Каменные небеса
Часть 37 из 41 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сталь не говорил, что этого нельзя сделать – только что этого не стоит делать. Возможно, Сталь ошибался. Может быть, камнеедом Шаффа не будет всегда одиноким и печальным. Сталь злой и страшный, потому никто не хочет с ним быть. Но Шаффа хороший и добрый. Он несомненно найдет кого-то еще и полюбит. Особенно если все в мире станут камнеедами.
Человечество, решает она, невеликая плата за будущее Шаффы.
* * *
Хоа говорит, что Нэссун ушла под землю, в Уоррент, где лежат Стражи, и от паники у тебя наполняется горечью рот, и ты трусцой обегаешь дыру, ища пути внутрь. Ты не осмеливаешься просить Хоа просто доставить тебя к ней: союзники Серого Человека теперь рыщут повсюду, и они убьют тебя так же верно, как убили Лерну. Есть и союзники Хоа – у тебя сохранилось смутное воспоминание о том, как две горы врезались друг в друга и одна снесла другую. Но пока не будет закончено это дело с Луной, спускаться в землю слишком опасно. Все камнееды здесь, сэссишь ты: тысяча гуманоидных гор внутри и под Сердечником, некоторые смотрят, как ты бежишь по улицам в поисках дочери. Все их древние распри и личные войны закончатся сегодня ночью, так или иначе.
Хьярка с остальными следовали за тобой, хотя и медленнее – они не ощущают твоей паники. Наконец ты замечаешь один пилон, который был открыт – похоже, взрезан, словно гигантским ножом; три неровных косых надреза, а затем кто-то заставил дверь выпасть наружу. Щель шириной в фут. Но за ней широкий низкий коридор, спускающийся во тьму. Кто-то выбирается из него, когда ты тянешься к двери и замираешь.
– Нэссун! – ахаешь ты, потому что это она.
Девочка в дверном проеме выше на несколько дюймов, чем ты помнишь. Ее волосы сейчас длиннее, заплетены в две косы, заброшенные назад за плечи. Ты едва узнаешь ее. Она резко останавливается, увидев тебя, на лбу ее пролегает маленькая складочка растерянности, и ты понимаешь, что и ей трудно узнать тебя. Затем приходит узнавание, и она смотрит на тебя так, будто ты последнее, что она ожидала увидеть. Потому что так оно и есть.
– Привет, мама, – говорит Нэссун.
14
Я, в конце времен
Я СВИДЕТЕЛЬ ТОМУ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ДАЛЬШЕ. И буду рассказывать как свидетель. Я наблюдаю за тем, как ты и твоя дочь встречаетесь лицом к лицу впервые за два года, над пропастью испытаний. Только я один знаю, через что вы обе прошли. Каждая из вас может судить о другой только по внешности, действиям и шрамам, по крайней мере, сейчас. Ты: гораздо худее, чем та мать, которую она в последний раз видела, когда однажды решила прогулять школу. Пустыня закалила тебя, иссушила твою кожу; от кислотного дождя твои волосы выцвели до более светло-коричневого, чем должны быть, и седины стало больше. Одежда, что болтается на тебе, также потеряла цвет от пепла и кислоты, и пустой правый рукав твоей рубашки завязан узлом; он болтается, откровенно пустой, пока ты переводишь дыхание. И еще часть первого впечатления Нэссун от тебя после Разлома: за тобой стоит группка людей, которые пялятся на Нэссун с ощутимой опаской. Однако ты показываешь только боль. Нэссун спокойна, как камнеед. Она подросла всего на четыре дюйма после Разлома, но для тебя это кажется целым футом. Ты видишь в ней начало полового созревания – рановато, но такова жизнь в тяжкие времена. Тело пользуется преимуществами безопасности и изобилия, когда может, и девять месяцев в Джекити хорошо сказались на ней. Возможно, в следующем году у нее начнутся менструации, если будет достаточно еды. Но самые большие изменения нематериальны. Эта настороженность взгляда, ничего похожего на робкую неуверенность, которую ты помнишь. Ее поза: плечи расправлены, ноги крепко уперты в землю. Ты миллион раз говорила ей не сутулиться, и вот, теперь она, выпрямившись, выглядит такой высокой и сильной. Такой прекрасно сильной.
