Кассандра пила массандру
Часть 13 из 16 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
С этими словами Агапыч вынул из старой потертой сумки — уж не в ней ли он отвозил ювелирам легендарное вареное золото? — элегантную кожаную папку с толстой пачкой прошитых листов.
— Вот… можешь пробежать глазами преамбулу, если не лень. Но в целом ты в курсе — я же вам голову крепко заморочил.
Вася осторожно взял в руки папку и по своему обыкновению начал листать с середины.
— Ого, как тут у тебя все сложно — формулы какие-то трехэтажные, — бормотал Василий. — Я в этом ничего не понимаю, но выглядит солидно. Прямо диссер настоящий. И копия в ВАК…
— Можешь ерничать про ВАК, но меня столько клеймили чокнутым, что за эти годы я научился наводить лоск. Чтобы клеймить начинали хотя бы не сразу.
Вася вернулся в начало и прочитал заголовок: проект цифрового носителя ментального тела «Анежка».
— А что за Анежка? Ты вроде раньше называл свое детище Save Anima…
— Мы так дочку называли по-домашнему. Неля придумала — и прижилось. Анежка — это чешская святая. Неля попросила меня… чтобы осталась память о нашей девочке. Хотя бы такая. Пусть для большинства этот мой опус — бред собачий, но это то, что останется после меня.
— Агапыч, ты знаешь мое отношение. Я ничего не понимаю в высокой теории, но в твою идею верю. Не представляю, как это можно осуществить, но чувствую, что душа живет всегда. И мне, старому вероисповедальному полукровке, близка мысль о том, что с частицей богочеловеческой можно разговаривать. Вот и все. Мне нравится новое название! И смысл. А старое — его же украл этот щелкопер Савва Лёвшин, ты, надеюсь, в курсе…
— Да хрен с ним. В курсе. Мне это даже лестно.
— Ты ему сам рассказал? Или это проделки Химика?
— Неужели ты думаешь, что на старости лет я начну вместе с Химиком торговать кустарными психоделами! Нет, этим он без меня занимается. Да еще сынка вовлек… На его совести. Он теперь стал болтлив и беспринципен. А ведь какой был человечище…
— Это не он, случайно, оказался оборотнем? — задумчиво поинтересовался Вася. — Хотя я вовсе не это хотел спросить. Я хочу понять наконец, чем я реально могу тебе помочь. С твоей семьей, твоим сыном…
— Реально? То есть мой проект ты все же считаешь ерундой… — горько усмехнулся Агапыч. — Но ты прав, семья важнее. Не беспокойся, я думаю о них постоянно. Я потому перед Соней и перед другими виноват был, что всю денежку, прежде всего, своим в кубышку складывал. Надеюсь, она меня простит… Я боялся не успеть. А о сыне… так я и о нем хотел просить тебя! Нет, сначала Мишку, он у нас крепко-семейный. Но потом думаю — все же без Базилевса не обойдусь! Ты ближе к космосу. Мне все же мечтается, чтобы у дитяти было духовное острие, понимаешь?
— Ты так говоришь, словно он после твоего… допустим, ухода останется полным сиротой, — встревоженно заметил Василий. — Ты что-то недоговариваешь?
— Договариваю, только ты услышь меня. С некоторых пор я мало кому доверяю. Неле я бы доверил ребенка, но поезд ушел. Тебе вот доверяю. Сонечке. Мише — comme si comme ca[11]. Да я и Леньке Сабашникову доверил бы — он, когда надо, был надежным, как лабрадор-спасатель. А своей семье нынешней… да кто их знает! Я им нужен как кормилец, а когда меня не будет, как они себя поведут — одному Богу известно. У них по отцу родня крепкая, а будут ли те моему Ваньке помогать — вопрос, как говорится, в ребро. А жена… это не Неля, она одна не сможет. Слушай, Суббота, об этом мы с тобой не раз поговорим. Это святое. Но сейчас запомни: я прошу тебя найти одного человека. Он занимается проектами на грани фола типа моего. Найти этого типа непросто. Когда-то, в лохматые годы его знал Химик, он мне о нем и рассказал. Этот чел не светится и официально нигде не числится. Помнишь, в советские времена никто не знал имя главного конструктора?
— Старик, давай чего попроще. Без грифа «совершенно секретно»! Я ведь маргинал-фрилансер, куда мне до главных конструкторов…
— И потому как раз тебе и можно это поручить. Тебя не заподозришь в ангажированности — ты ни на кого не работаешь. Найди, пожалуйста, этого человека!
И с этими словами Агапыч извлек спрятанную между листами фотографию.
Василий обескураженно скользнул взглядом по снимку:
— Так мне что, по улицам, что ли, носиться в поисках этой таинственной головы профессора Доуэля? Как его зовут-то хотя бы?
— Если бы я знал, как его зовут, я бы сам его нашел. Он шифруется! И имена у него фальшивые.
— А я, по-твоему, гениальный сыщик?! Агапыч, ты меня переоцениваешь!
— Постой, но я ведь и не обещал легких путей! Да, это задача, быть может, на много лет вперед. У меня не вышло…
— А почему ты с Саввой Лёвшиным не хочешь поделиться своей разработкой? Ведь он занимается тем же самым! Он уже у тебя спер название! Это было бы естественно… раз уж тебе в принципе не жаль с кем-то поделиться своим проектом.
