Книга двух путей

Именно на основе этого верования египетская религия и использует концепцию синкретизма. Два божества, представленные в храмах как независимые боги, еще поколение назад вполне могли представлять собой одно целое. Амон-Ра – это сокрытый бог небес Амон и солнечный бог Ра, объединенные в русле синкретизма. Ты начинаешь с единого целого, а затем по прошествии времени дифференцируешь, образуешь и делишь. Сотворение мира – это, по определению, вычленение. Двигаться вперед означает отбросить все лишнее.

Вот о чем я думаю, когда лежу без сна по ночам. И когда за обедом смотрю на Брайана, пытаясь вспомнить, за кого я вышла замуж.



Время – это целостная сущность. Для обработки информации нашему мозгу требуется восемьдесят миллисекунд. Ты это знал? Любой, кто скажет тебе, что надо жить здесь и сейчас, – лжец. К тому моменту, как ты успеешь зафиксировать настоящее, оно уже становится прошлым.

Спроси ты тогда, что с нами будет через десять лет, я бы рассмеялась и ответила вопросом на вопрос: зачем задавать такие вопросы, если у нас есть сегодняшний день? Я ни за что не призналась бы тебе, да и вообще никому, что когда я отрывала голову от твоего плеча и заглядывала в будущее, то могла представить тебя, себя, но не нас.

Думаю, такие вещи не принято рассказывать. Ты можешь любить кого-то до зубовного скрежета, до потери пульса, но все это не имеет значения, если на практике вы не можете найти способа быть вместе. Допустим, ты знаешь, что можно обрести бессмертие, если дышать азотом, но при этом все равно понимаешь, что вынужден дышать кислородом Земли.

Я была метеором, врезавшимся в твою устоявшуюся жизнь. Я могла контролировать свое приземление не больше, чем ты, когда, оцепенев в ожидании неотвратимого, смотрел на небо. У тебя были прошлое, планы на будущее и определенные обязательства. А еще кто-то, кто тебя любил. Но наша страсть стала бензином, который плеснули в костер. С тобой я сгорала дважды, каждый раз возносясь в языках пламени.

Вот почему нам не суждено быть вместе. Мы бы испепелили друг друга, не оставив следа.

И когда я встретила мужчину, за которого со временем вышла замуж, то едва не проморгала его. Он был спокойным, внимательным, надежным и уверенным. Короче, обладал всеми качествами, которыми не обладал ты. «Как это скучно, – думала я поначалу. – Где взрывы красок? Почему он не перебивает меня, ведь нам так много нужно сказать?» Когда ты привык летать, очень трудно ходить, как все, по твердой земле. Но потом произошла престранная штука. Осознанно двигаясь вперед, я стала замечать вещи, которых не видела прежде: его манеру не выезжать с парковки, не убедившись, что я пристегнулась ремнем; манеру спрашивать разрешения меня поцеловать, словно то, что я могла ему дать, он по праву не считал своим; тот факт, что, когда у меня случился приступ аппендицита, он беспокоился обо мне больше, чем я о себе. А еще то, как он заказывал не свои любимые блюда, а мои. Как он ежедневно заряжал мой телефон, поскольку я постоянно забывала это делать. И наконец, то, что, когда он держал меня за руку, я чувствовала буквально все. Он не был степенным и медлительным. Он был надежным. И, перестав взмывать к небу и падать на эмоциональных качелях, я поняла, что мне не скучно. Поняла, что нахожусь в безопасности.

Какое-то время я жутко злилась на тебя, поскольку почти скучала по тому… с кем не просто хотелось быть, а на кого хотелось быть похожей. Ты был ярким и сверкающим пятном в моем сознании. Но я заставила себя отвернуться.



Кайран настолько занят на работе в качестве нейрохирурга-резидента, что иногда мы не видимся неделями, но поскольку я знаю его как облупленного, то, когда мы встречаемся в «Саксе» на площади Копли, я сразу понимаю, что у него какие-то проблемы. Я также понимаю, что, если спросить его прямо в лоб, он только еще больше себя накрутит.

– И зачем тебе костюм, – небрежно говорю я, пока мы бродим по магазину, щупая кашемировые блейзеры, мягкие, как мечта, и рубашки, настолько тонкие, что выскальзывают из руки.