Ее орогения ощущается тобой как тяжесть на мире, твердая, как скала, и точная, как алмазное сверло. Злой Земля, думаешь ты. Она сэссит точно так же, как ты.
Все кончено еще до начала. Ты чувствуешь это так же точно, как сэссишь ее силу, и это приводит тебя в отчаяние.
– Я искала тебя, – говоришь ты. Ты бессознательно поднимаешь руку. Твои пальцы растопырены, дрожат, сгибаются и снова раскрываются, наполовину в хватательном, наполовину в молящем жесте.
Она смотрит исподлобья.
– Я была с папой.
– Я знаю. Я не могла найти тебя. – Это очевидно излишне; ты ненавидишь себя за беспомощную болтовню. – С тобой… все в порядке?
Она в тревоге отводит взгляд, и тебя волнует, что она заботится явно не о тебе.
– Мне надо… Моему Стражу нужна помощь.
Ты цепенеешь. Нэссун слышала от Шаффы о том, чем он был до Миова. Она разумом понимает, что Шаффа, которого знала ты, и Шаффа, которого любит она, – совершенно разные люди. Она видела Эпицентр и то, как он ломает своих обитателей. Она помнит, как ты замирала, ровно как сейчас, при одном виде винного цвета, – и, наконец, здесь и сейчас, в конце мира, она понимает, почему. Она узнает тебя лучше, чем когда-либо в своей жизни.
И все же для нее Шаффа – тот человек, что защищал ее от бандитов и от отца. Это он утешал ее, когда она была испугана, подтыкал ее одеяло по ночам. Она видела, как он сражается со своей жестокой природой и самим Землей, чтобы стать для нее родителем, который ей нужен. Он помог ей научиться любить себя за то, что она есть.
А ее мать? Ты. Ты ничего такого не делала.
И в этот затянувшийся момент, когда ты борешься с воспоминанием о распавшемся на части Инноне и жгучей болью сломанных в уже несуществующей руке костей, с этим «никогда не говори мне нет», что звенит у тебя в голове, она нутром чует то, что ты до сих пор отрицала: это безнадежно. Не может быть ни родственных отношений, ни доверия между вами двумя, поскольку вы таковы, какими сделали вас Спокойствие и Зима. Алебастр был прав, и некоторые вещи действительно сломаны настолько, что уже не исправить. Только разбить окончательно ради милосердия. Нэссун качает головой, пока ты стоишь и дергаешься. Она отводит взгляд. Снова качает головой. Чуть опускает плечи, не в ленивой сутулости, но от усталости. Она не винит тебя, но и ничего не ждет от тебя. И сейчас ты просто стоишь у нее на пути. Она отворачивается, чтобы уйти, и это выводит тебя из диссоциативной фуги.
– Нэссун?
– Ему нужна помощь, – повторяет она. Она опустила голову, плечи напряжены. Она не остановится. Ты набираешь воздуха и направляешься за ней. – Я должна помочь ему.
Ты понимаешь, что происходит. Ты все время чувствовала это и боялась. Ты слышишь, как у тебя за спиной Данель останавливает остальных. Может, думает, что вам с дочерью нужно побыть наедине. Ты игнорируешь их и бежишь за Нэссун. Хватаешь ее за плечо, пытаешься повернуть к себе.
– Нэссун, что…
Она стряхивает твою руку, так резко, что ты спотыкаешься. С тех пор как ты потеряла руку, у тебя плохо с равновесием, а она сильнее, чем была. Она не замечает, что ты чуть не падаешь. Продолжает идти.
– Нэссун! – Она даже не оборачивается. Ты не можешь добиться ее внимания, заставить ее реагировать, хоть что-то сделать. Что угодно. Ты нащупываешь и говоришь ей в спину:
– Я… я… я знаю про Джиджу!
Это заставляет ее замереть. Смерть Джиджи – все еще свежая рана в ее душе, которую Шаффа очистил и зашил, но она еще долго не заживет. То, что ты знаешь о том, что она сделала, заставляет ее сгорбиться от стыда. То, что это была необходимая самооборона, выбивает ее из колеи. То, что ты напомнила ей об этом сейчас, превращает стыд и смятение в гнев.