— Не жаль?! А у меня есть выбор?! — возмутился Агапов. — Если я не передам кому-то свою безумную виршу, то она так и погибнет, никем не узнанная. Но я-то знаю, что она может пригодиться в будущем! Даже если всего один мой абзац вдохновит кого-то на истинное открытие — я буду счастлив. Я проживу не зря. А Савва… к сожалению, это не вариант. Он сам как результат неудачного эксперимента в рамках собственного проекта. Вместо души у него другая субстанция. Генно-модифицированная…
Вспомнив Сонины впечатления о Савве, Базилевс согласился. А что ему еще оставалось? В общем-то, ему не было никакого дела до этого сомнительного миллионера. Ему было важно понять, что творится с Агапычем и как сохранить его вместе с анимой и со всеми его гениальными — или бредовыми? — прозрениями, которым еще не настал черед. Но какими бы они ни были, это счастливая частица жизни, когда-то прожитая теплой компанией. Во всех смыслах — золотые годы! И кто знает, может, и правда через сто пятьдесят лет… Но для начала надо накормить гения тем, что есть в доме. Яичницей с помидорами. И с колбасой. И сверху сыр!
16. Qui quaerit, reperit
Сентябрь с его плодоносной тишиной и теплыми красками придает уют любому захолустью. Захолустья в сентябре не существует, есть милый сердцу уголок Емельяново, где еще пахнет печным дымом, яблоками, шарлоткой, старыми книгами, сырым деревом в погребе и разродившейся землей.
Пока грело солнце, они расположились во дворе.
— Ты, как никто, умеешь не знать того, чего не хочешь знать, — медленно произнесла Анна, внутренне кляня себя за то, что все-таки не сдержалась. Не нужно было продолжать этот опасный разговор.
— О чем ты, Анюта? — насторожилась Мила, услужливо подставив племяннице очередную эмалированную миску для нарезанных яблок.
Яблочное вино — это традиция. Ее никак нельзя нарушить. Вино из маленьких красных яблок будет всегда.
— Я о том, что ради тебя человек собирался пойти на убийство.
— Не ради меня. Тебе, видно, просто нравится этот кровожадный мотив, — спокойно отвечала терпеливая Мила, поправляя свою единственную «модную» кофту из бордовой шести. — Но если ты в этом уверена, почему же ты не хочешь ему помочь?
— Я не по уголовным делам, ты знаешь. И вообще-то я простой помощник адвоката.
— Хищение в особо крупных размерах — вполне себе уголовное дело. И когда ты охотилась на Помелышева, ты вполне была готова в нем участвовать. Но когда надо защитить Илью — ты почему-то отстраняешься. Не потому ли, что на самом деле понимаешь, что вовсе не ради меня он в это ввязался?
— Ты всегда умаляешь себя… а ведь ты крутая! — вдруг вырвалось у Ани, хотя она удивилась этакому подростковому прямодушию. — Я ведь хотела бы не просто вытащить Илью. Я мечтаю, чтобы у тебя хотя бы с кем-то получился роман! Хотя бы с ним. И лучше поздно, чем никогда. Потому что ты никогда не была счастливой. Но, увы, в этом я тебе помочь не в силах. Не моя это стезя. К тому же твой Илья идиот. Ну как можно было сдаться за чужое преступление?! Смысл? Разумеется, чтобы показать тебе, какой он герой. А если бы я волею судеб не познакомилась с его женой и все уши тебе не прожужжала о ней — так ты бы уже обивала пороги следственного изолятора. Ты ж у нас святая Людмила: он к тебе в тюрьму не пришел и не заступился за тебя, а ты бы поперлась, только пятки засверкали!
Людмила Гавриловна смотрела на племянницу с восторженным изумлением.
— Вот не зря мы с тобой, Анюта, вели в школе кружок юного детектива. Все-таки воображение я у тебя взрастила… Вот особенно про роман — такая феерическая чушь!
— Ну, о чем я говорила — ты себя не ценишь! Даже предположить не можешь, что у тебя могут быть отношения!
Аня ничего не могла с собой поделать — ее злило вечное Людмилино самоотречение. Доброта, смысла которой ты не понимаешь, может вызывать злость. Аня не понимала! Не понимала, почему она должна помогать Илье — ведь он плоть от плоти той соседской своры, которая не заступилась за Милу тогда… Но та его яростно защищает — дескать, он уже не жил в это время в Емельянове. Пускай не жил, но бывал здесь! И конечно, все знал. Аня видела его в то самое время, видела! Детская память страсть какая цепкая, тебе ли, потомственная учительница Людмила Гавриловна, это не знать! Ах да, наша учительница старается не рассказывать о том, что она столько лет проработала на ниве образования — ведь директор попросил ее это не афишировать. Он принял на работу человека с судимостью! А то, что она пахала в школе за десятерых, — это начальству побоку…
Но почему-то она решилась рассказать об этом посланнице Саввы. Вообще обо всем — взяла и рассказала! Когда надо было гнать что есть мочи этот шлейф предательства семейства Лёвшиных. Боже мой, ну, могла хотя бы денег с них срубить… Нет, она, видите ли, хотела принести пользу! А еще лелеяла тайную надежду, что этот хмырь Лёвшин хочет ее разыскать. Эти девичьи надежды на старости лет вообще за гранью добра и зла! То, что она оправдывает Илью, — это еще можно понять. Но питать розовые иллюзии по поводу Лёвшина… Видите ли, она сама его «впутала», а он «не побоялся и защитил всех нас»… Тогда почему, скажите на милость, этот храбрец слинял, только пятки сверкали, когда от него было нужно просто одно слово: самооборона… Не говоря о том, что Мила не знает главного: Лёвшин и Помелышев практически родня — у них, можно сказать, общий сын. Вот уж кто мог ее вытащить из тюремной передряги! Но не стал светиться перед сволочным предшественником по жене. Или у самого было рыло в пуху, кто знает. А может, не у него, а у его жены? Может, он подкаблучник…
К чему увязать в предположениях! Просто интересно, что запоет Мила, когда узнает, что ее драгоценный двусердечный воспитанник Савва — биологический сын прокурора, ее посадившего? Что, что… уйдет в глухую несознанку. Ведь она, как никто, умеет не знать того, чего не хочет знать.
