Каменные небеса
Часть 38 из 41 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И тут ты понимаешь. Тот большой кристалл, который хочет имитировать Нэссун, – оникс. Тебе нужен ключ, чтобы запустить Врата; это Алебастр тебе сказал. Чего не сказал тебе Алебастр, козел бесполезный, что есть множество вероятных типов ключей. Когда он распорол Спокойствие Разломом, он использовал сеть, составленную из всех узловиков вблизи него, вероятно, потому, что сам оникс мгновенно превратил бы его в камень. Узловики были меньшей заменой оникса – резервным ключом.
В первый раз, когда ты соединила орогенов нижней Кастримы, ты не понимала, что делаешь, но он понимал, что оникс слишком велик для тебя, чтобы тогда схватить его напрямую. У тебя не было ни гибкости, ни изобретательности Алебастра. Он учил тебя более безопасно.
Однако Нэссун – та ученица, какой всегда желал Алебастр. Она даже достать до Врат Обелисков прежде не могла – до сих пор они были твоими, – но пока ты потрясенно, в ужасе наблюдаешь, как она тянется за пределы сети резервного ключа, находя другие обелиски и связывая их один за другим. Это медленнее, чем было бы с ониксом, но ты видишь, что это не менее эффективно. Это работает. Апатит, связан и присоединен. Сардоникс, посылающий короткие импульсы оттуда, где парит где-то за пределами видимости, где-то над южным морем. Нефрит…
Нэссун откроет Врата.
Ты отстраняешь Тонки.
– Отойдите как можно дальше от меня. Все.
Тонки не тратит времени на споры – глаза ее распахиваются, она оборачивается и бежит прочь. Ты слышишь, что она кричит остальным. Слышишь, как спорит Данель. Потом ты уже не можешь уделять им внимания.
Нэссун откроет Врата, превратится в камень и умрет.
Только одно может остановить сеть обелисков Нэссун – оникс. Но тебе нужно прежде всего дотянуться до него, а он на той стороне планеты, на полпути между Кастримой и Реннанисом, где ты его оставила. Когда-то давным-давно в Верхней Кастриме он призвал тебя к себе. Но осмелишься ли ты ждать этого сейчас, когда Нэссун берет контроль над всеми фрагментами Врат? Ты должна первой дотянуться до оникса. Для этого тебе нужна магия – куда больше, чем ты сможешь собрать сама, без единственного обелиска на своей стороне.
Берилл, гематит, иолит…
Она погибнет прямо у тебя на глазах, если ты не сделаешь чего-нибудь. Ты лихорадочно шаришь сознанием в земле. Сердечник стоит на вулкане, может, тебе удастся…
Подожди-ка. Что-то привлекает твое внимание наверх, к жерлу вулкана. Под землей, но ближе. Где-то под городом ты чувствуешь сеть. Линии магии, спряденные вместе, поддерживающие друг друга, уходящие корнями вглубь, чтобы вытянуть еще больше… Она слабая. Мучительная. И когда ты прикасаешься к ней, на задворках твоего разума слышится знакомое мерзкое жужжание. Одно, другое, третье…
Ах да. Сеть, которую ты нашла, – Стражи, их почти тысяча. Ржавь. Конечно же. Ты никогда прежде сознательно не искала их магии, но впервые ты понимаешь, что такое это жужжание – какая-то часть тебя, еще до обучения у Алебастра, ощущала чуждость магии в них. Это знание посылает резкий, почти парализующий импульс страха, пронзающий тебя. Их сеть близка, ее легко схватить, но если ты это сделаешь, то что не даст этим Стражам хлынуть из Уоррента, как разозленные осы из потревоженного гнезда? Тебе проблем мало?
Нэссун стонет наверху своего пилона. К своему потрясению, ты… Злой Земля, ты видишь магию вокруг нее, в ней, она начинает вспыхивать, как искры, сыплющиеся на пропитанную маслом растопку. Она горит у тебя в сознании, ее вес становится чуть больше.
Кианит, ортоклаз, скаполит…
И внезапно твой страх исчезает, поскольку ты нужна твоей девочке. Ты расставляешь ноги. Ты тянешься к найденной тобой сети, Стражи там или что. Ты рычишь сквозь зубы и хватаешь все. Стражи. Нити, уходящие от их сэссапин в глубину, и тянешь столько проходящей по ним магии, сколько можешь.
Сами железные осколки, крохотные вместилища воли Злого Земли. Ты присваиваешь их все, крепко запрягаешь и берешь.
И где-то в глубине Уоррента Стражи кричат, просыпаясь и корчась в своих ячейках, хватаются за головы, когда ты делаешь с каждым из них то, что некогда Алебастр сделал со своим Стражем. Это то, что Нэссун жаждала для Шаффы… только в том, как ты это делаешь, нет доброты. В тебе нет ненависти к ним, тебе просто все равно. Ты вырываешь железо из их мозгов и каждую каплю серебра из пространства между их клетками – и чувствуя, как они кристаллизуются и умирают, ты, в конце концов, получаешь достаточно магии из своей самодельной сети, чтобы дотянуться до оникса.
