Клинок тайн

Он ничего не говорит, поэтому я повторяю:

– Почему ты мне не сказал?

– Потому что… легче было позволить тебе считать меня злодеем, чем рассказать слезливую историю о моей бедной и огромной семье.

– Я спрашивала о твоей семье. Ты мог бы сказать мне тогда.

– Знаю. Мне… трудно говорить о личных вещах.

Уязвимость. Вот к чему все сводится для него.

– Здесь так много любви, – говорю я. – С чего бы тебе вообще уезжать? Здесь безопасно и красиво, а братья и сестры обожают тебя.

Он делает несколько шагов вперед и прислоняется плечом к ближайшему дереву.

– Тебе трудно это представить, верно? Покинуть безопасное место? Здесь чудесно, и я люблю сюда приезжать. Но также это место может быть удушающим. Я не хочу быть фермером. Мне не нравилась ни одна из семи девушек моего возраста в деревне. Кроме того, мне хотелось приключений. Хотелось увидеть мир и познакомиться с новыми людьми. Здесь такого никогда бы не случилось.

Мы такие разные, он и я. Он хочет увидеть мир, а я хочу спрятаться от него. Здесь он чувствует себя подавленным, а я – защищенной.

Интересно, думает ли он о том же, о чем думаю я, в наступившей тишине?

– Подожди, – говорю я, поднимая глаза. – Ты прямо сейчас говоришь о личных вещах. Ты с самого начала говорил мне нелепую чепуху о своих чувствах.

Он игриво ухмыляется.

– Ты имеешь в виду о моих чувствах к тебе?

Мои щеки пылают, и я опускаю взгляд.

– Это не личное. К тому же это никогда ни к чему не приведет, потому что ты этого не хочешь. Так почему же я должен чувствовать себя уязвимым по этому поводу? Я болтаю об этом просто для того, чтобы заставить тебя злиться. Чтобы видеть, как чудесный румянец разливается по твоим покрытым веснушками щекам.

– Я рада, что тебе так нравится доставлять мне неудобства.

Он делает шаг вперед, пока не оказывается прямо передо мной. Я смотрю на треугольник кожи, виднеющийся из выреза его рубашки. Потом Келлин гладит меня по щеке, и все мое тело охватывает пламя.

– Дело не в этом, – говорит он. – Я надеюсь, что в один из таких случаев ты не будешь чувствовать себя неловко. Что у тебя хватит смелости попробовать что-то новое.

Я стискиваю зубы и смотрю вверх.

– Я могу быть храброй, если захочу. Я просто не хочу быть храброй с тобой.

Он наклоняет голову, его взгляд устремлен на мои губы.

– Почему?

Вопрос такой искренний и такой поразительный, что я замираю. Потому что он эгоист?

Но это не так. Теперь я это знаю.

Потому что он высокомерен?

Да, но не слишком. На самом деле в этом я ему даже завидую.

Потому что он такой большой и страшный?

Он никогда не делал мне больно, и я знаю, что никогда не сделает. Так почему же?

Потому что это что-то новое. Потому что я никогда не делала этого раньше. Я просто-напросто не знаю как. Это небезопасно.

Не могу сказать, намеренно ли сорвались с моих губ следующие слова, но я их все равно произнесла.

– Потому что я не знаю как. – И тут я понимаю, что мой взгляд прикован к его губам. Я могу сказать это, потому что они приближаются, когда он наклоняет голову.

– Целоваться или быть храброй? Потому что я могу помочь тебе с первым, если хочешь?

Вопрос мог бы показаться кому-то другому высокомерным. Но Келлин говорит это так мягко, так открыто, что я знаю, – его волнует мой ответ, а отказ причинит ему боль. Потому что на этот раз он действительно показывает свои чувства.

Он позволяет себе быть уязвимым. Ради меня. И если он может сделать это для меня, могу ли я сделать то же самое для него?

Тело Келлина останавливается всего в парочке дюймов. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что он задал мне вопрос.

Решать только мне, хочу ли я быть храброй или нет. Келлин только показывает мне дорогу.