Сема не зря просил не затевать этот процесс правды. Устраиваясь на работу к Савве, он толком и не понял, что это тот самый великовозрастный мальчик, сыгравший, помимо воли, роковую роль в истории семьи Марченко. Потом сестрица Анна строго указала ему, на кого он работает. Семен поначалу отмахнулся: дескать, и что? Деньги не пахнут. Но Сема всегда так. Сначала ему хочется показаться нахальным циником, потом его швыряет в другие крайности. Ведь в нем борются два начала: их с Аней кровная маменька Горгона и мама по жизни тетя Мила. Биология и душа. Но в случае с вакансией Сема сориентировался быстро. Набросился на Савву с кулаками. Не бог весть какого ума эскапада. Но следующий его выпад был еще глупее — отказался вернуться, когда его позвали! Аня негодовала: «Надо было узнать, что ему понадобилось! Ну разве это не очевидно?!» Семен заявил, что это не его дело — разнюхивать чьи-то грехи. Дескать, пускай эти Лёвшины мучаются теперь неизвестностью! А мне это неинтересно, я всегда найду, куда устроиться.
Интересно, что он и впрямь легко нашел другую работу. И советует Ане унять синдром вендетты. Она-де уже сыграла свою роль в деле «Марилэнда». А Помелышева настигло возмездие — и какая разница чье…
Анна, как она сама считала, не унаследовала от Горгоны ни грамма ее черноты. Просто ей генетически повезло, ведь девочки — в мать отца. То есть в бабулю, чей удар и стал решающим в той великой битве. Когда Мила начинала заводить психоаналитические бредни о том, что-де Анечка с Семочкой подсознательно могут ей не простить убийства Горгоны — ведь мать все же! — Аня закуривала, чтобы слегка потрепать ей нервы, и напоминала, что ведь настоящая убийца — бабушка, упокой ее светлую учительскую душу! Та самая мать отца. Сия прекрасная наследственность бодрила и будоражила. Сема вспылил и забыл. А Аня — нет. Ей мечталось методично и жестоко отомстить Помелышеву своими руками… Но раз кто-то уже подсуетился, так пускай пострадает его сомнительная семейка! Зря, что ли, Анна с упорством, достойным лучшего применения, докапывалась до прокурорской генеалогии?! Qui quaerit, reperit! Кто ищет, тот найдет. Особенно компромат! Аня выхватила из разговорной шелухи, как однажды после заседания совета директоров злополучного «Марилэнда» Помелышев, в очередной раз эквилибрирующий пустыми обещаниями и вышедший сухим из воды, с гнусной ухмылкой заметил: «Дети внебрачные у меня получились удачнее…» Продолжение этой дурацкой рифмы Аня не услышала, но, очевидно, далее должны были следовать законные наследники. Которые, видимо, оказались не столь способны к воровству и коррупции — так надо понимать? Намек был понят правильно, и после энергичных поисков Анна обнаружила «удачного» прокурорского сынка. Помелышев, мерзко гордясь собой, бубнил, что видел сына чуть ли не единственный раз — когда надо было дать разрешение на его вывоз за границу. Выходит, Помело значился в свидетельстве о рождении отпрыска, пускай внебрачного, которое потом, судя по всему, заменили…
Тут помогла подружка Семы, которая работала в архиве ЗАГСа. И вот перед Анной лежал документ о том, что искомый «удачный» сын — тот самый воспитанник Милы… И как теперь отогнать назойливые мысли о том, что в убийстве Помела замешана семейка Лёвшиных! Ищи того, кому выгодно! «Удачный» Савва наверняка упомянут в завещании, не так ли? Деньги к деньгам. А тут еще кризис цивилизации, когда бедные становятся беднее, а богатые богаче…
— Оставь это! — просил Сема. — Ну что тебе эта семейка? Помелышев — сволочь, это да. Но причастность сына ты не докажешь. Ты не следователь, в конце концов! А формально Савва ему не родственник.
— Но ведь мы раскопали их родство! Это уже много!
