Карельский блицкриг

От встречи с ними комбата бог отвел, но вот с финскими диверсантами, которые нет-нет да и оказывались в советском тылу, ему столкнуться пришлось.

Произошло это, когда Любавин возвращался с совещания в штабе корпуса, куда простывший комполка Телегин направил его на доклад вместе со всеми имевшимися в полку разведданными.

– Обстановку ты знаешь лучше всех остальных комбатов, язык у тебя хорошо подвешен, значит, тебе все карты в руки – докладывать командованию о проделанной работе, – напутствовал тот комбата, и он не ударил лицом в грязь.

Как ни был придирчив и требователен начштаба корпуса подполковник Гребенкин, ему не удалось заставить Любавина почувствовать себя «не в своей тарелке», в отличие от представителей других полков.

Окрыленный похвалой начальства, комбат в приподнятом настроении возвращался домой, когда столкнулся с вражескими диверсантами. Вследствие наличия прорех в советской обороне отряд финских лыжников смог незамеченно перейти линию фронта и ударить по идущей в сторону передовой транспортной колонне. Умело создав на дороге затор при помощи нескольких сваленных деревьев, финны подождали, пока возле него образуется хорошая пробка, а потом ударили из автоматов и пулеметов по задним грузовикам.

Среди не ожидавших нападения людей возникла паника, которая быстро захлестнула всю колонну подобно пожару. Спасаясь от вражеского огня, они бросились врассыпную, не помышляя дать отпор напавшему на них финскому отряду.

В столь сложной ситуации не самым лучшим образом показал себя командир боевого охранения, которое сопровождало колонну, капитан Дериглазов. Едва колонна встала, он тотчас потребовал к себе командиров взводов и отделений, чтобы дать им ценные руководящие указания по расчистке дороги.

Заметили ли финские снайперы движение командиров или это была чистая случайность, которая бывает на войне сплошь и рядом, трудно сказать. Но едва только командиры собрались возле «эмки» капитана Дериглазова, как по ним тотчас ударили вражеские автоматчики, убив или ранив практически всех из них.

По счастливой случайности Любавин не пошел на зов капитана Дериглазова. Идти до его «эмки» было далеко, да и не входил старший лейтенант в число подчиненных капитана. Когда же все застрочило и завертелось, поддавшись общему испугу, Любавин соскочил с грузовика на землю, но быстро опомнился и принялся оценивать сложившуюся ситуацию.

Упавшим в снег солдатам нужна была команда. Необходимо было показать им присутствие среди них командира, успокоить, приободрить и заставить сражаться с малочисленным противником. Любавин уже собирался подать команду, но его опередили.

Всегда хорошо, когда есть человек, который в сложной ситуации не испугается, быстро сориентируется в происходящем и возьмет управление людьми на себя. Но очень плохо, если он будет это делать по заученному шаблону, который совершенно не отвечает сложившейся обстановке.

Человеком, который опередил Любимова, был батальонный комиссар Шепеленко. В силу своей специфики, он не нашел ничего лучшего, как приказать лежащим солдатам приготовиться к штыковой атаке противника. В создавшейся ситуации лобовая атака засевших в молодом ельнике вражеских автоматчиков была обречена на провал, но Шепеленко продолжал кричать на людей, требуя выполнения своего приказа.

Нужно иметь большое мужество, чтобы в трудный час решить взять на себя командование людьми и отдать им приказ к атаке, но втрое больше оно необходимо тому, кто решится его отменить.

Что толкнуло Василия на этот шаг, он и сам толком не знал. Возможно, сказался опыт предыдущих боев, во всей красе показавший ему, как непродуманные действия приводят к неоправданным людскими потерям. Возможно, в тот момент проявилась ответственность командира за жизни своих подчиненных. Возможно, что-то ещё, но не успели стрелки примкнуть штыки к винтовкам и подняться во весь рост, как Любавин шагнул вперед и громким, хорошо поставленным голосом приказал:

– Отставить атаку!