Он прислушивается к твоему прикосновению далеко над запорошенным пеплом Спокойствием. Ты падаешь в него, в отчаянии погружаясь в темноту, чтобы доказать свою правоту.
Пожалуйста, умоляешь ты.
Он обдумывает просьбу. Это не слова и не ощущения. Ты просто знаешь, что он размышляет. В ответ он изучает тебя – твой страх, твой гнев, твою решимость все исправить.
Ах – последнее получает резонанс. Ты знаешь, что тебя снова изучают, более пристально и скептически, поскольку твоя последняя просьба была несерьезной. (Просто уничтожить город? Уж тебе-то из всех людей не нужны для этого Врата.) Но на сей раз оникс находит в тебе нечто иное: страх за своих. Боязнь провала. Страх, сопровождающий все необходимые перемены. И под всем этим – неутолимая необходимость сделать мир лучше.
Где-то далеко миллиарды умирающих существ шевелятся, когда оникс испускает низкий, сотрясающий землю звук и вступает в сеть. Наверху своего пилона, под пульсацией обелисков Нэссун ощущает эту далекую вновь оживающую тьму как предостережение. Но она слишком поглощена сборкой – слишком много обелисков ныне наполняют ее. Она не может отвлечься от работы.
И по мере того как каждый из двухсот пятидесяти шести обелисков по очереди сдается ей, и когда она открывает глаза, чтобы посмотреть на Луну, которую она хочет беспрепятственно пропустить и вместо этого готовится обрушить всю мощь Планетарного Движителя на мир и его людей, чтобы преобразить их, как однажды сделал это я…
…она думает о Шаффе.
В такие моменты никого нельзя сбить с толку. Невозможно видеть только то, что хочешь видеть, когда сила, способная изменить мир, рикошетом отдается в разуме, душе и пространстве между клетками; о, я узнал это задолго до тебя. Невозможно не понимать, что Нэссун знала Шаффу едва ли дольше года и не знает его по-настоящему, с учетом того, какую часть себя он потерял. Невозможно не понимать, что она цепляется за него потому, что больше у нее никого нет…
Но вместе с ее решимостью в ее сознании возникает проблеск сомнения. Не более. Даже и не мысль. Но он шепчет: Неужели у тебя действительно больше никого нет? Неужели никому, кроме Шаффы, во всем мире нет до тебя дела?
И я вижу, как Нэссун медлит, ее пальцы сжимаются и маленькое личико напряженно хмурится, даже когда Врата Обелисков собираются окончательно. Я наблюдаю выстраивание вокруг нее дрожащих невообразимых энергий. Я утратил возможность управлять ими десятки тысяч лет назад, но все еще могу их видеть. Это арканохимическая матрица, которую ты считаешь просто коричневым камнем, и энергетическое состояние, создающее ее, выстраивается замечательно.
Я вижу, что и ты это замечаешь, и сразу же понимаю, что это значит. Я вижу, как ты рычишь и разносишь стену между тобой и дочерью, даже не замечая по ходу дела, что твои пальцы превращаются в камень. Я вижу, как ты бежишь к основанию лестницы пилона и кричишь ей:
– Нэссун!
И в ответ на твой внезапный, дикий, неотвратимый призыв наверху из ниоткуда с громким гулом возникает оникс.
Этот гул – низкий, от которого дрожат кости, – невероятен. Хлопок воздуха, вытесненного им, достаточно оглушителен, чтобы сбить с ног и тебя, и Нэссун. Она кричит и сползает на несколько ступенек, оказываясь на опасной грани утраты контроля над Вратами, поскольку взрыв бьет по ее концентрации. Ты кричишь, поскольку удар заставляет тебя заметить твое левое предплечье – каменное, и ключицу – каменную и левую стопу и щиколотку.
Но ты стискиваешь зубы. Больше ты не ощущаешь боли – только за дочь. Хватит тебе и одной боли. У нее Врата – но у тебя оникс, и когда ты смотришь на нее, на Луну, зло глядящую сквозь свою дымчатую прозрачность, на льдистый зрак в склеральном черном океане, ты знаешь, что тебе делать.
При помощи оникса ты тянешься через половину планеты и всаживаешь эпицентр своего намерения в рану мира. Разлом содрогается, когда ты требуешь все до капли его тепло и кинетическое бурление, и ты вздрагиваешь под приливом такой мощи, что на мгновение тебе кажется, что ты выблюешь ее всепожирающим потоком лавы.
