Какие большие зубки

Рис стоял совершенно неподвижно, по-прежнему прижимая Чарли к стене.

– Ну и болван же ты, – спокойным голосом произнес Чарли. – Теперь она заставит нас уйти.

И тут вошла тетя Лузитания.

Увидев, как Рис держит Чарли, она стремительно подошла к ним и ударила Риса в нос. Рис съежился и отшатнулся. Чарли сполз по стене и снова сел на стол, обхватив руками колени. Он смотрел на меня. Тетя Лузитания, судя по всему, только сейчас меня заметила.

– Чарли ударил меня, – сказала я и тут же поняла, как глупо это прозвучало.

Чарли насупился.

– Она обозвала тебя чокнутой.

К нам, спотыкаясь, подошел мой отец.

– Что тут происходит?

Лузитания покосилась на меня, и взгляд ее был таким холодным, что у меня пробежали мурашки. Она повернулась к отцу.

– Ты должен от нее избавиться, – сказала она и указала на меня. – Папа этого не сделает. Мама тоже не стала бы. Но теперь она мертва, а он раздавлен горем, и все потому, что ты позволил этой твари вернуться в ваш дом. Значит, ответственность лежит на тебе. Так поступи же по-мужски хоть раз, Майлз, и избавься от нее.

– Вообще-то, бабушка Персефона оставила меня главной, – сказала я. – Вернее, мне она завещала бизнес. А дом – Рису. Так что вам следует обращаться к нам, а не к папе.

Я даже не поняла, как это произошло; слова сами собой слетели с моих губ, прежде чем я успела это понять. Лицо отца стало мертвенно-серым. Я знала, что он за меня не вступится. И лишь надеялась, что он не прислушается к словам Лузитании.

– Что ты сказала? – Тетя Лузитания медленно повернула голову и уставилась на меня.

– Бабушка сказала, что теперь я должна защищать остальных, – пояснила я. Мой голос звучал странно из-за разбитого носа. – Не знаю, как я должна это делать. Мне нужно, чтобы вы обучили меня магии. И тогда я смогу их защитить. Прошу вас.

Отвращение на ее лице сменилось яростью. Она медленно зашагала ко мне, пока не подошла вплотную.

– Им надо было закопать тебя вместе с остальными, – процедила она. – И никогда не впускать твою мать в этот дом. Я никогда в жизни не стану ничему тебя учить, и пока ты здесь, ноги моей не будет в этом доме.

– Я не понимаю, – сказала я.

И тут за моей спиной раздались шаги.

К нам спускалась Лума, негромко рыча себе под нос. Оглянувшись, я заметила, что ее зрачки сузились до щелочек. Ее рот был открыт, она скалила длинные зубы. И тут с другой стороны возник Рис и встал рядом со мной, тоже рыча.

На секунду мне показалось, что они отрезают мне пути к отступлению, что они послушались Лузитанию и теперь собираются меня убить. Я снова повернулась к тете, готовая сказать, что сегодня же сяду на поезд и уеду, пусть только оставят меня в живых.

Но тетя вдруг попятилась. Она стянула Чарли со стола, развернулась на черных массивных каблуках и сдернула шляпу с вешалки.

– Ни к чему весь этот цирк, – сказала она Рису. – Я ухожу. Только потом не говорите, что я вас не предупреждала.

Она вышла, хлопнув дверью. Отец посмотрел ей вслед, затем перевел взгляд на меня и покачал головой.

– Вот так, значит, Элеанор? – сказал он. И, прежде чем я успела ответить, исчез за дверью. Ему пришлось локтями расталкивать уинтерпортцев, столпившихся в дверях между столовой и гостиной. Постепенно воцарилась тишина, повсюду мелькали обеспокоенные лица.

– Простите, – слабым голосом проговорила я, пытаясь незаметно вытереть кровь с губы. – Простите, все. Не берите в голову. Это никоим образом не касается вас…

Пара человек начали тихонько отходить к выходу, и остальные последовали их примеру. Вскоре черные ручейки вытекли из дома и устремились вниз по холму; кто-то даже перешел на бег. За моей спиной стояли Рис с Лумой и ныли мне на ухо.

– Ну они же убегают, – шептала Лума. – Значит, хотят, чтобы мы за ними погнались.

– Можно я… пойду погуляю? Всего минуточку? – вторил ей Рис.

– Нет, – отрезала я и опустила ладонь ему на плечо, чтобы убедиться, что он не ускользнет. Я чувствовала, как напряжены мышцы у него под свитером. Он что, угрожал Лузитании, чтобы защитить меня? Или просто почуял кровь, и ему захотелось большего? Я сжала его плечо сильнее, надеясь, что это поможет унять мою дрожь.