В этот момент решалось многое, если не почти всё. Подчинятся ли его команде солдаты, признают ли они право постороннего командира командовать собой, и тогда рисунок боя кардинально менялся, или, повинуясь команде комиссара, они пойдут под вражеские пули ради выполнения его приказа.

Очень может быть, что в голосе старшего лейтенанта была слышна командирская сталь, повинуясь которой приподнявшиеся со снега бойцы послушно рухнули обратно, выжидая дальнейшей команды, и она последовала незамедлительно.

– Рота! Слушай мою команду, по врагу слева от дороги беглый огонь! – выкрикнул Любавин, и тотчас по молодому ельнику, где расположились финские лыжники, захлопали недружные выстрелы.

К огромному счастью для Василия, пришедший в себя батальонный комиссар не стал пытаться криками оспорить его команды, а решил разобраться с самозванцем на месте. Выхватив из кобуры ТТ, он стал мелкими перебежками перебираться к тому месту, где находился Любавин, решив лично уничтожить вражеского диверсанта и провокатора, одетого в советскую форму.

Знай это, Василий попытался бы обезопасить себя от лихой комиссарской пули, но в этот момент он был занят делом. Оно заключалось в приведении в чувство минометного расчета, распластавшегося на дороге неподалеку от него.

По стечению обстоятельств, на момент нападения финнов грузовик, на котором ехал комбат, остановился рядом с минометчиками. Когда началась стрельба, позабыв обо всем, бойцы дружно упали в снег и все время лежали, не смея поднять голов.

– Встать! Встать, кому я сказал! – грозно приказал Любавин, подойдя к порядком перетрусившему расчету.

Вид командира, стоявшего рядом с ними и нисколько не боявшегося свиста вражеских пуль, подействовал на бойцов ничуть не меньше, чем крик и его агрессивная поза со сжатыми кулаками. Чувство стыда перебороло страх смерти, и минометчики послушно поднялись на ноги, с удивлением и некоторым опасением, поглядывая на старшего лейтенанта.

– Миномет к бою! – отдал приказ Любавин, и минометчики стали лихорадочно устанавливать свой батальонный 82-миллиметровый миномет.

Пока расчет соединял ствол с плитой и двуногой, комбат яростно теребил лоток с минами, который по закону подлости никак не хотел открываться. Справиться с возникшей проблемой помог удар рукоятки нагана, который Василий запихнул в карман полушубка.

Когда разъяренный батальонный комиссар добрался до Любавина, расчет был уже готов к бою. Комбат уже поднес мину к стволу, как за его спиной раздался громкий крик:

– Руки вверх!

Минута для выяснения отношений была выбрана крайне неподходящая. Все решали секунды, и вместо того чтобы поднять руки, Василий их разжал и, присев на корточки, зажал уши ладонями.

Хлопок выстрела и закрытые уши не позволили ему услышать щелчок, исходящий со стороны комиссара. Разгневанный тем, что диверсант отказывается подчиниться его приказу, он яростно щелкал спусковым крючком, но выстрела не было.

Впопыхах политработник забыл снять оружие с предохранителя, и эта оплошность спасла жизнь Василию. Полностью погруженный в схватку боя, он с жадностью смотрел за траекторией полета мины и, когда она ушла в перелет, приказал изменить прицел.

Только после третьего выстрела, когда цинк с минами опустел, до батальонного комиссара дошел смысл действий Любавина, и он опустил так и не выстреливший пистолет.

Из трех выпущенных по противнику мин только одна упала в районе ельника, но и этого было достаточно, чтобы внести коренной перелом в ход боя. Появление у противника пусть даже одного миномета моментально отбило охоту у финнов продолжать бой. Воспользовавшись возникшей паузой в работе минометного расчета, лыжники стали торопливо покидать свою позицию. Одно дело вести огневую дуэль с мосинскими винтовками и совсем иное – играть в «пятнашки» с минами.

Расчет успел опустошить еще один лоток с минами, когда солдаты по команде Любавина пошли в штыковую атаку. Момент оказался благоприятным, так как подниматься и отходить из зоны обстрела для лыжников противника было довольно сложно.