Но оникс сейчас – часть тебя. Безразличный к твоим конвульсиям – поскольку ты сучишь ногами, изо рта у тебя идет пена, – он берет, отводит и уравновешивает силу Разлома с легкостью, посрамляющей тебя. Автоматически он связывается с обелисками, так удобно оказавшимися поблизости, с сетью, которую Нэссун собрала, чтобы попытаться продублировать силу оникса. Но дубль имеет лишь силу, не волю, в отличие от оникса. У сети нет программы. Оникс забирает двадцать семь обелисков и тут же начинает вгрызаться в остальную сеть обелисков Нэссун.
Но здесь его воля больше не первостепенна. Нэссун чувствует ее. Сражается с ней. Она решительна не менее тебя. И ею тоже движет любовь – как тобой любовь к ней, так ею – любовь к Шаффе.
Я люблю вас обеих. Как я не могу, после всего? Я все еще человек, в конце концов, и это битва за будущее мира. Чудовищное и величественное событие, свидетелем которого являюсь я.
Это и есть битва, линия против линии, щупальце против щупальца магии. Титанические энергии Врат, Разлома хлещут и дрожат вокруг вас обеих цилиндрическим северным сиянием энергий и цветов, видимый свет уходит в длины волн за пределами видимого спектра. (Эти энергии резонируют в тебе, там, где настройка уже закончена, и все еще осциллируют в Нэссун – хотя ее волновая форма начала оплывать.) Это оникс и Разлом против Врат, ты против нее, и весь Сердечник трепещет от грубой силы всего этого. В темных залах Уоррента, среди драгоценных тел Стражей стонут стены и трескаются потолки, осыпая пол пылью и обломками камня. Нэссун пытается притянуть к себе магию, что осталась во Вратах, чтобы обратить ее на всех вокруг тебя и всех за ними, – и, наконец, наконец ты понимаешь, что она пытается превратить всех в ржавых камнеедов. Ты же в это время тянулась вверх, чтобы поймать Луну и, возможно, дать человечеству второй шанс. Но каждой из вас, чтобы достичь своей цели, понадобятся и Врата, и оникс, и дополнительное топливо Разлома.
Эта патовая ситуация не может продолжаться вечно. Врата не могут вечно поддерживать связь, и оникс не может вечно сдерживать хаос Разлома – и два человеческих существа, какими бы могущественными и волевыми они ни были, не могут так долго выдерживать магию.
И тут оно случается. Ты вскрикиваешь, когда ощущаешь перемену, резко встающую на место: Нэссун. Магия ее вещества полностью выстроена, кристаллизация началась. В отчаянии и чисто инстинктивно ты хватаешь часть энергии, которая пытается трансформировать ее, и отшвыриваешь в сторону, хотя это лишь отсрочка неизбежного. В океане слишком близко к Сердечнику раздается глубокий толчок, который даже стабилизаторы гор не выдержат. На западе со дна океана поднимается гора в форме ножа; на востоке встает другая, с шипением испуская пар своего рождения. Нэссун, рыча от отчаяния, цепляется за эти новые источники силы, вытягивая из них тепло и буйство, обе они трескаются и рассыпаются. Стабилизаторы выравнивают океан, предотвращая цунами, но и все. Они не были созданы для этого. Еще – и Сердечник развалится.
– Нэссун! – снова кричишь ты в агонии. Она не может тебя слышать. Но даже отсюда ты видишь, что пальцы ее левой руки стали коричневыми и каменистыми, как твои собственные. Ты откуда-то знаешь, что и она это понимает. Она сделала выбор. Она готова к неизбежности собственной смерти.
Но не ты. О Земля, ты просто не способна видеть, как гибнет твое дитя.
И ты… сдаешься.
Мне больно смотреть на твое лицо, поскольку я знаю, чего тебе стоит отказаться от мечты Алебастра – и твоей. Ты так хотела сделать мир лучше для Нэссун. Но больше всего другого ты хочешь, чтобы твой последний ребенок жил… и ты делаешь выбор. Продолжать борьбу – погубить вас обеих. Единственный способ победить – прекратить борьбу.
Прости Иссун. Мне так жаль. Прощай.
Нэссун ахает, ее глаза распахиваются, когда она ощущает, что твое давление на Врата – на нее, когда ты переводишь все жуткие трансформирующие завитки магии на себя – внезапно ослабевает. Оникс останавливается в своем натиске, мерцая в такт с десятками обелисков, которые подчинил; наполняющая его энергия должна, обязана быть израсходована. Но еще миг, однако, он продержится. Стабилизирующая магия в конце концов успокаивает океан вокруг Сердечника. Этот единственный, застывший момент мир ждет, в оцепенении и напряжении. Она оборачивается.
– Нэссун, – говоришь ты. Это шепот. Ты на нижних ступенях пилона, пытаешься дотянуться к ней, но этого не будет. Твоя рука полностью окаменела, и твой торс каменеет. Твои каменные стопы беспомощно скользят по гладкому материалу, затем замирают, когда остальная часть твоих ног каменеет. Оставшейся стопой ты еще можешь отталкиваться, но камень твоего тела тяжел; карабкаться не очень получается.
