вперед, а не назад, с постоянной оглядкой на прошлое. Я хотела жить с твоим папой. Хотела создать семью. И когда я думала о Египте, у меня возникали сплошные вопросы, потому что я больше не могла позволить себе роскошь продолжать быть ученым. Ведь я должна была быть сестрой и матерью. А все ответы находились впереди, где меня ждал твой папа. – Я откашливаюсь. – Чувства, которые я испытывала к Уайетту, были вытеснены. Но пустили корни. И проросли. Мерит, я легко могла срезать побеги. Однако в таком случае я всегда смотрела бы на то место, где они когда-то цвели.

Очень тихим, сдавленным голосом Мерит спрашивает:

– А как насчет меня?

– Теперь насчет тебя. – Улыбка делает мои слова менее официальными. – Он хочет с тобой познакомиться.

– Здесь? Сейчас? – встрепенувшись, спрашивает Мерит, и я вижу, как у нее в голове выкристаллизовывается вся картина. – Так это он был с тобой в больнице.

– И он сегодня привез меня к тебе, – поправляю я. – Он в отеле. Ты сама должна решить, хочется тебе с ним встречаться или нет. – (Мерит оттягивает футболку, пытаясь скрыть жирные складки, что она всегда делает, когда нервничает.) – Тебе необязательно его любить. И необязательно впускать в свою жизнь.

Мерит смотрит на меня с любопытством, словно впервые видит нечто такое, чего раньше не замечала, словно вдруг увидела мой кривой палец, услышала объяснение, как он был сломан, или заметила татуировку, прежде спрятанную под слоями одежды.

– Итак, что с нами будет? Со мной, с тобой и папой?

– Не знаю.

Глаза Мерит сердито вспыхивают.

– Боже мой, ты когда-нибудь прекратишь врать?!

– Я не вру.

– Ну ладно. Итак, он здесь, чтобы сказать: «Здравствуй, дочка. Приятно познакомиться». А потом он вернется в Египет, а ты останешься здесь, и мы все будем делать вид, будто ничего не случилось? – Я не представляю, что отвечать, потому что хорошего ответа просто нет, и тогда Мерит бормочет: – Ну вот, так я и думала.

В жизни наступает такой момент, когда ты, взрослый человек, понимаешь, что ребенок, с которым ты разговариваешь, уже не ребенок. Со мной такое уже было, когда пришлось сообщить Кайрану о смерти мамы. Помню, как я смотрела в глаза брата и понимала, что в нем что-то изменилось: он вдруг осознал, что прочная опора, за которую он цеплялся, вдруг рассыпалась в пыль и он куда-то падает. С Мерит это случилось прямо сейчас. Когда она была маленькой, я рассказывала ей волшебные сказки о любви: как любовь помогает победить смерть, триумфально повергнуть зло, бедняку – стать богачом. Но сегодня я поднимаю занавес, демонстрируя уже не красивые истории, а суровую правду: что любовь может убивать, что триумфальных побед не бывает без жертв, а богатство, которое приносит любовь, дается подчас дорогой ценой.

– Я не знаю, что будет с твоим папой. Нам с ним еще только предстоит выработать какое-то решение. Но я не стану убеждать тебя, будто не хочу быть с Уайеттом. Я люблю его. Я сама от себя не ожидала способности так любить. – (Правда начинает вибрировать только тогда, когда по ней проводят смычком боли; уловив эту ноту, Мерит слушает очень внимательно.) – Некоторым людям не дано испытать такое сильное чувство и тем более встретить любимого человека. Но я действительно любила твоего папу. И сейчас люблю. Хотя самая большая любовь в моей жизни – это ты. – Я беру Мерит за руку, и дочь не отдергивает ее. – Я уже однажды потеряла Уайетта и выжила. Я могу потерять твоего папу и тоже выживу. Но тебя?! – (У Мерит мои глаза, подбородок Уайетта и наша сила характера.) – Но если я потеряю тебя, то этого точно не переживу.

Громко всхлипнув, Мерит снова кидается мне на грудь. Я прижимаю дочь к себе, глажу по волосам, совсем как тогда, когда в далеком детстве в ее комнате поселились монстры. Монстры, конечно, были несуществующими, а вот детские страхи – вполне реальными.

– А что, если я ему не понравлюсь? – спрашивает дочь, и я понимаю, что она приняла решение.

Я беру ее лицо в свои ладони:

– Детка? Такого не может быть.



Я отправляю сообщение Уайетту. Однако мне кажется нечестным по отношению к Брайану приглашать его к нам домой. Поэтому Уайетт паркуется у тротуара и ждет на переднем крыльце, усевшись на маленькие деревянные качели, которые мы купили пять лет назад и которыми пользовались гораздо реже, чем рассчитывали. Когда я открываю дверь и за моей спиной на пороге появляется Мерит, Уайетт вскакивает с места.

Он весь светится, словно зажженная свеча.

– Здравствуй, – говорит Уайетт.

Мерит неуверенно переминается с ноги на ногу:

– Привет.

– Может, ты… э-э-э… Может, присядешь?

Мерит не двигается с места, и я, положив ей руку на поясницу, тихонько подталкиваю вперед. Они садятся на качели – боксеры в разных углах ринга, – оценивая друг друга.

– Ну что ж, – начинаю я. – Даю вам две минуты.

– Нет, – возражает Мерит в унисон с Уайеттом, а он добавляет:

– Останься, пожалуйста.

Поэтому я прислоняюсь к твердому остову дома, пытаясь слиться с обшивкой.

Уайетт складывает руки между коленей, а Мерет – на груди.

– Я слышал, ты интересуешься наукой.

– Вам совершенно необязательно вести себя со мной как с маленьким ребенком.