Возникла спешка, результатом которой было оставление финнами четырех своих товарищей, погибших от осколков мин и пуль. Еще двое были ранены, что, впрочем, не помешало им уйти с места боя.

Помимо тел убитых диверсантов советским бойцам достались в качестве трофея два финских автомата, которыми был вооружен каждый лыжник. Обнаружившие их солдаты с большим интересом рассматривали необычное для себя оружие, благодаря которому вражеские диверсанты могли нанести столь серьезный ущерб колонне.

Именно эти трофеи доставили в дальнейшем много хлопот старшему лейтенанту. Чуть было не погубивший солдат убийственной атакой батальонный комиссар Шепеленко составил рапорт, в котором успех в отражении нападения финских лыжников на конвой приписал полностью себе. А чтобы Любавин не смог претендовать на правду, он прибег к праву «первого плевка», написав в особый отдел о неподобающем поведении во время боя старшего лейтенанта.

«Первый плевок» являлся действенным и безотказным способом. Был ли прав или не прав тот, в которого плюнули, в этом случае было неважно. Главное заключалось в том, что он должен был оттираться от попавшей на него слюны, оправдываться, а это существенно подрывало его моральные и правовые позиции.

В пасквиле, умело составленном комиссаром, говорилось, что старший лейтенант самовольно вмешался в руководство боя, при этом проявив не только полную некомпетентность в командовании, но и откровенную трусость, сорвав штыковую атаку солдат.


Далее говорилось, что только решительные и грамотные действия комиссара Шепеленко предотвратили развитие паники и помогли солдатам одержать победу над врагом.

Кроме этого, донесение было обильно сдобрено различными политическими штампами, типа того, что отказ от штыковой атаки не позволил советским солдатам проявить в бою свою пролетарскую храбрость и не позволил им разгромить проклятых белофиннов, чем нанес большой моральный вред их молодым душам и породил сомнения в правильности действий политработников.

Вся эта галиматья, уложенная на восемь с половиной страниц мелким почерком, представляла собой серьезную угрозу для Любавина. Получив сигнал сверху, полковой особист решил взять его в полный оборот. Весь его вид во время беседы-допроса говорил о том, что приговор Василию уже вынесен и не сегодня, так завтра он станет лагерной пылью.

Многие от подобного обращения срывались в крик и говорили много лишнего, чего, собственно, и добивался особист, однако с Любавиным этот номер у него не прошел. Полностью подавив в своей душе всякие чувства, Василий отвечал на вопросы особиста спокойно и кратко, не дав тому ни единого повода обвинить командира в неуважении к себе и двояко истолковать полученные ответы.

Около пятидесяти минут дознаватель требовательно перебирал биографию молодого лейтенанта, перетрясал факты, изложенные в донесении Шепеленко, а также оказывал откровенное давление на Любавина, пытаясь заставить того нервничать, но тот уверенно держался выбранной линии поведения. Наконец, особист сам потерял терпение и, пообещав Василию обязательно вывести того на чистую воду, отпустил командира.

Возможно, что его слова не оказались бы пустым звуком, но этого не случилось. На свое счастье, обнаружив автоматы, Василий составил донесение в штаб полка, в котором указал фамилии солдат минометного расчета, в присутствии которых он проводил осмотр трофейного оружия.

Кроме этого, копию своего донесения он отправил в штаб корпуса на имя комдива Рокоссовского. Этим Любавин надеялся разрешить спор, возникший между ним и комдивом в автомобиле по пути в Каменск.

Рапорты и донесения простых командиров идут гораздо медленнее, чем письма комиссаров в особый отдел, но рано или поздно и они достигают своих адресатов. Полковой дознаватель уже готовился к новому допросу Любавина, когда ему позвонили от самого старшего майора государственной безопасности товарища Кумпорадзе.

Узнав, что кроме сигнала Шепеленко никаких других материалов на Любавина нет, высокое командование посоветовало особисту не биться своей задней частью тела об асфальт и временно оставить комбата в покое.

– Пусть пока работает. Пусть наступление готовит, а там видно будет… – многозначительно проквакала трубка, и, утерев обильный липкий пот с покатого лба, особист принял сказанные старшим майором слова к исполнению.