Она сводит брови. Ты смотришь на нее, и это поражает тебя. Твоя маленькая девочка. Такая большая здесь, под ониксом и Луной. Такая могущественная. Такая красивая. И ты не можешь сдержаться – ты ударяешься в слезы при виде нее.
Ты смеешься, хотя одно твое легкое окаменело, и вместо смеха слышен лишь тихий свист. Как же она, ржавь, великолепна, твоя маленькая девочка. Ты горда, что уступила ее силе.
Она втягивает воздух, глаза ее распахиваются, словно она не верит тому, что видит: ее мать, такая пугающая, на земле. Пытается двигаться на каменных ногах. Лицо, мокрое от слез. Улыбается. Ты прежде никогда ей не улыбалась.
И тут трансформация захватывает твое лицо и ты перестаешь существовать.
Ты все еще здесь физически, коричневый песчаник, замерший на нижних ступенях с намеком на улыбку на полуоформленных губах. Твои слезы по-прежнему здесь, сверкают на камне. Она не может отвести глаз от них.
Она смотрит на них и втягивает долгий, долгий вдох, потому что внезапно не остается ничего, ничего внутри нее, она убила своего отца и свою мать, и Шаффа умирает, и ничего не осталось, ничего, мир только забирает, и забирает, и забирает у нее, и не оставляет ничего…
Но она не может отвести глаз от твоих предсмертных слез.
Потому что мир, в конце концов, брал, брал и брал и у тебя тоже. Она это знает. И все же, по какой-то причине, которой она, думает, не поймет никогда… даже когда ты умирала, ты тянулась к Луне.
И к ней.
Она пронзительно кричит. Обхватывает голову руками, одна из которых наполовину камень. Падает на колени под весом своего горя, тяжкого, как вся планета.
Оникс, терпеливый и нетерпящий, осознающий все, но бесстрастный, касается ее. Она единственный оставшийся компонент Врат, который имеет функционирующую, дополняющую волю. Сквозь это прикосновение она осознает твой план как команды – приостановленные и готовые, но не отданные. Открыть Врата, наполнить их мощностью Разлома, поймать Луну. Покончить с Зимами. Исправить мир. Это, сэссит-чувствует-знает Нэссун, было твоим последним желанием.
Весомо, без слов оникс говорит: Выполнить ДА/НЕТ?
И в холодной каменной тишине, одна, Нэссун делает выбор.
ДА.
КОДА
Я и ты
ТЫ МЕРТВА. НО НЕ ТЫ.
Захват Луны с точки зрения людей, стоящих под ней, выглядит скучно. Наверху жилого здания, где Тонки и прочие нашли убежище, она при помощи старинного пишущего инструмента, давно засохшего, но реанимированного при помощи слюны и крови, – пытается отслеживать путь Луны с промежутками в один час. Это не помогает, поскольку она не отследила достаточно переменных, чтобы рассчитать корректно, и еще потому что она не ржавый хренов астрономест, Земля побери. Она также не уверена, что правильно провела первое измерение, поскольку в этот момент случилось землетрясение в пять или шесть баллов, сразу перед тем, как Хьярка оттащила ее от окна.
– Окна строителей обелисков не треснут, – жалуется она потом.
– Зато моя башка, ржавь, треснет, – отвечает Хьярка, и спор заканчивается не начавшись. Тонки учится идти на компромисс ради хороших взаимоотношений.
Но Луна действительно изменилась, они видят это день ото дня в течение недель. Она не исчезает. Она проходит сквозь фазы, меняет цвета по схеме, поначалу непонятной, но не становится меньше в последующие ночи.
Распад Врат Обелисков более зрелищен.
Выработавшись по полной при достижении чего-то не менее великого, чем Геоаркания, Врата следуют протоколу отключения. Один за другим десятки обелисков, плавающих вокруг мира, направляются к Сердечнику. Один за другим эти обелиски – к этому моменту полностью дематериализовавшиеся, все квантовые состояния их перешли в потенциальную энергию, тебе не надо знать большего – падают в черную пропасть. Это занимает несколько дней.
Оникс же, последний и самый громадный из обелисков, плывет к морю. Чем он ниже, тем объемнее его гудение. Он входит в море нежно, по заранее запланированному курсу, чтобы минимизировать урон, поскольку, в отличие от остальных обелисков, он сохранил материальность. Это, как давно запланировали проводники, сохранит оникс для будущего применения. Это также наконец упокоит последние останки ньессов глубоко в водяной гробнице. Полагаю, мы должны надеяться на то, что никакой бесстрашный юный ороген в будущем не найдет и не разбудит его.
Это Тонки идет и находит Нэссун. Стоит позднее утро, с момента твоей смерти прошло несколько часов, в лишенном пепла ярко-голубом небе сияет солнце. Постояв минутку, глядя на небо в изумлении, восторге и восхищении, Тонки возвращается к краю дыры и лестнице пилона. Нэссун все еще там, она сидит на нижних ступеньках перед коричневым комком, которым стала ты. Она сидит, подняв колени и опустив голову, ее полностью окаменевшая рука – застывшая с растопыренными пальцами в жесте, которым она активировала Врата, – неуклюже лежит на ступеньке рядом с ней.