Аню страшно обижало это Семино неупорство. Этот неазарт, который вечно все обесценивал! Ведь умный парень. Но его никогда не мучило невозможное и несбывшееся. Пресная монотонная жизнь без внутренней пружины… Анна внезапно и только сейчас поняла, что тот выпад против Саввы — это был самый значительный и яркий Семин поступок. И не нужно на него злиться за то, что не полез снова в это дерьмо…
Да и прав Сема, наверное. Сдалась Анюте эта семейка!
Сентябрь умиротворяет? Да. Сентябрь, листья, яблочное вино.
— Мила! — вырвался у Ани почти крик. — Ты что, думаешь, я оставила твоего Илью без присмотра? Думаешь, я просто отстранилась, и все?! Как будто ты меня не знаешь! Я, между прочим, достала секретный телефон наикрутейшей адвокатши. Она с улицы никого не берет обычно! В смысле берет, но за такую сумму, что твоему Илюше не снилась. Мне дали ее контакты за то, что я месяц буду пахать бесплатно, между прочим!
Последовала терапевтическая пауза. Это был фамильный учительский прием семьи Марченко. Эмоциональный всплеск надо гасить тишиной. А продолжать так, как будто его не было.
— Детонька моя, конечно, я знаю, что ты его не бросила! — Мила подняла взгляд от ароматных нарезанных долек и лучилась теплом и спокойной верой. — Я же знаю, что ты у меня хорошая. И Сема тоже. Побузите, а потом все по-доброму сделаете. Если какую занудно-бумажную работу можно на дом взять — привози, я всегда помогу! Ты ж меня обучала.
Аня усмехнулась: мол, надо же, Мила — моя ученица…
И все-таки как же все несправедливо выходит! А Мила терпит. И на жизнь не жалуется.
И возится каждый год с вареньем, с этими яблоками, и не ждет ничего большего… Кажется, даже довольна этим. Подарила Илье в их последнюю встречу семейную реликвию — ленинградскую чашку. Ведь Анин прадед участвовал в прорыве блокады. Бабуля говорила своей дочке: это наследство твое! Береги! Это для тебя и твоего жениха. Вот Мила и подарила… «жениху».
Вот и вся жизнь.
17. Не призрак, но близнец
Василий уж полчаса сидел на скамейке во дворе Настасьи Кирилловны и покорно недоумевал. Несколько дней она то не отвечала на звонки, то отгораживалась вежливым «пока не могу говорить, чтобы не сглазить». Наконец решили встретиться! А то ведь никаких сил больше не было терпеть этот загадочный бойкот. Но по пути Вася получил сообщение — дескать, не спеши, друг ситный! Пережди во дворе, пока я тебе не позвоню…
Загадочность набирала обороты. Она даже слегка царапнула — вроде как Вася примчался помогать, а его на порог не пускают. Это странно. И вообще-то совершенно не в духе радушной хозяйки дома… Но пока он ждал, его мысли утекли далеко от таинственных маневров Насти. Сначала он задумался об Илье, о его нежданной откровенности, о том самом бесе в ребро. С одной стороны, его исповедь — бред сумасшедшего, с другой — есть в ней что-то неуловимо чеховское, что-то от тех маленьких людей русской литературы, которых вдруг потянуло на неуклюжее геройство… И вроде всем от этого геройства плохо — ему самому, семье, друзьям… А все равно градус справедливости на земле от этой безрассудности стал чуточку выше! И в этом смысл. Куда больший, например, чем во всей жизни какого-нибудь торгаша недвижимостью, который всю дорогу гребет под себя…
Потом нахлынули мысли про Агапыча, про то, что он не хочет обращаться к достойному врачу, за которого Вася был готов поручиться. Но нет! «Дай мне хотя бы умереть бесплатно!» — и все в этом духе… Василий не собирался сдаваться, но драгоценное время все равно уходит. Он был потрясен открывшейся ему трагической гранью старины Агапыча — и думал про девочку Анежку и про свою дочь и ее внезапно открывшуюся сердобольность, словно все это было связано невидимой причинно-следственной паутиной. И пока он думал, дверь подъезда Настасьи Кирилловны открылась, и из него вышла женщина, которую Василий… определенно знал когда-то. Когда-то очень давно. Погруженный в свой внутренний поток, он не сразу среагировал — да, и собственно, какая тут могла быть реакция? Сначала он не поверил своим глазам, а потом… женщина быстро прошла к своей машине и скрылась из поля зрения. И тут же позвонила Настя — мол, заходи! Что вообще все это значит?
Именно этот вопрос у него и вырвался, когда он перешагнул порог ее квартиры.
— Да! Ты не ошибся, это Эмма! — возопила почему-то громким шепотом Настасья Кирилловна. — Я сама не совсем понимаю, что происходит! Но она попросила с глазу на глаз… такое у них правило, понимаешь? А так-то она передает тебе огромный привет!
— У них — это у кого?! — изумился Василий. — Прямо масонская ложа тут у вас…
— Она адвокат. Нет, ты представляешь, какая мистика! Та барышня, которая нам помогала в нашей истории с «Марилэндом» — помнишь, я говорила?! Так я ей все-все рассказала, и она так прониклась! Сама она не по уголовщине, но обещала направить меня к «настоящей акуле»! Это ее выражение, ты не думай, я еще не сошла с ума. Ну так и что ты думаешь?! Акулой оказалась Эмма! Я долго не могла в это поверить, я ж толком и фамилию ее не помнила… но глянула фото на сайте — матерь божья! Подруга нашего Ленечки во всей своей красе… Время ее не слишком отредактировало, ты заметил?