Весь январь на Карельском перешейке было относительное затишье, чего нельзя было сказать о Западной Карелии. Там особая бригада полковника Талвела, пользуясь кризисом части соединений 8-й армии, пыталась если не разгромить полк Попцова, то хотя бы раздробить его на несколько частей.

Батальон майора Луники, а точнее сказать капитана Кривцова, заменившего выбывшего по ранению комбата, находился на самом острие обороны полка. В сложившейся обстановке самым простым и действенным решением был бы отвод батальона с западного берега озера. После разгрома полка полковника Туровцева захваченный майором Луникой плацдарм уже не имел никакой ценности, превратившись в чемодан без ручки, который невозможно нести. Однако репрессии, проводимые в тылу комкором Штерном, полностью парализовали у верховного командования армии способности к здравому мышлению. На все просьбы комполка о необходимости принятия решения высокое командование отвечало только одно: «Ждите и держитесь!»

Ожидание решения затянулось до полутора недель, чем не преминул воспользоваться полковник Талвела. Сначала он по максиму использовал свой численный перевес в разгроме соседа, а затем обрушился и на полк Попцова.

Произошло это в первых числах января, когда после новогоднего снегопада ударили сильные морозы. Сама природа выступала на стороне финнов, чьи лыжные соединения без особого труда просочились сквозь лесные чащобы и попытались отрезать полк от остальных подразделений дивизии.

Постоянные наскоки финских лыжников, а также трудные природные условия, создавали серьезные трудности для того, чтобы быстро вернуть контроль над единственной дорогой и разорвать вражеское кольцо вокруг полка. Многие, как по ту сторону кольца, так и по другую, искренне считали его прорыв делом скорого времени. Однако дни проходили один за другим, а ничего не происходило. С каждым днем финны все крепче сжимали тиски блокады вокруг позиций полка, силы которого неудержимо таяли.

Причин, приведших к подобному положению, было несколько. Во-первых, у дивизии элементарно не было сил для прорыва вражеской блокады. Растратив все свои резервы во время наступления, она еще могла сдерживать удары наседающего противника, но вот организовать, пусть даже локальное контрнаступление, ей было не по силам.

Естественно, можно было попытаться прорвать окружение врага совместно, встречным ударом полка Попцова и полка подполковника Неваляшкина. Штабисты дивизии давали высокие шансы такому прорыву, но этот вариант подразумевал оставление прежних позиций, что совершенно не устраивало комкора Штерна.

Отсылая в Москву рапорты об успешном восстановлении дисциплины в 8-й армии, Григорий Михайлович не допускал и мысли об отводе, пусть даже ради спасения окруженных войск.

– Как расценит товарищ Сталин и нарком Ворошилов подобное известие? Однозначно отрицательно, и будут абсолютно правы. Нельзя писать о стабилизации положения на фронте и одновременно отводить войска из-за угрозы окружения. Настоящие советские красноармейцы и командиры, в отличие от трусов и паникеров, смогут с честью преодолеть оказавшиеся на их пути трудности. Передайте им приказ держаться и ждать помощи, – приказал Штерн комдиву Беляеву. Напуганный судьбой полковника Туровцева, тот боялся спорить с посланцем Москвы, смиренно выполняя его волю.

Подобная пассивность обернулась большим горем. Пользуясь отсутствием активности со стороны противника, финны приступили к дроблению попавшего в окружение полка и вскоре добились серьезных успехов, отрезав батальоны Зорькина и Кривцова от остальных сил полка.

Эта новая блокада сразу сказалась на моральном состоянии солдат окруженных противником батальонов.

– Наверно, где-то в русском штабе сидит наш шпион, который тайно помогает нам, удерживая противника от активных действий, – шутил полковник Талвела, обращаясь к майору Аскелилле. – Будьте внимательны. Ваша главная задача не дать русским прорвать кольцо окружения, и тогда голод и холод сделают за нас всю работу. Нам не придется тратить на них пули и снаряды и подвергать риску смерти жизни наших солдат.