– Да.

Это слово – едва уловимый звук, но Келлин отчетливо слышит его.





Глава 21




Келлин гораздо нежнее, чем я себе представляла. Когда он позволяет своим губам встретиться с моими, прикосновение настолько мягкое, что из моих легких вырывается стон. Я чего-то жду.

Неужели ты просто вдруг понимаешь, как целоваться? Или, чтобы научиться, требуется несколько попыток? Должны ли меня охватить чувства или что-то в этом роде?

Ведь в основном я в ужасе, потому что не знаю, что делаю, а Келлин просто стоит рядом. Поцелуи должны быть такими неловкими?

Словно почувствовав мое напряжение, Келлин берет в свои руки мое лицо, чтобы успокоить. Нет, чтобы наклонить мою голову. А потом его губы обхватывают мою верхнюю губу, мягко дергая.

Он отстраняется и повторяет движение, прежде чем обратить свое внимание на мою нижнюю губу.

Вот тогда все меняется. Что-то с легким щелчком встает на место. Прикосновение его губ отдается внутри меня до самых кончиков пальцев ног. Мой страх испаряется, и нет ничего, кроме меня, этого парня и наших губ.

А потом я целую его в ответ. Потому что теперь я понимаю, почему ради этого Темра всегда хочет улизнуть из дома. Это чудесно, это освобождает и удаляет все остальные мысли из головы.

Ни беспокойства, ни страха. Только тепло и губы, прижатые друг к другу, а затем и прижатые друг к другу тела. Келлин притягивает меня к одному из деревьев и целует еще крепче.

Это мне нравится даже больше.

Его руки скользят от моих щек вниз к ладоням, где он переплетает наши пальцы и поднимает их высоко, прижимая к дереву над моей головой. Лай собаки за моей спиной должен насторожить, но по какой-то причине он только делает поцелуй более захватывающим. Его единственная цель – помочь мне стать ближе к парню, который всегда защищал меня и старался узнать.

Я хочу сделать то же самое и для него.

Отстраняюсь, чтобы сказать:

– Я собираюсь сделать для тебя оружие.

Ему требуется мгновение, чтобы сфокусировать свой взгляд на мне.

– Не знал, что поцелуй был сделкой.

Я ухмыляюсь.

– Не был. Но я все равно хочу изготовить для тебя меч.

– Только если при этом ты сможешь оставаться в безопасности.

– Хорошо.

И тогда я чувствую себя глупо. Поцелуй был великолепен, а я прервала его, чтобы сказать какую-то ерунду. Страх и неловкость возвращаются. Как я могу смотреть на Келлина после этого?

– Сделай вдох, – говорит он, не предпринимая никаких попыток, чтобы отойти от меня. – Не надо паниковать.

Я прикусываю губу, чтобы не сказать еще какую-нибудь глупость, но мой взгляд предательски опускается к губам Келлина.

– Если ты хочешь снова поцеловать меня, – говорит он, – тебе нужно только наклониться вперед. Могу гарантировать, что всегда отвечу на твой поцелуй.

Начать самой? О нет, я не могу этого сделать. Будет ли это чувствоваться иначе, если я начну? Что, если я сделаю это неправильно?

С его губ срывается смешок, когда он наклоняется в сторону, к моему уху.

– Что у тебя в голове?

– Много чего, – бормочу я.

– Может, это поможет.

Его губы обводят контур моего уха, затем Келлин целует меня в шею. Когда я впервые за всю свою жизнь издаю какой-то непонятный звук, Келлин на секунду замирает, но потом продолжает целовать это место. Он проводит по моей шее кончиком языка, слегка посасывает, покусывает зубами, прежде чем возобновить поцелуй.

Я умираю. Из меня вырываются самые неловкие звуки, но я не знаю, как остановиться.

Он проявляет милосердие, поднимая голову. Я могу дышать всего полсекунды, прежде чем понимаю, что Келлин двигается к противоположной стороне моей шеи, чтобы проделать то же самое и там.