В первый раз, когда ты соединила орогенов нижней Кастримы, ты не понимала, что делаешь, но он понимал, что оникс слишком велик для тебя, чтобы тогда схватить его напрямую. У тебя не было ни гибкости, ни изобретательности Алебастра. Он учил тебя более безопасно.
Однако Нэссун – та ученица, какой всегда желал Алебастр. Она даже достать до Врат Обелисков прежде не могла – до сих пор они были твоими, – но пока ты потрясенно, в ужасе наблюдаешь, как она тянется за пределы сети резервного ключа, находя другие обелиски и связывая их один за другим. Это медленнее, чем было бы с ониксом, но ты видишь, что это не менее эффективно. Это работает. Апатит, связан и присоединен. Сардоникс, посылающий короткие импульсы оттуда, где парит где-то за пределами видимости, где-то над южным морем. Нефрит…
Нэссун откроет Врата.
Ты отстраняешь Тонки.
– Отойдите как можно дальше от меня. Все.
Тонки не тратит времени на споры – глаза ее распахиваются, она оборачивается и бежит прочь. Ты слышишь, что она кричит остальным. Слышишь, как спорит Данель. Потом ты уже не можешь уделять им внимания.
Нэссун откроет Врата, превратится в камень и умрет.
Только одно может остановить сеть обелисков Нэссун – оникс. Но тебе нужно прежде всего дотянуться до него, а он на той стороне планеты, на полпути между Кастримой и Реннанисом, где ты его оставила. Когда-то давным-давно в Верхней Кастриме он призвал тебя к себе. Но осмелишься ли ты ждать этого сейчас, когда Нэссун берет контроль над всеми фрагментами Врат? Ты должна первой дотянуться до оникса. Для этого тебе нужна магия – куда больше, чем ты сможешь собрать сама, без единственного обелиска на своей стороне.
Берилл, гематит, иолит…
Она погибнет прямо у тебя на глазах, если ты не сделаешь чего-нибудь. Ты лихорадочно шаришь сознанием в земле. Сердечник стоит на вулкане, может, тебе удастся…
Подожди-ка. Что-то привлекает твое внимание наверх, к жерлу вулкана. Под землей, но ближе. Где-то под городом ты чувствуешь сеть. Линии магии, спряденные вместе, поддерживающие друг друга, уходящие корнями вглубь, чтобы вытянуть еще больше… Она слабая. Мучительная. И когда ты прикасаешься к ней, на задворках твоего разума слышится знакомое мерзкое жужжание. Одно, другое, третье…
Ах да. Сеть, которую ты нашла, – Стражи, их почти тысяча. Ржавь. Конечно же. Ты никогда прежде сознательно не искала их магии, но впервые ты понимаешь, что такое это жужжание – какая-то часть тебя, еще до обучения у Алебастра, ощущала чуждость магии в них. Это знание посылает резкий, почти парализующий импульс страха, пронзающий тебя. Их сеть близка, ее легко схватить, но если ты это сделаешь, то что не даст этим Стражам хлынуть из Уоррента, как разозленные осы из потревоженного гнезда? Тебе проблем мало?
Нэссун стонет наверху своего пилона. К своему потрясению, ты… Злой Земля, ты видишь магию вокруг нее, в ней, она начинает вспыхивать, как искры, сыплющиеся на пропитанную маслом растопку. Она горит у тебя в сознании, ее вес становится чуть больше.
Кианит, ортоклаз, скаполит…
И внезапно твой страх исчезает, поскольку ты нужна твоей девочке. Ты расставляешь ноги. Ты тянешься к найденной тобой сети, Стражи там или что. Ты рычишь сквозь зубы и хватаешь все. Стражи. Нити, уходящие от их сэссапин в глубину, и тянешь столько проходящей по ним магии, сколько можешь.
Сами железные осколки, крохотные вместилища воли Злого Земли. Ты присваиваешь их все, крепко запрягаешь и берешь.
И где-то в глубине Уоррента Стражи кричат, просыпаясь и корчась в своих ячейках, хватаются за головы, когда ты делаешь с каждым из них то, что некогда Алебастр сделал со своим Стражем. Это то, что Нэссун жаждала для Шаффы… только в том, как ты это делаешь, нет доброты. В тебе нет ненависти к ним, тебе просто все равно. Ты вырываешь железо из их мозгов и каждую каплю серебра из пространства между их клетками – и чувствуя, как они кристаллизуются и умирают, ты, в конце концов, получаешь достаточно магии из своей самодельной сети, чтобы дотянуться до оникса.