— Вот… можешь пробежать глазами преамбулу, если не лень. Но в целом ты в курсе — я же вам голову крепко заморочил.
Вася осторожно взял в руки папку и по своему обыкновению начал листать с середины.
— Ого, как тут у тебя все сложно — формулы какие-то трехэтажные, — бормотал Василий. — Я в этом ничего не понимаю, но выглядит солидно. Прямо диссер настоящий. И копия в ВАК…
— Можешь ерничать про ВАК, но меня столько клеймили чокнутым, что за эти годы я научился наводить лоск. Чтобы клеймить начинали хотя бы не сразу.
Вася вернулся в начало и прочитал заголовок: проект цифрового носителя ментального тела «Анежка».
— А что за Анежка? Ты вроде раньше называл свое детище Save Anima…
— Мы так дочку называли по-домашнему. Неля придумала — и прижилось. Анежка — это чешская святая. Неля попросила меня… чтобы осталась память о нашей девочке. Хотя бы такая. Пусть для большинства этот мой опус — бред собачий, но это то, что останется после меня.
— Агапыч, ты знаешь мое отношение. Я ничего не понимаю в высокой теории, но в твою идею верю. Не представляю, как это можно осуществить, но чувствую, что душа живет всегда. И мне, старому вероисповедальному полукровке, близка мысль о том, что с частицей богочеловеческой можно разговаривать. Вот и все. Мне нравится новое название! И смысл. А старое — его же украл этот щелкопер Савва Лёвшин, ты, надеюсь, в курсе…
— Да хрен с ним. В курсе. Мне это даже лестно.
— Ты ему сам рассказал? Или это проделки Химика?
— Неужели ты думаешь, что на старости лет я начну вместе с Химиком торговать кустарными психоделами! Нет, этим он без меня занимается. Да еще сынка вовлек… На его совести. Он теперь стал болтлив и беспринципен. А ведь какой был человечище…
— Это не он, случайно, оказался оборотнем? — задумчиво поинтересовался Вася. — Хотя я вовсе не это хотел спросить. Я хочу понять наконец, чем я реально могу тебе помочь. С твоей семьей, твоим сыном…
— Реально? То есть мой проект ты все же считаешь ерундой… — горько усмехнулся Агапыч. — Но ты прав, семья важнее. Не беспокойся, я думаю о них постоянно. Я потому перед Соней и перед другими виноват был, что всю денежку, прежде всего, своим в кубышку складывал. Надеюсь, она меня простит… Я боялся не успеть. А о сыне… так я и о нем хотел просить тебя! Нет, сначала Мишку, он у нас крепко-семейный. Но потом думаю — все же без Базилевса не обойдусь! Ты ближе к космосу. Мне все же мечтается, чтобы у дитяти было духовное острие, понимаешь?
— Ты так говоришь, словно он после твоего… допустим, ухода останется полным сиротой, — встревоженно заметил Василий. — Ты что-то недоговариваешь?
— Договариваю, только ты услышь меня. С некоторых пор я мало кому доверяю. Неле я бы доверил ребенка, но поезд ушел. Тебе вот доверяю. Сонечке. Мише — comme si comme ca[11]. Да я и Леньке Сабашникову доверил бы — он, когда надо, был надежным, как лабрадор-спасатель. А своей семье нынешней… да кто их знает! Я им нужен как кормилец, а когда меня не будет, как они себя поведут — одному Богу известно. У них по отцу родня крепкая, а будут ли те моему Ваньке помогать — вопрос, как говорится, в ребро. А жена… это не Неля, она одна не сможет. Слушай, Суббота, об этом мы с тобой не раз поговорим. Это святое. Но сейчас запомни: я прошу тебя найти одного человека. Он занимается проектами на грани фола типа моего. Найти этого типа непросто. Когда-то, в лохматые годы его знал Химик, он мне о нем и рассказал. Этот чел не светится и официально нигде не числится. Помнишь, в советские времена никто не знал имя главного конструктора?
— Старик, давай чего попроще. Без грифа «совершенно секретно»! Я ведь маргинал-фрилансер, куда мне до главных конструкторов…
— И потому как раз тебе и можно это поручить. Тебя не заподозришь в ангажированности — ты ни на кого не работаешь. Найди, пожалуйста, этого человека!
И с этими словами Агапыч извлек спрятанную между листами фотографию.
Василий обескураженно скользнул взглядом по снимку:
— Так мне что, по улицам, что ли, носиться в поисках этой таинственной головы профессора Доуэля? Как его зовут-то хотя бы?
— Если бы я знал, как его зовут, я бы сам его нашел. Он шифруется! И имена у него фальшивые.
— А я, по-твоему, гениальный сыщик?! Агапыч, ты меня переоцениваешь!
— Постой, но я ведь и не обещал легких путей! Да, это задача, быть может, на много лет вперед. У меня не вышло…
— А почему ты с Саввой Лёвшиным не хочешь поделиться своей разработкой? Ведь он занимается тем же самым! Он уже у тебя спер название! Это было бы естественно… раз уж тебе в принципе не жаль с кем-то поделиться своим проектом.