– Потому что я не могу докладывать на конференции в обносках. – Он смотрит на ценник и бледнеет. – Это больше, чем я зарабатываю за месяц.

– А мне казалось, нейрохирурги как сыр в масле катаются.

– Но только не резиденты.

Кайран жутко дергается, совсем как в юные годы, когда ему пришлось сдавать академический оценочный тест или когда в конце концов решил признаться в своей нетрадиционной ориентации. Поэтому я делаю то, что всегда: беру брата за руку и стискиваю один раз наподобие пульсации. И жду ответного пожатия. Таким образом мы как бы обмениваемся биениями сердца.

Если когда-либо и требовались доказательства того, что после маминой смерти я не зря осталась в Бостоне, а не вернулась в Египет, то мне достаточно вспомнить о Кайране. Он отлично учился в колледже, после чего поступил в аспирантуру в Гарварде, а затем – в Гарвардскую медицинскую школу; он стал резидентом в Массачусетской больнице общего профиля, и вот теперь его, двадцативосьмилетнего врача-нейрохирурга, пригласили сделать доклад на тему своих исследований в области лечения аневризмы с использованием съемных катушек Гульельми. Я знаю, какое это важное событие в жизни Кайрана. Но сейчас мне просто хочется пригладить брату волосы – я всегда так делала, когда в детстве у него поднималась температура, – и сказать, чтобы он выдохнул.

– Эй! – тихо произношу я. – Ты будешь великолепен.

Он обращает на меня взгляд своих глаз, так похожих на мамины. Кивает и тяжело сглатывает, но его пальцы по-прежнему сжимают мою ладонь.

– Ты можешь одеться хоть в рубище, и никто не заметит. Как только ты откроешь рот, все забудут, какого цвета твой галстук.

– Тебе легко говорить, – бормочет Кайран. – Ведь не тебя будут судить. Я специалист в своем деле, но не уверен, смогу ли все объяснить полному залу людей.

– Ты постоянно ведешь занятия у студентов-медиков.

– Группам, в которых пять человек. А не пятьсот.

– Представь их всех в нижнем белье, – предлагаю я.

– Студентов-медиков? Те, которых я знаю, вообще его не носят, потому что у них нет времени на стирку.

Кайран шутит, но пульс у него все еще неровный. Ведь, как ни крути, моя работа – считывать сигналы человеческого тела и угадывать приближение кризиса.

– Ты собираешься рассказать, что у тебя на самом деле случилось?

Кайран перестает нервно бродить между стойками с пиджаками.

– А что, если это конец? Я был номер один в классе. Два раза. Я добивался всего, чего хотел. Все шло по плану. Разве не похоже, что именно сейчас настал момент для грандиозного падения? – Кайран печально опускает голову. – Просьба сделать доклад крайне лестна для меня. Но может, не следовало соглашаться.

– Кайран, твои успехи – это результат труда в поте лица. Расслабься и дыши глубже. – В качестве ролевой модели я делаю глубокий вдох.

И буквально подскакиваю от неожиданности, потому что чувствую запах Уайетта. Запах сахара, солнца и чего-то очень дорогого. Выдернув ладонь из руки Кайрана, я затравленно озираюсь по сторонам.

– Дон? – Голос Кайрана доносится до меня будто издалека.

Я барахтаюсь в белых простынях, в объятиях Уайетта. Заворачиваюсь в его рубашку, точно в халат. Вдыхаю родной аромат.

Древние египтяне верили, что появление бога на земле сопровождается сказочным благоуханием. Согласно текстам, обнаруженным в Дейр-эль-Бахри, царица Яхмос, жена Тутмоса I и мать женщины-фараона Хатшепсут, зачала дочь от бога Амона. И хотя Амон явился к Яхмос в облике мужа, она поняла, что перед ней бог, по исходящему от него аромату.

Кайран трясет меня за плечи, пытаясь привести в чувство:

– Дон? Ты в порядке?

Ради Кайрана мне хочется быть сильной – такой, какой я была все эти годы. Но мои глаза неожиданно наполняются слезами.


– Нет, я так не думаю.

Кайран увлекает меня вглубь отдела мужской одежды. Находит примерочную и закрывает за нами дверь:

– Что, черт возьми, происходит?!