– Я должна помочь Шаффе, – снова говорит она. Она поднимает плечи – тебе этот жест знаком по сотням занятий в вашем самодельном тигле днем еще с двух лет, когда она училась говорить нет. Когда она делает так, ее ничем не переубедить. Слова становятся бессмысленными. Действия значат больше. Но какие действия могут передать всю трясину твоих чувств прямо сейчас? Ты беспомощно оглядываешься на остальных. Хьярка поддерживает Тонки за спину, та смотрит в небо на собрание самого большего количества обелисков, которое ты видела в жизни. Данель чуть поодаль от остальных, стоит, заложив руки за спину, ее черные губы шевелятся – ты понимаешь, что это лористическое мнемоническое упражнение, чтобы помочь ей запомнить все, что она видит и слышит, дословно. Лерна…
Ты забыла. Лерны нет. Но будь он здесь, подозреваешь ты, он бы предостерег тебя. Он был доктором. И семейные травмы не были вне его компетенции… но все видят, что здесь что-то подгнило.
Ты снова трусишь за ней.
– Нэссун. Нэссун, ржавь, смотри на меня, когда я разговариваю с тобой! – Она игнорирует тебя, и это пощечина, от чего обычно у тебя, однако, светлеет в голове, а не заставляет бросаться в бой.
Ладно. Она не будет слушать тебя, пока не поможет… Шаффе. Ты отмахиваешься от этой мысли, хотя это все равно что брести по грязи, перемешанной с костями. Хорошо.
– Дай мне помочь тебе!
Это заставляет Нэссун замедлить шаг и остановиться. Настороженно, так настороженно она оборачивается к тебе.
– Помочь мне?
Ты смотришь мимо нее и видишь, что она шла к другому зданию-пилону – с широкой лестницей с перилами, тянущейся по его наклонной стене. С крыши вид на небо должен быть великолепный…
Почему-то ты решила, что тебе надо не дать ей пойти туда.
– Да. – Ты снова протягиваешь руку. Пожалуйста. – Скажи, что тебе нужно. И я… Нэссун. – Тебе не хватает слов. Ты хочешь, чтобы она почувствовала то, что чувствуешь ты. – Нэссун.
Это не действует. Она говорит твердо:
– Мне нужно задействовать Врата Обелисков.
Ты вздрагиваешь. Я уже говорил тебе об этом несколько недель назад, но, похоже, ты не поверила.
– Что? Ты не сможешь.
Ты думаешь: Это убьет тебя.
Она выдвигает челюсть.
– Смогу.
Она думает: Я не нуждаюсь в твоем разрешении.
Ты недоверчиво качаешь головой.
– Ради чего? – Но уже слишком поздно. Она решила. Ты сказала, что поможешь, но затем замялась. В своем сердце она ведь и дочь Шаффы; пламя земное, два отца и ты сформировали ее, так что же дивиться, что она стала такой? Для нее твоя заминка то же самое, что нет. Она не любит, когда ей говорят «нет».
Нэссун снова отворачивается от тебя и говорит:
– Больше не ходи за мной, мама.
Конечно же ты сразу идешь следом за ней.
– Нэссун…
Она бьет наотмашь. Она в земле, ты сэссишь это, она в воздухе, ты видишь линии магии, и внезапно эти две силы сплетаются совершенно непонятным тебе образом. Материя основания Сердечника – металл, спрессованные волокна и вещества, для которых у тебя нет названия, наслоившиеся на вулканическую скалу, вздымается у тебя под ногами. По старой привычке, долгие годы борясь с ее детскими орогенистическими вспышками гнева, ты реагируешь даже в падении, вгоняя торус в землю, чтобы погасить ее орогению. Это не помогает, поскольку она использует не орогению. Но она это сэссит, и глаза ее сужаются. Твои серые, как пепел, глаза. И через мгновение перед тобой из земли вырывается стена обсидиана, разрывая волокна и металл внутренней структуры города, образуя барьер между тобой и ней по всей ширине дороги.
Сила этого подъема бросает тебя на землю. Когда у тебя перестают сыпаться искры из глаз и пыль оседает, ты потрясенно смотришь на стену. Это сделала твоя дочь. С тобой.
Кто-то хватает тебя, и ты вздрагиваешь. Тонки.