— Не жаль?! А у меня есть выбор?! — возмутился Агапов. — Если я не передам кому-то свою безумную виршу, то она так и погибнет, никем не узнанная. Но я-то знаю, что она может пригодиться в будущем! Даже если всего один мой абзац вдохновит кого-то на истинное открытие — я буду счастлив. Я проживу не зря. А Савва… к сожалению, это не вариант. Он сам как результат неудачного эксперимента в рамках собственного проекта. Вместо души у него другая субстанция. Генно-модифицированная…
Вспомнив Сонины впечатления о Савве, Базилевс согласился. А что ему еще оставалось? В общем-то, ему не было никакого дела до этого сомнительного миллионера. Ему было важно понять, что творится с Агапычем и как сохранить его вместе с анимой и со всеми его гениальными — или бредовыми? — прозрениями, которым еще не настал черед. Но какими бы они ни были, это счастливая частица жизни, когда-то прожитая теплой компанией. Во всех смыслах — золотые годы! И кто знает, может, и правда через сто пятьдесят лет… Но для начала надо накормить гения тем, что есть в доме. Яичницей с помидорами. И с колбасой. И сверху сыр!
16. Qui quaerit, reperit
Сентябрь с его плодоносной тишиной и теплыми красками придает уют любому захолустью. Захолустья в сентябре не существует, есть милый сердцу уголок Емельяново, где еще пахнет печным дымом, яблоками, шарлоткой, старыми книгами, сырым деревом в погребе и разродившейся землей.
Пока грело солнце, они расположились во дворе.
— Ты, как никто, умеешь не знать того, чего не хочешь знать, — медленно произнесла Анна, внутренне кляня себя за то, что все-таки не сдержалась. Не нужно было продолжать этот опасный разговор.
— О чем ты, Анюта? — насторожилась Мила, услужливо подставив племяннице очередную эмалированную миску для нарезанных яблок.
Яблочное вино — это традиция. Ее никак нельзя нарушить. Вино из маленьких красных яблок будет всегда.
— Я о том, что ради тебя человек собирался пойти на убийство.
— Не ради меня. Тебе, видно, просто нравится этот кровожадный мотив, — спокойно отвечала терпеливая Мила, поправляя свою единственную «модную» кофту из бордовой шести. — Но если ты в этом уверена, почему же ты не хочешь ему помочь?
— Я не по уголовным делам, ты знаешь. И вообще-то я простой помощник адвоката.
— Хищение в особо крупных размерах — вполне себе уголовное дело. И когда ты охотилась на Помелышева, ты вполне была готова в нем участвовать. Но когда надо защитить Илью — ты почему-то отстраняешься. Не потому ли, что на самом деле понимаешь, что вовсе не ради меня он в это ввязался?
— Ты всегда умаляешь себя… а ведь ты крутая! — вдруг вырвалось у Ани, хотя она удивилась этакому подростковому прямодушию. — Я ведь хотела бы не просто вытащить Илью. Я мечтаю, чтобы у тебя хотя бы с кем-то получился роман! Хотя бы с ним. И лучше поздно, чем никогда. Потому что ты никогда не была счастливой. Но, увы, в этом я тебе помочь не в силах. Не моя это стезя. К тому же твой Илья идиот. Ну как можно было сдаться за чужое преступление?! Смысл? Разумеется, чтобы показать тебе, какой он герой. А если бы я волею судеб не познакомилась с его женой и все уши тебе не прожужжала о ней — так ты бы уже обивала пороги следственного изолятора. Ты ж у нас святая Людмила: он к тебе в тюрьму не пришел и не заступился за тебя, а ты бы поперлась, только пятки засверкали!
Людмила Гавриловна смотрела на племянницу с восторженным изумлением.
— Вот не зря мы с тобой, Анюта, вели в школе кружок юного детектива. Все-таки воображение я у тебя взрастила… Вот особенно про роман — такая феерическая чушь!
— Ну, о чем я говорила — ты себя не ценишь! Даже предположить не можешь, что у тебя могут быть отношения!
Аня ничего не могла с собой поделать — ее злило вечное Людмилино самоотречение. Доброта, смысла которой ты не понимаешь, может вызывать злость. Аня не понимала! Не понимала, почему она должна помогать Илье — ведь он плоть от плоти той соседской своры, которая не заступилась за Милу тогда… Но та его яростно защищает — дескать, он уже не жил в это время в Емельянове. Пускай не жил, но бывал здесь! И конечно, все знал. Аня видела его в то самое время, видела! Детская память страсть какая цепкая, тебе ли, потомственная учительница Людмила Гавриловна, это не знать! Ах да, наша учительница старается не рассказывать о том, что она столько лет проработала на ниве образования — ведь директор попросил ее это не афишировать. Он принял на работу человека с судимостью! А то, что она пахала в школе за десятерых, — это начальству побоку…
Но почему-то она решилась рассказать об этом посланнице Саввы. Вообще обо всем — взяла и рассказала! Когда надо было гнать что есть мочи этот шлейф предательства семейства Лёвшиных. Боже мой, ну, могла хотя бы денег с них срубить… Нет, она, видите ли, хотела принести пользу! А еще лелеяла тайную надежду, что этот хмырь Лёвшин хочет ее разыскать. Эти девичьи надежды на старости лет вообще за гранью добра и зла! То, что она оправдывает Илью, — это еще можно понять. Но питать розовые иллюзии по поводу Лёвшина… Видите ли, она сама его «впутала», а он «не побоялся и защитил всех нас»… Тогда почему, скажите на милость, этот храбрец слинял, только пятки сверкали, когда от него было нужно просто одно слово: самооборона… Не говоря о том, что Мила не знает главного: Лёвшин и Помелышев практически родня — у них, можно сказать, общий сын. Вот уж кто мог ее вытащить из тюремной передряги! Но не стал светиться перед сволочным предшественником по жене. Или у самого было рыло в пуху, кто знает. А может, не у него, а у его жены? Может, он подкаблучник…
К чему увязать в предположениях! Просто интересно, что запоет Мила, когда узнает, что ее драгоценный двусердечный воспитанник Савва — биологический сын прокурора, ее посадившего? Что, что… уйдет в глухую несознанку. Ведь она, как никто, умеет не знать того, чего не хочет знать.