Он прислушивается к твоему прикосновению далеко над запорошенным пеплом Спокойствием. Ты падаешь в него, в отчаянии погружаясь в темноту, чтобы доказать свою правоту.
Пожалуйста, умоляешь ты.
Он обдумывает просьбу. Это не слова и не ощущения. Ты просто знаешь, что он размышляет. В ответ он изучает тебя – твой страх, твой гнев, твою решимость все исправить.
Ах – последнее получает резонанс. Ты знаешь, что тебя снова изучают, более пристально и скептически, поскольку твоя последняя просьба была несерьезной. (Просто уничтожить город? Уж тебе-то из всех людей не нужны для этого Врата.) Но на сей раз оникс находит в тебе нечто иное: страх за своих. Боязнь провала. Страх, сопровождающий все необходимые перемены. И под всем этим – неутолимая необходимость сделать мир лучше.
Где-то далеко миллиарды умирающих существ шевелятся, когда оникс испускает низкий, сотрясающий землю звук и вступает в сеть. Наверху своего пилона, под пульсацией обелисков Нэссун ощущает эту далекую вновь оживающую тьму как предостережение. Но она слишком поглощена сборкой – слишком много обелисков ныне наполняют ее. Она не может отвлечься от работы.
И по мере того как каждый из двухсот пятидесяти шести обелисков по очереди сдается ей, и когда она открывает глаза, чтобы посмотреть на Луну, которую она хочет беспрепятственно пропустить и вместо этого готовится обрушить всю мощь Планетарного Движителя на мир и его людей, чтобы преобразить их, как однажды сделал это я…
…она думает о Шаффе.
В такие моменты никого нельзя сбить с толку. Невозможно видеть только то, что хочешь видеть, когда сила, способная изменить мир, рикошетом отдается в разуме, душе и пространстве между клетками; о, я узнал это задолго до тебя. Невозможно не понимать, что Нэссун знала Шаффу едва ли дольше года и не знает его по-настоящему, с учетом того, какую часть себя он потерял. Невозможно не понимать, что она цепляется за него потому, что больше у нее никого нет…
Но вместе с ее решимостью в ее сознании возникает проблеск сомнения. Не более. Даже и не мысль. Но он шепчет: Неужели у тебя действительно больше никого нет? Неужели никому, кроме Шаффы, во всем мире нет до тебя дела?
И я вижу, как Нэссун медлит, ее пальцы сжимаются и маленькое личико напряженно хмурится, даже когда Врата Обелисков собираются окончательно. Я наблюдаю выстраивание вокруг нее дрожащих невообразимых энергий. Я утратил возможность управлять ими десятки тысяч лет назад, но все еще могу их видеть. Это арканохимическая матрица, которую ты считаешь просто коричневым камнем, и энергетическое состояние, создающее ее, выстраивается замечательно.
Я вижу, что и ты это замечаешь, и сразу же понимаю, что это значит. Я вижу, как ты рычишь и разносишь стену между тобой и дочерью, даже не замечая по ходу дела, что твои пальцы превращаются в камень. Я вижу, как ты бежишь к основанию лестницы пилона и кричишь ей:
– Нэссун!
И в ответ на твой внезапный, дикий, неотвратимый призыв наверху из ниоткуда с громким гулом возникает оникс.
Этот гул – низкий, от которого дрожат кости, – невероятен. Хлопок воздуха, вытесненного им, достаточно оглушителен, чтобы сбить с ног и тебя, и Нэссун. Она кричит и сползает на несколько ступенек, оказываясь на опасной грани утраты контроля над Вратами, поскольку взрыв бьет по ее концентрации. Ты кричишь, поскольку удар заставляет тебя заметить твое левое предплечье – каменное, и ключицу – каменную и левую стопу и щиколотку.
Но ты стискиваешь зубы. Больше ты не ощущаешь боли – только за дочь. Хватит тебе и одной боли. У нее Врата – но у тебя оникс, и когда ты смотришь на нее, на Луну, зло глядящую сквозь свою дымчатую прозрачность, на льдистый зрак в склеральном черном океане, ты знаешь, что тебе делать.
При помощи оникса ты тянешься через половину планеты и всаживаешь эпицентр своего намерения в рану мира. Разлом содрогается, когда ты требуешь все до капли его тепло и кинетическое бурление, и ты вздрагиваешь под приливом такой мощи, что на мгновение тебе кажется, что ты выблюешь ее всепожирающим потоком лавы.
Но оникс сейчас – часть тебя. Безразличный к твоим конвульсиям – поскольку ты сучишь ногами, изо рта у тебя идет пена, – он берет, отводит и уравновешивает силу Разлома с легкостью, посрамляющей тебя. Автоматически он связывается с обелисками, так удобно оказавшимися поблизости, с сетью, которую Нэссун собрала, чтобы попытаться продублировать силу оникса. Но дубль имеет лишь силу, не волю, в отличие от оникса. У сети нет программы. Оникс забирает двадцать семь обелисков и тут же начинает вгрызаться в остальную сеть обелисков Нэссун.