– Не знаю, приходило ли тебе это в голову, – говорит она, поднимая тебя на ноги, – но твоя дочь, похоже, унаследовала твой характер. Так что, может, ну, понимаешь, не слишком давить на нее?
– Я даже и не понимаю, что она сделала, – бормочешь ты, ошеломленная, хотя и благодарно киваешь Тонки за то, что она помогла тебе встать. – Это не было… я не…
В том, что сделала Нэссун, не было эпицентровской точности, хотя ты и учила ее эпицентровским основам. Ты в смятении кладешь руку на стену и ощущаешь остаточные вспышки магии в ее веществе, прыгающие от частицы к частице, угасая. – Она смешивает магию и орогению. Никогда такого не видела.
Я видел. Мы называем это настройкой.
Тем временем, поскольку ты уже не препятствуешь Нэссун, она взбирается по ступенькам на пилон. Теперь она уже наверху, окруженная вращающимися ярко-красными предупреждающими знаками, танцующими в воздухе. Тяжелый, слегка попахивающий серой ветер поднимается из громадной дыры Сердечника, поднимая прядки, выбившиеся из ее кос. Ей любопытно, рад ли Отец-Земля тому, что сумел заставить ее сохранить ему жизнь.
Шаффа будет жить, если все в мире станут камнеедами. Только это имеет значение.
– Сначала сеть, – говорит она, поднимая взгляд к небу. Двадцать семь обелисков одновременно переходят из материального состояния в магическое, когда она вновь зажигает их.
Она вытягивает руки вперед.
На земле у нее за спиной ты вздрагиваешь, когда сэссишь – чувствуешь – молниеносную активацию двадцати семи обелисков. Они действуют как один мгновенно, звеня так мощно, что у тебя зудят зубы. Ты удивляешься, почему Тонки не перекашивает, как тебя, но Тонки всего лишь глухачка. Но Тонки не дура, и это работа всей ее жизни. Пока ты в священном ужасе смотришь на дочь, она, прищурившись, глядит на обелиски.
– Три кубических, – бормочет она. Ты, онемев, качаешь головой. Она сердито смотрит на тебя, раздраженная твоей медлительностью. – Ну если бы я хотела имитировать большой кристалл, я начала бы складывать кристаллы поменьше в конфигурацию кубической кристаллической решетки.
Человечество, решает она, невеликая плата за будущее Шаффы.
* * *
Хоа говорит, что Нэссун ушла под землю, в Уоррент, где лежат Стражи, и от паники у тебя наполняется горечью рот, и ты трусцой обегаешь дыру, ища пути внутрь. Ты не осмеливаешься просить Хоа просто доставить тебя к ней: союзники Серого Человека теперь рыщут повсюду, и они убьют тебя так же верно, как убили Лерну. Есть и союзники Хоа – у тебя сохранилось смутное воспоминание о том, как две горы врезались друг в друга и одна снесла другую. Но пока не будет закончено это дело с Луной, спускаться в землю слишком опасно. Все камнееды здесь, сэссишь ты: тысяча гуманоидных гор внутри и под Сердечником, некоторые смотрят, как ты бежишь по улицам в поисках дочери. Все их древние распри и личные войны закончатся сегодня ночью, так или иначе.
Хьярка с остальными следовали за тобой, хотя и медленнее – они не ощущают твоей паники. Наконец ты замечаешь один пилон, который был открыт – похоже, взрезан, словно гигантским ножом; три неровных косых надреза, а затем кто-то заставил дверь выпасть наружу. Щель шириной в фут. Но за ней широкий низкий коридор, спускающийся во тьму. Кто-то выбирается из него, когда ты тянешься к двери и замираешь.
– Нэссун! – ахаешь ты, потому что это она.
Девочка в дверном проеме выше на несколько дюймов, чем ты помнишь. Ее волосы сейчас длиннее, заплетены в две косы, заброшенные назад за плечи. Ты едва узнаешь ее. Она резко останавливается, увидев тебя, на лбу ее пролегает маленькая складочка растерянности, и ты понимаешь, что и ей трудно узнать тебя. Затем приходит узнавание, и она смотрит на тебя так, будто ты последнее, что она ожидала увидеть. Потому что так оно и есть.