Сема не зря просил не затевать этот процесс правды. Устраиваясь на работу к Савве, он толком и не понял, что это тот самый великовозрастный мальчик, сыгравший, помимо воли, роковую роль в истории семьи Марченко. Потом сестрица Анна строго указала ему, на кого он работает. Семен поначалу отмахнулся: дескать, и что? Деньги не пахнут. Но Сема всегда так. Сначала ему хочется показаться нахальным циником, потом его швыряет в другие крайности. Ведь в нем борются два начала: их с Аней кровная маменька Горгона и мама по жизни тетя Мила. Биология и душа. Но в случае с вакансией Сема сориентировался быстро. Набросился на Савву с кулаками. Не бог весть какого ума эскапада. Но следующий его выпад был еще глупее — отказался вернуться, когда его позвали! Аня негодовала: «Надо было узнать, что ему понадобилось! Ну разве это не очевидно?!» Семен заявил, что это не его дело — разнюхивать чьи-то грехи. Дескать, пускай эти Лёвшины мучаются теперь неизвестностью! А мне это неинтересно, я всегда найду, куда устроиться.
Интересно, что он и впрямь легко нашел другую работу. И советует Ане унять синдром вендетты. Она-де уже сыграла свою роль в деле «Марилэнда». А Помелышева настигло возмездие — и какая разница чье…
Анна, как она сама считала, не унаследовала от Горгоны ни грамма ее черноты. Просто ей генетически повезло, ведь девочки — в мать отца. То есть в бабулю, чей удар и стал решающим в той великой битве. Когда Мила начинала заводить психоаналитические бредни о том, что-де Анечка с Семочкой подсознательно могут ей не простить убийства Горгоны — ведь мать все же! — Аня закуривала, чтобы слегка потрепать ей нервы, и напоминала, что ведь настоящая убийца — бабушка, упокой ее светлую учительскую душу! Та самая мать отца. Сия прекрасная наследственность бодрила и будоражила. Сема вспылил и забыл. А Аня — нет. Ей мечталось методично и жестоко отомстить Помелышеву своими руками… Но раз кто-то уже подсуетился, так пускай пострадает его сомнительная семейка! Зря, что ли, Анна с упорством, достойным лучшего применения, докапывалась до прокурорской генеалогии?! Qui quaerit, reperit! Кто ищет, тот найдет. Особенно компромат! Аня выхватила из разговорной шелухи, как однажды после заседания совета директоров злополучного «Марилэнда» Помелышев, в очередной раз эквилибрирующий пустыми обещаниями и вышедший сухим из воды, с гнусной ухмылкой заметил: «Дети внебрачные у меня получились удачнее…» Продолжение этой дурацкой рифмы Аня не услышала, но, очевидно, далее должны были следовать законные наследники. Которые, видимо, оказались не столь способны к воровству и коррупции — так надо понимать? Намек был понят правильно, и после энергичных поисков Анна обнаружила «удачного» прокурорского сынка. Помелышев, мерзко гордясь собой, бубнил, что видел сына чуть ли не единственный раз — когда надо было дать разрешение на его вывоз за границу. Выходит, Помело значился в свидетельстве о рождении отпрыска, пускай внебрачного, которое потом, судя по всему, заменили…
Тут помогла подружка Семы, которая работала в архиве ЗАГСа. И вот перед Анной лежал документ о том, что искомый «удачный» сын — тот самый воспитанник Милы… И как теперь отогнать назойливые мысли о том, что в убийстве Помела замешана семейка Лёвшиных! Ищи того, кому выгодно! «Удачный» Савва наверняка упомянут в завещании, не так ли? Деньги к деньгам. А тут еще кризис цивилизации, когда бедные становятся беднее, а богатые богаче…
— Оставь это! — просил Сема. — Ну что тебе эта семейка? Помелышев — сволочь, это да. Но причастность сына ты не докажешь. Ты не следователь, в конце концов! А формально Савва ему не родственник.
— Но ведь мы раскопали их родство! Это уже много!
Аню страшно обижало это Семино неупорство. Этот неазарт, который вечно все обесценивал! Ведь умный парень. Но его никогда не мучило невозможное и несбывшееся. Пресная монотонная жизнь без внутренней пружины… Анна внезапно и только сейчас поняла, что тот выпад против Саввы — это был самый значительный и яркий Семин поступок. И не нужно на него злиться за то, что не полез снова в это дерьмо…
Да и прав Сема, наверное. Сдалась Анюте эта семейка!