Расчет финского полковника был абсолютно верным. Когда по прошествию времени финны атаковали с двух сторон позиции батальона капитана Зорькина, они смогли легко сломить сопротивление третий день ничего не евших солдат.

Всего в этом бою финны захватили в плен чуть больше ста человек. По приказу майора Аскелиллы, их построили в колонну и погнали в многокилометровый переход, ставший для многих из них последним. Всего к конечному пункту прибыло сорок восемь человек, остальные пленные остались лежать на обочинах дороги.

Ничуть не лучше оказалась судьба раненых и больных, находившихся на батальонном медицинском пункте капитана Зорькина. Все они были убиты финнами, не желавшими обременять себя заботами о раненых солдатах противника. В целях экономии патронов защитники Суоми расправлялись с беззащитными людьми штыками, прикладами своих винтовок и ножами.

Медсестер, пытавшихся защищать своих раненых и больных, финны подвергли изощренным надругательствам. Сорвав с них одежду, они сначала изнасиловали их, а затем избили, отрезали им груди и, исколов штыками, бросили умирать на морозе.

Лишь малая часть батальона капитана Зорькина сумела по льду пробиться на позиции батальона капитана Кривцова. В этот день он также подвергся атаке неприятеля, но сумел выстоять благодаря своему бывшему комбату Лунике. Будучи рачительным командиром, он создал дополнительный запас продовольствия и провианта. Этот прощальный подарок комбата помог его солдатам преподнести неприятный сюрприз полковнику Талвеле, посчитавшему, что дело уже в шляпе.

Как бы яростно ни атаковали финские солдаты позиции батальона, везде они натыкались на яростное сопротивление красноармейцев и были вынуждены отступить. За свои неудачные действия майор Аскелилла был подвергнут унизительной критике со стороны командования, но не было радости и в стане победителя. После того как враг был отбит и наступила пора подводить итоги, между Ильей Роговым и капитаном Кривцовым состоялся разговор относительно дальнейших действий.

Рогов был единственным командиром рот и взводов, кто смог прийти в блиндаж комбата. Остальные командиры были либо ранены, либо убиты.

Отношения Рогова с новым комбатом не сложились с первого дня, как тот принял батальон. В отличие от вдумчивого и рассудительного Луники, Кривцов считал, что командир должен проявлять к своим подчиненным принципиальность и требовательность. Только боевые действия сглаживали острые углы между комбатом и его подчиненными, теперь наступило время поговорить по душам.

– Послушай, Кривцов, еще одна такая атака и всему батальону конец. Боеприпасы на исходе, продуктов нет. Сегодня мои бойцы съели последние сухари, и завтра придется перейти на подножный корм. Пока люди еще могут держать оружие, пока они могут сражаться, надо прорываться к Попцову, – выложил Рогов горькую правду комбату, но тот не захотел его слышать.

– Опасные разговорчики ведете, капитан Рогов! У меня есть приказ комполка держать оборону и ждать прихода помощи, и пока я не получу другого приказа, батальон не сдвинется с места и точка!

Кривцов был на голову ниже Ильи и от того испытывал определенное раздражение во время разговора с ним. Пытаясь придать себе большей уверенности, он положил обе руки на поясной ремень, считая, что такая поза должна устрашить собеседника, но Рогов просто не обратил внимания на это.

– И ради выполнения приказа, который давно уже не соответствует сложившейся обстановке, ты намерен сидеть и ждать, когда финны разобьют нас, как разбили батальон капитана Зорькина? Чьи солдаты от голода оружие в руках держать не могли. Пойми ты, прорвемся к Попцову, сохраним людей, останемся силой, а иначе они нас поодиночке передавят, – убеждал Илья собеседника.

– Куда прорываться?! Через финский заслон с пулеметами, не имея огневой поддержки. И сколько ты при этом народу положишь?

– Никто не говорит, что нужно пробиваться через заслон с пулеметами. Мои охотники Бармин и Сухов уверяют, что финнов можно по темноте обойти, было бы желание.

– Так вот такого желания у меня нет и никогда не будет! Ты меня понял? – напыжился Кривцов и для острастки положил руку на кобуру.