– Привет, мама, – говорит Нэссун.
14
Я, в конце времен
Я СВИДЕТЕЛЬ ТОМУ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ДАЛЬШЕ. И буду рассказывать как свидетель. Я наблюдаю за тем, как ты и твоя дочь встречаетесь лицом к лицу впервые за два года, над пропастью испытаний. Только я один знаю, через что вы обе прошли. Каждая из вас может судить о другой только по внешности, действиям и шрамам, по крайней мере, сейчас. Ты: гораздо худее, чем та мать, которую она в последний раз видела, когда однажды решила прогулять школу. Пустыня закалила тебя, иссушила твою кожу; от кислотного дождя твои волосы выцвели до более светло-коричневого, чем должны быть, и седины стало больше. Одежда, что болтается на тебе, также потеряла цвет от пепла и кислоты, и пустой правый рукав твоей рубашки завязан узлом; он болтается, откровенно пустой, пока ты переводишь дыхание. И еще часть первого впечатления Нэссун от тебя после Разлома: за тобой стоит группка людей, которые пялятся на Нэссун с ощутимой опаской. Однако ты показываешь только боль. Нэссун спокойна, как камнеед. Она подросла всего на четыре дюйма после Разлома, но для тебя это кажется целым футом. Ты видишь в ней начало полового созревания – рановато, но такова жизнь в тяжкие времена. Тело пользуется преимуществами безопасности и изобилия, когда может, и девять месяцев в Джекити хорошо сказались на ней. Возможно, в следующем году у нее начнутся менструации, если будет достаточно еды. Но самые большие изменения нематериальны. Эта настороженность взгляда, ничего похожего на робкую неуверенность, которую ты помнишь. Ее поза: плечи расправлены, ноги крепко уперты в землю. Ты миллион раз говорила ей не сутулиться, и вот, теперь она, выпрямившись, выглядит такой высокой и сильной. Такой прекрасно сильной.
Ее орогения ощущается тобой как тяжесть на мире, твердая, как скала, и точная, как алмазное сверло. Злой Земля, думаешь ты. Она сэссит точно так же, как ты.
Все кончено еще до начала. Ты чувствуешь это так же точно, как сэссишь ее силу, и это приводит тебя в отчаяние.
– Я искала тебя, – говоришь ты. Ты бессознательно поднимаешь руку. Твои пальцы растопырены, дрожат, сгибаются и снова раскрываются, наполовину в хватательном, наполовину в молящем жесте.
Она смотрит исподлобья.
– Я была с папой.
– Я знаю. Я не могла найти тебя. – Это очевидно излишне; ты ненавидишь себя за беспомощную болтовню. – С тобой… все в порядке?
Она в тревоге отводит взгляд, и тебя волнует, что она заботится явно не о тебе.
– Мне надо… Моему Стражу нужна помощь.
Ты цепенеешь. Нэссун слышала от Шаффы о том, чем он был до Миова. Она разумом понимает, что Шаффа, которого знала ты, и Шаффа, которого любит она, – совершенно разные люди. Она видела Эпицентр и то, как он ломает своих обитателей. Она помнит, как ты замирала, ровно как сейчас, при одном виде винного цвета, – и, наконец, здесь и сейчас, в конце мира, она понимает, почему. Она узнает тебя лучше, чем когда-либо в своей жизни.
И все же для нее Шаффа – тот человек, что защищал ее от бандитов и от отца. Это он утешал ее, когда она была испугана, подтыкал ее одеяло по ночам. Она видела, как он сражается со своей жестокой природой и самим Землей, чтобы стать для нее родителем, который ей нужен. Он помог ей научиться любить себя за то, что она есть.
А ее мать? Ты. Ты ничего такого не делала.
И в этот затянувшийся момент, когда ты борешься с воспоминанием о распавшемся на части Инноне и жгучей болью сломанных в уже несуществующей руке костей, с этим «никогда не говори мне нет», что звенит у тебя в голове, она нутром чует то, что ты до сих пор отрицала: это безнадежно. Не может быть ни родственных отношений, ни доверия между вами двумя, поскольку вы таковы, какими сделали вас Спокойствие и Зима. Алебастр был прав, и некоторые вещи действительно сломаны настолько, что уже не исправить. Только разбить окончательно ради милосердия. Нэссун качает головой, пока ты стоишь и дергаешься. Она отводит взгляд. Снова качает головой. Чуть опускает плечи, не в ленивой сутулости, но от усталости. Она не винит тебя, но и ничего не ждет от тебя. И сейчас ты просто стоишь у нее на пути. Она отворачивается, чтобы уйти, и это выводит тебя из диссоциативной фуги.