Сентябрь умиротворяет? Да. Сентябрь, листья, яблочное вино.
— Мила! — вырвался у Ани почти крик. — Ты что, думаешь, я оставила твоего Илью без присмотра? Думаешь, я просто отстранилась, и все?! Как будто ты меня не знаешь! Я, между прочим, достала секретный телефон наикрутейшей адвокатши. Она с улицы никого не берет обычно! В смысле берет, но за такую сумму, что твоему Илюше не снилась. Мне дали ее контакты за то, что я месяц буду пахать бесплатно, между прочим!
Последовала терапевтическая пауза. Это был фамильный учительский прием семьи Марченко. Эмоциональный всплеск надо гасить тишиной. А продолжать так, как будто его не было.
— Детонька моя, конечно, я знаю, что ты его не бросила! — Мила подняла взгляд от ароматных нарезанных долек и лучилась теплом и спокойной верой. — Я же знаю, что ты у меня хорошая. И Сема тоже. Побузите, а потом все по-доброму сделаете. Если какую занудно-бумажную работу можно на дом взять — привози, я всегда помогу! Ты ж меня обучала.
Аня усмехнулась: мол, надо же, Мила — моя ученица…
И все-таки как же все несправедливо выходит! А Мила терпит. И на жизнь не жалуется.
И возится каждый год с вареньем, с этими яблоками, и не ждет ничего большего… Кажется, даже довольна этим. Подарила Илье в их последнюю встречу семейную реликвию — ленинградскую чашку. Ведь Анин прадед участвовал в прорыве блокады. Бабуля говорила своей дочке: это наследство твое! Береги! Это для тебя и твоего жениха. Вот Мила и подарила… «жениху».
Вот и вся жизнь.
17. Не призрак, но близнец
Василий уж полчаса сидел на скамейке во дворе Настасьи Кирилловны и покорно недоумевал. Несколько дней она то не отвечала на звонки, то отгораживалась вежливым «пока не могу говорить, чтобы не сглазить». Наконец решили встретиться! А то ведь никаких сил больше не было терпеть этот загадочный бойкот. Но по пути Вася получил сообщение — дескать, не спеши, друг ситный! Пережди во дворе, пока я тебе не позвоню…
Загадочность набирала обороты. Она даже слегка царапнула — вроде как Вася примчался помогать, а его на порог не пускают. Это странно. И вообще-то совершенно не в духе радушной хозяйки дома… Но пока он ждал, его мысли утекли далеко от таинственных маневров Насти. Сначала он задумался об Илье, о его нежданной откровенности, о том самом бесе в ребро. С одной стороны, его исповедь — бред сумасшедшего, с другой — есть в ней что-то неуловимо чеховское, что-то от тех маленьких людей русской литературы, которых вдруг потянуло на неуклюжее геройство… И вроде всем от этого геройства плохо — ему самому, семье, друзьям… А все равно градус справедливости на земле от этой безрассудности стал чуточку выше! И в этом смысл. Куда больший, например, чем во всей жизни какого-нибудь торгаша недвижимостью, который всю дорогу гребет под себя…
Потом нахлынули мысли про Агапыча, про то, что он не хочет обращаться к достойному врачу, за которого Вася был готов поручиться. Но нет! «Дай мне хотя бы умереть бесплатно!» — и все в этом духе… Василий не собирался сдаваться, но драгоценное время все равно уходит. Он был потрясен открывшейся ему трагической гранью старины Агапыча — и думал про девочку Анежку и про свою дочь и ее внезапно открывшуюся сердобольность, словно все это было связано невидимой причинно-следственной паутиной. И пока он думал, дверь подъезда Настасьи Кирилловны открылась, и из него вышла женщина, которую Василий… определенно знал когда-то. Когда-то очень давно. Погруженный в свой внутренний поток, он не сразу среагировал — да, и собственно, какая тут могла быть реакция? Сначала он не поверил своим глазам, а потом… женщина быстро прошла к своей машине и скрылась из поля зрения. И тут же позвонила Настя — мол, заходи! Что вообще все это значит?
Именно этот вопрос у него и вырвался, когда он перешагнул порог ее квартиры.
— Да! Ты не ошибся, это Эмма! — возопила почему-то громким шепотом Настасья Кирилловна. — Я сама не совсем понимаю, что происходит! Но она попросила с глазу на глаз… такое у них правило, понимаешь? А так-то она передает тебе огромный привет!
— У них — это у кого?! — изумился Василий. — Прямо масонская ложа тут у вас…
— Она адвокат. Нет, ты представляешь, какая мистика! Та барышня, которая нам помогала в нашей истории с «Марилэндом» — помнишь, я говорила?! Так я ей все-все рассказала, и она так прониклась! Сама она не по уголовщине, но обещала направить меня к «настоящей акуле»! Это ее выражение, ты не думай, я еще не сошла с ума. Ну так и что ты думаешь?! Акулой оказалась Эмма! Я долго не могла в это поверить, я ж толком и фамилию ее не помнила… но глянула фото на сайте — матерь божья! Подруга нашего Ленечки во всей своей красе… Время ее не слишком отредактировало, ты заметил?