Каменные небеса

Тонки садится с другой стороны от тебя и долго смотрит на тебя. Нэссун вздрагивает и поднимает взгляд, сообразив, что рядом кто-то еще, но Тонки только улыбается и неловко кладет руку на то, что некогда было твоими волосами. Нэссун громко сглатывает, трет засохшие дорожки слез на лице и кивает Тонки. Они сидят некоторое время вдвоем вместе с тобой, горюя.

Позже с Нэссун идет Данель, чтобы вывести Шаффу из мертвой тьмы Уоррента. Остальные Стражи, у которых был сердечник, превратились в драгоценные камни. Большинство просто умерли где лежали, хотя некоторые в конвульсиях вывалились из своих ячеек, и их блестящие тела некрасиво лежат у стен или на полу.

Только Шаффа все еще жив. Он слаб, он плохо понимает, что происходит. Когда при помощи Данель и Нэссун он выходит на свет, становится видно, что его срезанные волосы уже подернуты сединой. Данель беспокоит зашитая рана на его затылке, хотя она уже прекратила кровить и вроде бы не причиняет Шаффе страданий. Не это убьет его.

Тем не менее. Как только он оказывается способен стоять и солнце чуть проясняет его разум, Шаффа обнимает Нэссун здесь, рядом с твоими останками. Она не плачет. Она отупела. Выходят остальные, Тонки и Хьярка подходят к Данель и стоят вместе с Шаффой и Нэссун, пока солнце не заходит и снова не восходит Луна. Может, это молчаливая панихида. Может, им просто нужно время и общество, чтобы прийти в себя после событий слишком великих и странных для понимания. Я не знаю.

Где-то в другой точке Сердечника, в саду, давно превратившемся в дикий луг, мы с Гэвой встречаемся с Ремвой – Сталью, Серым Человеком под ныне ущербной Луной.

Он был там с того самого момента, как Нэссун сделала выбор. Когда он, в конце концов, заговаривает, я ловлю себя на мысли, что его голос стал таким тихим и тусклым. Некогда сами камни шли рябью от насмешливого, резкого юмора его земноречи. Теперь он говорит как старик. Тысячи лет бесконечного существования делают такое с человеком.

Он говорит:

– Я просто хотел покончить с этим.

Гэва-Сурьма говорит:

– Не для этого мы были сделаны.

Он медленно поворачивает к ней голову. Утомительно даже смотреть на это. Упрямый дурак. На лице его отчаянье веков, и все потому, что он отказывается признавать, что есть не один-единственный способ быть человеком.

Гэва протягивает ему руку.

– Мы были созданы, чтобы сделать мир лучше. – Она бросает взгляд на меня, ища поддержки. Я вздыхаю про себя, но тоже протягиваю руку в знак перемирия.

Ремва смотрит на наши руки. Где-то, возможно, среди других наших сородичей, собравшихся, чтобы стать свидетелями этому моменту, находятся Бимнива, Душва и Салева. Они давно забыли, кем были, или просто предпочитают себя нынешних. Только мы трое сохранили что-то из прошлого. Это и хорошо, и плохо.

– Я устал, – признается он.

– Поспи, поможет, – предлагаю я. – В конце концов, есть оникс.

О! Что-то от былого Ремвы еще осталось. Вряд ли я заслужил такой взгляд.

Но он принимает наши руки. Вместе мы трое – и остальные, которые пришли к пониманию того, что мир должен измениться, война должна закончиться, – спускаемся в кипящие глубины.

Сердце мира спокойнее, чем обычно, обнаруживаем мы, встав вокруг него. Добрый знак. Он не набрасывается на нас сразу, что еще лучше. Мы оглашаем свои условия умиротворяющими потоками эха: Земля сохраняет свою жизненную магию, а мы беспрепятственно сохраняем нашу. Мы вернули ему Луну и ниспровергли обелиски в знак доброй воли. Но за это Зимы должны прекратиться.

Возникает период тишины. Позже я узнаю, что он длился несколько дней. Сейчас он тянется как тысячелетие.

Затем следует тяжелый, екающий удар гравитации. Принято. И – самый лучший признак – он выпускает бесчисленные личности, поглощенные за прошедшие эпохи. Они вращаются, исчезая в потоках магии, и я не знаю, что происходит с ними за ее пределами. Я никогда не узнаю, что происходит с душами после смерти, – или не узнаю как минимум еще семь миллиардов лет или около того, пока Земля, наконец, не умрет.

Пугающая мысль. Она была вызовом первые сорок тысяч лет.

С другой стороны… идти некуда, только наверх.





* * *


Я возвращаюсь к ним, к твоей дочери, твоему старому врагу и твоим друзьям, чтобы рассказать им эту новость. К некоторому моему удивлению, прошло уже несколько месяцев. Они поселились в доме, занятом Нэссун, питались плодами старого сада Алебастра и припасами, которые мы принесли Нэссун. Надолго этого, конечно же, не хватит, хотя они замечательно пополняют припасы при помощи импровизированных лесок и силков на птиц, а также сушеных съедобных водорослей, которые Тонки научилась разводить на краю воды. Эти современные люди так находчивы. Но становится все понятнее, что скоро им придется возвращаться в Спокойствие, если они хотят выжить.