– Нэссун?
– Ему нужна помощь, – повторяет она. Она опустила голову, плечи напряжены. Она не остановится. Ты набираешь воздуха и направляешься за ней. – Я должна помочь ему.
Ты понимаешь, что происходит. Ты все время чувствовала это и боялась. Ты слышишь, как у тебя за спиной Данель останавливает остальных. Может, думает, что вам с дочерью нужно побыть наедине. Ты игнорируешь их и бежишь за Нэссун. Хватаешь ее за плечо, пытаешься повернуть к себе.
– Нэссун, что…
Она стряхивает твою руку, так резко, что ты спотыкаешься. С тех пор как ты потеряла руку, у тебя плохо с равновесием, а она сильнее, чем была. Она не замечает, что ты чуть не падаешь. Продолжает идти.
– Нэссун! – Она даже не оборачивается. Ты не можешь добиться ее внимания, заставить ее реагировать, хоть что-то сделать. Что угодно. Ты нащупываешь и говоришь ей в спину:
– Я… я… я знаю про Джиджу!
Это заставляет ее замереть. Смерть Джиджи – все еще свежая рана в ее душе, которую Шаффа очистил и зашил, но она еще долго не заживет. То, что ты знаешь о том, что она сделала, заставляет ее сгорбиться от стыда. То, что это была необходимая самооборона, выбивает ее из колеи. То, что ты напомнила ей об этом сейчас, превращает стыд и смятение в гнев.
– Я должна помочь Шаффе, – снова говорит она. Она поднимает плечи – тебе этот жест знаком по сотням занятий в вашем самодельном тигле днем еще с двух лет, когда она училась говорить нет. Когда она делает так, ее ничем не переубедить. Слова становятся бессмысленными. Действия значат больше. Но какие действия могут передать всю трясину твоих чувств прямо сейчас? Ты беспомощно оглядываешься на остальных. Хьярка поддерживает Тонки за спину, та смотрит в небо на собрание самого большего количества обелисков, которое ты видела в жизни. Данель чуть поодаль от остальных, стоит, заложив руки за спину, ее черные губы шевелятся – ты понимаешь, что это лористическое мнемоническое упражнение, чтобы помочь ей запомнить все, что она видит и слышит, дословно. Лерна…
Ты забыла. Лерны нет. Но будь он здесь, подозреваешь ты, он бы предостерег тебя. Он был доктором. И семейные травмы не были вне его компетенции… но все видят, что здесь что-то подгнило.
Ты снова трусишь за ней.
– Нэссун. Нэссун, ржавь, смотри на меня, когда я разговариваю с тобой! – Она игнорирует тебя, и это пощечина, от чего обычно у тебя, однако, светлеет в голове, а не заставляет бросаться в бой.
Ладно. Она не будет слушать тебя, пока не поможет… Шаффе. Ты отмахиваешься от этой мысли, хотя это все равно что брести по грязи, перемешанной с костями. Хорошо.
– Дай мне помочь тебе!
Это заставляет Нэссун замедлить шаг и остановиться. Настороженно, так настороженно она оборачивается к тебе.
– Помочь мне?
Ты смотришь мимо нее и видишь, что она шла к другому зданию-пилону – с широкой лестницей с перилами, тянущейся по его наклонной стене. С крыши вид на небо должен быть великолепный…
Почему-то ты решила, что тебе надо не дать ей пойти туда.
– Да. – Ты снова протягиваешь руку. Пожалуйста. – Скажи, что тебе нужно. И я… Нэссун. – Тебе не хватает слов. Ты хочешь, чтобы она почувствовала то, что чувствуешь ты. – Нэссун.
Это не действует. Она говорит твердо:
– Мне нужно задействовать Врата Обелисков.
Ты вздрагиваешь. Я уже говорил тебе об этом несколько недель назад, но, похоже, ты не поверила.