Но здесь его воля больше не первостепенна. Нэссун чувствует ее. Сражается с ней. Она решительна не менее тебя. И ею тоже движет любовь – как тобой любовь к ней, так ею – любовь к Шаффе.
Я люблю вас обеих. Как я не могу, после всего? Я все еще человек, в конце концов, и это битва за будущее мира. Чудовищное и величественное событие, свидетелем которого являюсь я.
Это и есть битва, линия против линии, щупальце против щупальца магии. Титанические энергии Врат, Разлома хлещут и дрожат вокруг вас обеих цилиндрическим северным сиянием энергий и цветов, видимый свет уходит в длины волн за пределами видимого спектра. (Эти энергии резонируют в тебе, там, где настройка уже закончена, и все еще осциллируют в Нэссун – хотя ее волновая форма начала оплывать.) Это оникс и Разлом против Врат, ты против нее, и весь Сердечник трепещет от грубой силы всего этого. В темных залах Уоррента, среди драгоценных тел Стражей стонут стены и трескаются потолки, осыпая пол пылью и обломками камня. Нэссун пытается притянуть к себе магию, что осталась во Вратах, чтобы обратить ее на всех вокруг тебя и всех за ними, – и, наконец, наконец ты понимаешь, что она пытается превратить всех в ржавых камнеедов. Ты же в это время тянулась вверх, чтобы поймать Луну и, возможно, дать человечеству второй шанс. Но каждой из вас, чтобы достичь своей цели, понадобятся и Врата, и оникс, и дополнительное топливо Разлома.
Эта патовая ситуация не может продолжаться вечно. Врата не могут вечно поддерживать связь, и оникс не может вечно сдерживать хаос Разлома – и два человеческих существа, какими бы могущественными и волевыми они ни были, не могут так долго выдерживать магию.
И тут оно случается. Ты вскрикиваешь, когда ощущаешь перемену, резко встающую на место: Нэссун. Магия ее вещества полностью выстроена, кристаллизация началась. В отчаянии и чисто инстинктивно ты хватаешь часть энергии, которая пытается трансформировать ее, и отшвыриваешь в сторону, хотя это лишь отсрочка неизбежного. В океане слишком близко к Сердечнику раздается глубокий толчок, который даже стабилизаторы гор не выдержат. На западе со дна океана поднимается гора в форме ножа; на востоке встает другая, с шипением испуская пар своего рождения. Нэссун, рыча от отчаяния, цепляется за эти новые источники силы, вытягивая из них тепло и буйство, обе они трескаются и рассыпаются. Стабилизаторы выравнивают океан, предотвращая цунами, но и все. Они не были созданы для этого. Еще – и Сердечник развалится.
– Нэссун! – снова кричишь ты в агонии. Она не может тебя слышать. Но даже отсюда ты видишь, что пальцы ее левой руки стали коричневыми и каменистыми, как твои собственные. Ты откуда-то знаешь, что и она это понимает. Она сделала выбор. Она готова к неизбежности собственной смерти.
Но не ты. О Земля, ты просто не способна видеть, как гибнет твое дитя.
И ты… сдаешься.
Мне больно смотреть на твое лицо, поскольку я знаю, чего тебе стоит отказаться от мечты Алебастра – и твоей. Ты так хотела сделать мир лучше для Нэссун. Но больше всего другого ты хочешь, чтобы твой последний ребенок жил… и ты делаешь выбор. Продолжать борьбу – погубить вас обеих. Единственный способ победить – прекратить борьбу.
Прости Иссун. Мне так жаль. Прощай.
Нэссун ахает, ее глаза распахиваются, когда она ощущает, что твое давление на Врата – на нее, когда ты переводишь все жуткие трансформирующие завитки магии на себя – внезапно ослабевает. Оникс останавливается в своем натиске, мерцая в такт с десятками обелисков, которые подчинил; наполняющая его энергия должна, обязана быть израсходована. Но еще миг, однако, он продержится. Стабилизирующая магия в конце концов успокаивает океан вокруг Сердечника. Этот единственный, застывший момент мир ждет, в оцепенении и напряжении. Она оборачивается.
– Нэссун, – говоришь ты. Это шепот. Ты на нижних ступенях пилона, пытаешься дотянуться к ней, но этого не будет. Твоя рука полностью окаменела, и твой торс каменеет. Твои каменные стопы беспомощно скользят по гладкому материалу, затем замирают, когда остальная часть твоих ног каменеет. Оставшейся стопой ты еще можешь отталкиваться, но камень твоего тела тяжел; карабкаться не очень получается.
Она сводит брови. Ты смотришь на нее, и это поражает тебя. Твоя маленькая девочка. Такая большая здесь, под ониксом и Луной. Такая могущественная. Такая красивая. И ты не можешь сдержаться – ты ударяешься в слезы при виде нее.