Я нахожу Нэссун, которая снова сидит у пилона. Твое тело осталось там, где упало, но кто-то вложил букетик живых цветов в твою оставшуюся руку. Рядом я замечаю еще одну руку, положенную как жертвоприношение рядом с культей твоей руки. Слишком маленькая для тебя, но намерение Нэссун было добрым. Она долго не говорит после того, как я появляюсь, и мне это нравится. Ее сородичи так много болтают. Но молчание затягивается достаточно надолго, чтобы даже я ощутил нетерпение.

Я говорю ей:

– Ты больше не увидишь Стали. – На случай, если это ее беспокоит. Она чуть вздрагивает, словно забыла о моем присутствии. Затем вздыхает.

– Скажи ему, что я прошу прощения. Я просто… не смогла.

– Он понимает.

Она кивает. Затем:

– Шаффа умер сегодня.

Я забыл о нем. А не стоило бы – он был частью тебя. И до сих пор часть тебя. Я ничего не говорю. Похоже, она предпочитает, чтобы было так.

Она глубоко вздыхает.

– Ты… Они говорят, что ты принес их и маму. Ты можешь забрать нас назад? Я понимаю, что это будет опасно.


– Опасности больше нет. – Когда она хмурится, я рассказываю ей все: о перемирии, освобождении заложников, окончании нынешних боевых действий в виде прекращения Зим. Это не означает полной стабильности. Тектоника плит останется тектоникой плит. Подобные Зимам катастрофы все еще будут случаться, но с гораздо меньшей частотой. Я завершаю: – Вы можете вернуться в Спокойствие на трансмале.

Она вздрагивает. Я запоздало припоминаю, что ей пришлось там пережить. Она еще говорит:

– Я не знаю, смогу ли дать ему магию… ощущение будто…

Она поднимает культю, где вместо левой кисти каменная корка. Тогда я понимаю ее – и да, она права. Она идеально настроена, и так будет до конца ее дней. Орогения потеряна для нее навсегда. Разве что она захочет присоединиться к тебе. Я говорю:

– Я заряжу трансмаль. Заряд продержится месяцев шесть или около того. Уезжайте в этот промежуток времени.

Я перемещаюсь к подножию лестницы. Она вздрагивает, озирается и видит, что я обнимаю тебя. Я забрал и ее старую руку тоже, поскольку наши дети всегда часть нас. Она встает, и на мгновение я опасаюсь стычки. Но вид у нее не несчастный. Просто покорный. Я жду – мгновение или год – ее последних слов к тебе, если ей есть что сказать.

Вместо этого она говорит:

– Я не знаю, что будет с нами.

– С нами?

Она вздыхает.

– С орогенами.

О.

– Нынешняя Зима еще продлится некоторое время, хотя Разлом и остыл, – говорю я. – Выживание потребует сотрудничества между разными типами людей. А сотрудничество дает перспективы.

Она хмурится.

– Перспективы… чего? Ты же сказал, что после этого Зимы закончатся.

– Да.

Она поднимает руки – вернее руку и культю – и горестно разводит ими.

– Люди убивали и ненавидели нас, когда нуждались в нас. Теперь в нас и нужды нет.

Нас. Мы. Она все еще считает себя орогеном, хотя больше не будет способна ни на что, кроме как слышать землю. Я решаю не подчеркивать этого. Но все же говорю:

– Так и они вам не нужны. – Она замолкает, вероятно, в растерянности. Я добавляю для ясности: – С окончанием Зим и гибелью всех Стражей у орогенов появляется возможность подчинить или уничтожить глухачей, если они того пожелают. Раньше ни одна группа не могла выжить без помощи другой.

Нэссун ахает.

– Это ужасно!

Я не пытаюсь объяснить, что если что-то ужасно, то от этого оно не становится менее реальным.

– Больше не будет Эпицентров, – говорит она. Отводит взгляд, вероятно, вспоминая уничтожение Антарктического Эпицентра. – Я думаю… это ненормально, но я не знаю, как еще… – Она мотает головой.

Я молча смотрю, как она барахтается в своих мыслях – месяц или мгновение. Я говорю:

– Эпицентры ненормальны.

– Что?

– Изоляция орогенов никогда не была единственным способом обеспечить безопасность общества. – Я нарочно замолкаю, и она моргает, возможно, вспоминая, что родители-орогены прекрасно способны растить детей-орогенов безопасно. – Истребление никогда не было единственным вариантом. Узлы не были единственным вариантом. Это лишь разный вариант выбора. Всегда был возможен другой выбор.

В ней столько горя, в твоей маленькой девочке. Я надеюсь, что Нэссун однажды поймет, что она не одна в мире. Я надеюсь, что она снова научится надеяться.

Она опускает взгляд.

– Они не собираются делать другого выбора.

– Сделают, если ты заставишь.

Она мудрее тебя и не отмахивается от мнения, что можно заставить людей достойно относиться друг к другу. Вопрос в методологии.

– У меня больше нет орогении.

– Орогения, – говорю я резко, чтобы привлечь ее внимание, – никогда не была единственным способом изменить мир.

Она смотрит на меня. Я чувствую, что сказал все, что мог, потому оставляю ее подумать над моими словами. Я иду на городскую станцию и заряжаю трансмаль достаточным количеством магии для возвращения в Спокойствие. Возвращение Нэссун и ее спутников в Реннанис из Антарктики займет несколько месяцев. Зима во время их путешествия станет более лютой, поскольку у нас теперь снова есть Луна. И все же… они часть тебя. Я надеюсь, что они выживут.

Как только они отправляются в путь, я прихожу сюда, в сердце горы под Сердечником. Позаботиться о тебе.