– Что? Ты не сможешь.
Ты думаешь: Это убьет тебя.
Она выдвигает челюсть.
– Смогу.
Она думает: Я не нуждаюсь в твоем разрешении.
Ты недоверчиво качаешь головой.
– Ради чего? – Но уже слишком поздно. Она решила. Ты сказала, что поможешь, но затем замялась. В своем сердце она ведь и дочь Шаффы; пламя земное, два отца и ты сформировали ее, так что же дивиться, что она стала такой? Для нее твоя заминка то же самое, что нет. Она не любит, когда ей говорят «нет».
Нэссун снова отворачивается от тебя и говорит:
– Больше не ходи за мной, мама.
Конечно же ты сразу идешь следом за ней.
– Нэссун…
Она бьет наотмашь. Она в земле, ты сэссишь это, она в воздухе, ты видишь линии магии, и внезапно эти две силы сплетаются совершенно непонятным тебе образом. Материя основания Сердечника – металл, спрессованные волокна и вещества, для которых у тебя нет названия, наслоившиеся на вулканическую скалу, вздымается у тебя под ногами. По старой привычке, долгие годы борясь с ее детскими орогенистическими вспышками гнева, ты реагируешь даже в падении, вгоняя торус в землю, чтобы погасить ее орогению. Это не помогает, поскольку она использует не орогению. Но она это сэссит, и глаза ее сужаются. Твои серые, как пепел, глаза. И через мгновение перед тобой из земли вырывается стена обсидиана, разрывая волокна и металл внутренней структуры города, образуя барьер между тобой и ней по всей ширине дороги.
Сила этого подъема бросает тебя на землю. Когда у тебя перестают сыпаться искры из глаз и пыль оседает, ты потрясенно смотришь на стену. Это сделала твоя дочь. С тобой.
Кто-то хватает тебя, и ты вздрагиваешь. Тонки.
– Не знаю, приходило ли тебе это в голову, – говорит она, поднимая тебя на ноги, – но твоя дочь, похоже, унаследовала твой характер. Так что, может, ну, понимаешь, не слишком давить на нее?
– Я даже и не понимаю, что она сделала, – бормочешь ты, ошеломленная, хотя и благодарно киваешь Тонки за то, что она помогла тебе встать. – Это не было… я не…
В том, что сделала Нэссун, не было эпицентровской точности, хотя ты и учила ее эпицентровским основам. Ты в смятении кладешь руку на стену и ощущаешь остаточные вспышки магии в ее веществе, прыгающие от частицы к частице, угасая. – Она смешивает магию и орогению. Никогда такого не видела.
Я видел. Мы называем это настройкой.
Тем временем, поскольку ты уже не препятствуешь Нэссун, она взбирается по ступенькам на пилон. Теперь она уже наверху, окруженная вращающимися ярко-красными предупреждающими знаками, танцующими в воздухе. Тяжелый, слегка попахивающий серой ветер поднимается из громадной дыры Сердечника, поднимая прядки, выбившиеся из ее кос. Ей любопытно, рад ли Отец-Земля тому, что сумел заставить ее сохранить ему жизнь.
Шаффа будет жить, если все в мире станут камнеедами. Только это имеет значение.
– Сначала сеть, – говорит она, поднимая взгляд к небу. Двадцать семь обелисков одновременно переходят из материального состояния в магическое, когда она вновь зажигает их.
Она вытягивает руки вперед.
На земле у нее за спиной ты вздрагиваешь, когда сэссишь – чувствуешь – молниеносную активацию двадцати семи обелисков. Они действуют как один мгновенно, звеня так мощно, что у тебя зудят зубы. Ты удивляешься, почему Тонки не перекашивает, как тебя, но Тонки всего лишь глухачка. Но Тонки не дура, и это работа всей ее жизни. Пока ты в священном ужасе смотришь на дочь, она, прищурившись, глядит на обелиски.
– Три кубических, – бормочет она. Ты, онемев, качаешь головой. Она сердито смотрит на тебя, раздраженная твоей медлительностью. – Ну если бы я хотела имитировать большой кристалл, я начала бы складывать кристаллы поменьше в конфигурацию кубической кристаллической решетки.