Однако я трясусь, как в лихорадке, и не могу остановиться. А когда открываю рот, слова вырываются наружу неудержимым потоком. Я рассказываю брату о Гите и Брайане, о ссоре с мужем в день рождения Мерит. И в итоге выкладываю все: начиная с того момента, как ушла из дому, и кончая эпизодом, когда Брайан, подойдя ко мне сзади, увидел лицо Уайетта на экране компьютера.

Я говорю Кайрану, что совершила ошибку.

– Ты имеешь в виду то, что решила разыскать Уайетта? – уточняет брат, но в ответ я качаю головой.

– Сколько раз я слышала разговоры Брайана об альтернативных вселенных. – Я выдергиваю нитку из подола висевшего за моей спиной пальто. – Я будто открыла ящик Пандоры… у себя в голове. И теперь не могу это развидеть.

– Развидеть – что?

– Какой могла бы быть моя жизнь.

От стыда у меня начинает покалывать шею. Какая нормальная мать, какая нормальная жена в таком признается?! Остается утешаться лишь тем, что Кайран вряд ли станет ненавидеть меня больше, чем я сама.

Но брат не говорит, что я монстр. Он берет мою руку и нежно ее сжимает. Ждет ответного пожатия. И, не дождавшись, повторяет попытку. А потом я отвечаю, и неожиданно между нами возникает биение пульса. Нитевидное, неустойчивое… но отчетливое.

Вглядевшись в лицо брата, я вижу мальчика, засыпавшего на мокрой от слез подушке после смерти мамы; подростка, который произнес прощальную речь на ее похоронах; мужчину, впервые понявшего, что такое душевная боль.

– Ты будешь отличным врачом, – говорю я.

Кайран поднимает руку: кажется, собираясь погладить меня по щеке или по голове. Ребенок, взявший на себя заботу о взрослом. Но вместо этого брат снимает пальто, висевшее на стене примерочной. Смотрит на ценник и криво улыбается:

– А ну их к черту! Пошли в «Ти Джей Макс».



Я думала о тебе всякий раз, когда писала картины. Когда шла в музей. Я гадала, как ты рассказал нашу историю и насколько она отличалась от моей. Для тебя я была мимолетным видением, которое исчезло. Ты, вероятно, думаешь, что я тебя разлюбила. Хотя я исчезла именно потому, что слишком сильно тебя любила. Впрочем, тебе этого не понять.

Что ж, я не хотела превратиться в клише и не хотела для тебя того же. Но главное, я не хотела быть брошенной, а единственная возможность этого избежать – уйти первой. А еще я постоянно думала о твоей жене, о том, каково ей придется, если ты в результате станешь моим. Мне было нетрудно поставить себя на ее место. И я не могла позволить, чтобы по моей вине ты заставил страдать другую женщину, поэтому, независимо от того, осталась я там или нет, я исчезла.

Похоже, я тебе солгала. Я писала, что, заглядывая в будущее, могла представить тебя, себя, но не нас. Это неправда. Я действительно видела нас вдвоем – лучшее, что в нас было, – в лице нашего сына.

Ты имеешь полное право меня ненавидеть, потому что я не только спрятала его от тебя, но и тебя от него, но сделанного не воротишь. Его звали Арло. У него были твои голубые глаза, твой рост и мой слегка кривоватый передний зуб. Арло любил стаканчики с мороженым «Дикси», но только те, где половина шоколадного, и ненавидел горох. Арло не мог провести прямую линию – не слишком много, учитывая его гены. Он был непростым мальчиком, но когда он выбирал кого-то в качестве объекта своей любви, это дорогого стоило. Иногда мне казалось, будто у него в жилах вместо крови огонь.

Полагаю, ты сейчас скажешь, что это он получил от нас обоих.

Был. Получил. Прошедшее время. Уверена, ты заметил. Именно из-за Арло я наконец поняла, что наш союз в любом случае не стал бы жизнеспособным. Ярость, клокотавшую в его душе – бог знает отчего, – можно было унять, но только на время. Поначалу игрушкой. Конфеткой. Объятием. Но по мере того как он становился старше, единственным, что могло помочь ему вылезти из своей кожи, были наркотики.