Ты смеешься, хотя одно твое легкое окаменело, и вместо смеха слышен лишь тихий свист. Как же она, ржавь, великолепна, твоя маленькая девочка. Ты горда, что уступила ее силе.
Она втягивает воздух, глаза ее распахиваются, словно она не верит тому, что видит: ее мать, такая пугающая, на земле. Пытается двигаться на каменных ногах. Лицо, мокрое от слез. Улыбается. Ты прежде никогда ей не улыбалась.
И тут трансформация захватывает твое лицо и ты перестаешь существовать.
Ты все еще здесь физически, коричневый песчаник, замерший на нижних ступенях с намеком на улыбку на полуоформленных губах. Твои слезы по-прежнему здесь, сверкают на камне. Она не может отвести глаз от них.
Она смотрит на них и втягивает долгий, долгий вдох, потому что внезапно не остается ничего, ничего внутри нее, она убила своего отца и свою мать, и Шаффа умирает, и ничего не осталось, ничего, мир только забирает, и забирает, и забирает у нее, и не оставляет ничего…
Но она не может отвести глаз от твоих предсмертных слез.
Потому что мир, в конце концов, брал, брал и брал и у тебя тоже. Она это знает. И все же, по какой-то причине, которой она, думает, не поймет никогда… даже когда ты умирала, ты тянулась к Луне.
И к ней.
Она пронзительно кричит. Обхватывает голову руками, одна из которых наполовину камень. Падает на колени под весом своего горя, тяжкого, как вся планета.
Оникс, терпеливый и нетерпящий, осознающий все, но бесстрастный, касается ее. Она единственный оставшийся компонент Врат, который имеет функционирующую, дополняющую волю. Сквозь это прикосновение она осознает твой план как команды – приостановленные и готовые, но не отданные. Открыть Врата, наполнить их мощностью Разлома, поймать Луну. Покончить с Зимами. Исправить мир. Это, сэссит-чувствует-знает Нэссун, было твоим последним желанием.
Весомо, без слов оникс говорит: Выполнить ДА/НЕТ?
И в холодной каменной тишине, одна, Нэссун делает выбор.
ДА.
КОДА
Я и ты
ТЫ МЕРТВА. НО НЕ ТЫ.
Захват Луны с точки зрения людей, стоящих под ней, выглядит скучно. Наверху жилого здания, где Тонки и прочие нашли убежище, она при помощи старинного пишущего инструмента, давно засохшего, но реанимированного при помощи слюны и крови, – пытается отслеживать путь Луны с промежутками в один час. Это не помогает, поскольку она не отследила достаточно переменных, чтобы рассчитать корректно, и еще потому что она не ржавый хренов астрономест, Земля побери. Она также не уверена, что правильно провела первое измерение, поскольку в этот момент случилось землетрясение в пять или шесть баллов, сразу перед тем, как Хьярка оттащила ее от окна.
– Окна строителей обелисков не треснут, – жалуется она потом.
– Зато моя башка, ржавь, треснет, – отвечает Хьярка, и спор заканчивается не начавшись. Тонки учится идти на компромисс ради хороших взаимоотношений.
Но Луна действительно изменилась, они видят это день ото дня в течение недель. Она не исчезает. Она проходит сквозь фазы, меняет цвета по схеме, поначалу непонятной, но не становится меньше в последующие ночи.
Распад Врат Обелисков более зрелищен.
Выработавшись по полной при достижении чего-то не менее великого, чем Геоаркания, Врата следуют протоколу отключения. Один за другим десятки обелисков, плавающих вокруг мира, направляются к Сердечнику. Один за другим эти обелиски – к этому моменту полностью дематериализовавшиеся, все квантовые состояния их перешли в потенциальную энергию, тебе не надо знать большего – падают в черную пропасть. Это занимает несколько дней.
Оникс же, последний и самый громадный из обелисков, плывет к морю. Чем он ниже, тем объемнее его гудение. Он входит в море нежно, по заранее запланированному курсу, чтобы минимизировать урон, поскольку, в отличие от остальных обелисков, он сохранил материальность. Это, как давно запланировали проводники, сохранит оникс для будущего применения. Это также наконец упокоит последние останки ньессов глубоко в водяной гробнице. Полагаю, мы должны надеяться на то, что никакой бесстрашный юный ороген в будущем не найдет и не разбудит его.
Это Тонки идет и находит Нэссун. Стоит позднее утро, с момента твоей смерти прошло несколько часов, в лишенном пепла ярко-голубом небе сияет солнце. Постояв минутку, глядя на небо в изумлении, восторге и восхищении, Тонки возвращается к краю дыры и лестнице пилона. Нэссун все еще там, она сидит на нижних ступеньках перед коричневым комком, которым стала ты. Она сидит, подняв колени и опустив голову, ее полностью окаменевшая рука – застывшая с растопыренными пальцами в жесте, которым она активировала Врата, – неуклюже лежит на ступеньке рядом с ней.