Он умер три года назад.

Я любила представлять, как он шагает по улицам Бостона, как ты гуляешь где-то там, где бы ты сейчас ни был, но вы чувствуете друг друга сквозь толщу планеты. Словно эхо от шагов или резкий скачок пульса.

Я любила представлять это, поскольку мне непереносима мысль о том, что ты не знал о существовании Арло.



В некотором царстве, в некотором государстве нет ничего, кроме темноты. И ты бредешь на ощупь в такой опасной близости от края пропасти, что рискуешь свалиться туда, хотя, положа руку на сердце, ты уже и так внизу, а значит, терять тебе особо нечего. Но потом в один прекрасный день ты кого-то встречаешь. Он находит тебя, стоящую на коленях у самого края, но вместо того, чтобы помочь тебе встать, опускается на колени рядом с тобой, пытаясь разглядеть то же самое, что и ты. Он ни о чем не расспрашивает, не просит взять себя в руки, не напоминает о людях, которым ты нужна. А просто ждет, пока ты повернешься и, прищурившись, подумаешь: «О да, я помню. Именно так и выглядит свет».

Ты не понимаешь, отчего так происходит, но вы становитесь друзьями. Ты ловишь себя на том, что начинаешь выискивать на парковке его автомобиль. Смотришь телик или читаешь книгу и думаешь: «Не забыть бы рассказать ему об этом». Мало-помалу узнаешь его привычки: какой кофе он предпочитает и какой цвет ему нравится, но не благодаря расспросам, а чисто эмпирическим путем. Потом ты понимаешь, что с ним время бежит быстрее. А еще у тебя появляются мурашки, когда в лифте вы случайно сталкиваетесь плечами. Он настолько заполняет все вокруг, что его отсутствие причиняет боль.

Ты начинаешь менять конфигурацию пазла своей жизни, чтобы вставить туда его. Стараешься проводить с ним каждую свободную минуту. Знакомишь с родными. И спокойно переносишь их постоянное переглядывание и перешептывание, поскольку позже это станет отличным поводом вдоволь посмеяться вдвоем. Но тебе жаль, что ты не можешь представить его тем членам семьи, которых уже нет с нами. Он бы им точно понравился. Ты смотришь на него в окружении детей и думаешь: «В один прекрасный день…»

А когда он просит твоей руки, ты облегченно вздыхаешь, только сейчас понимая, что затаила дыхание. В день свадьбы у тебя от счастливой улыбки начинает болеть лицо. Конечно, у тебя не самая легкая жизнь, но какое это имеет значение, если такой человек, как он, всегда готов подставить плечо, чтобы взять на себя тяжелую ношу? Деньги, работы, повышения, неудачи – все это лишь «лежачие полицейские» на пути, который продолжится вечно.

У тебя рождается ребенок. Ты не ожидаешь, что он может кого-то любить так же сильно, как тебя, пока не видишь его с дочкой. Она не просто ваше сокровище, которое нужно оберегать любой ценой. Она доказательство того, что ваше место рядом друг с другом.

Хотя тебе, собственно, и не требуются доказательства.

Поддерживание нормальной жизнедеятельности младенца – теперь твоя основная работа.

Однажды, когда малышка заболевает, ты так устаешь, ухаживая за ней, что уходишь спать на диван в кабинет. Ты думаешь, что не сможешь заснуть, если мужа нет рядом. Ты ошибаешься.

На самом деле ты прекрасно спишь.

А потом это повторяется, когда он подхватывает простуду, когда ты поздно возвращаешься с работы, когда вы ссоритесь. Твой кабинет перестает быть комнатой для гостей и становится убежищем. Дочь спрашивает, собираетесь ли вы разводиться. «Нет, – отвечаешь ты. – Мы любим друг друга».

И на следующую ночь ты возвращаешься в супружескую постель. Ты говоришь: «Я люблю тебя», но это отнюдь не означает, что ты распахиваешь для него свое сердце настежь. С тем же успехом ты могла бы сказать: «Сегодня вторник» или «Я брюнетка». Констатация факта, установление истины, утверждение. Но не объяснение. Не чудо. И у тебя, естественно, возникает вопрос: отчего изменилась суть любви и страсть трансформировалась в сострадание?