* * *


Той ночью отец Томас зазвонил в городские колокола. Я вышла в главный зал, в пустоте которого колокольный звон усиливался, отражаясь от стен, и становился похожим на шум внутри ракушки. Я отбросила мысль о том, что бабушка со священником, возможно, были любовниками, и попыталась порадоваться хотя бы тому, что этот день закончился. Я справилась, и никто не умер. На сегодня этого было достаточно.

И тут сквозь тени зала я заметила дедушку Миклоша.

Он стоял неподвижно, держа одну руку перед собой – я не могла понять, то ли он пытается защититься, то ли указывает на что-то, то ли прикрывает глаза от невидимого солнца.

– Дедушка, – окликнула его я, – что с тобой?


Он как будто не видел меня, даже после того как я заговорила.

– Колокола.

– Они звонят по бабушке.

– Нет! – воскликнул он. – Нет, нет…

– Дедушка.

– Там, откуда я родом, – сказал он, – в колокола звонят, когда пора прятаться от ворон.

– Расскажи мне о воронах.

Он сделал вид, что не слышал меня, и промолчал.

– Расскажи, – настояла я. Сегодня я очень часто настаивала на своем.

Он не смотрел на меня. Когда он снова заговорил, голос его звучал тише обычного.

– Туда, в тихую деревню, – начал он, – иногда слетались вороны. Их стая тучей закрывала солнце. Мы прятались в церкви и держали двери, пока птицы ломились в них и в окна. Мы ждали, пока они улетят. Но однажды… – Он сделал паузу и облизнул пересохшие губы. – Однажды я опоздал.

И тут он перешел на бессловесную речь. На моих глазах его дряхлое тело начало распрямляться, пока передо мной не появился молодой Миклош, мой ровесник, который гнул спину, налегая на вилы. А потом он поднял голову вверх и застыл, и лишь глаза его блуждали по гигантскому пустому залу. Я поняла, что он снова их видит: тучу ворон, огромную, размером с дом.

– Их было много, – сказала я.

– Я потерял шляпу, так быстро бежал.

И мой дедушка Миклош, потерявшись в собственных воспоминаниях, развернулся и бросился к выходу.

Он всем телом налетел на дверь и принялся бешено молотить ладонями по черной древесине. Я огляделась, ища, кого бы позвать на помощь, но никого не было.

Он беззвучно кричал, открывая и закрывая рот, пока слезы ручьями катились по его лицу; то и дело оглядывался через плечо, пока стая ворон в его воображении подбиралась все ближе и ближе.

Почему он так себя ведет?

Из-за звона.

В доме не было ни единого колокольчика. Я вспомнила, как Луме однажды подарили игрушечного ягненка с колокольчиком на шее, и бабушка Персефона, зажав язычок колокольчика пальцами, перерезала ленточку и выкинула его, не произнеся ни слова. Никто не звонил в колокольчик, чтобы возвестить об ужине, часы дедушки Миклоша не звонили, дверного звонка не было. Ни рождественских бубенцов, ни телефона.

– Дедушка! – я опустила ладонь ему на плечо. – Это все не по-настоящему.

Он повернулся ко мне – волчья голова с обнаженными острыми клыками. А потом кинулся на меня, щелкнув зубами в паре дюймов от моего лица.

Я отшатнулась, упала на лестницу, а затем побежала наверх, в свою спальню. Я не знала, гонится ли он за мной: стук сердца перекрывал все остальные звуки. Оказавшись в своей комнате, я заперла замок и подперла дверь стулом. И осталась стоять на месте, боясь даже вздохнуть. Некому было крикнуть: «Миклош! Прекрати!»

Некому было меня защитить.

Когти застучали по паркету. И остановились перед моей дверью.

Какое-то время он скребся в дверь и выл. Даже после того, как он ушел, мне потребовалось еще много времени, чтобы собраться с силами и перевести дух. И тут же из моей груди вырвались тяжелые всхлипы, которые я все это время сдерживала. Я упала на выцветший лоскутный коврик, схватившись за голову. Я не справлюсь. Одна я точно не справлюсь.

И только теперь я поняла: мне вовсе не обязательно справляться в одиночку.

В моей голове всплыло найденное мною письмо, письмо от второй нашей бабушки. Той, что жила во Франции и писала, что всегда будет любить свою дочь. Бумага с запахом лавандовой воды. Это писала мамина мама, значит, она наверняка что-то может знать. Она должна понимать хоть что-то в чудовищах.

Я вспомнила слова Лумы о том, что она, возможно, как мама, только вся целиком такая. Но это уже не имело значения. Мне нужна была помощь.

Наконец, выплакав все глаза, я заставила себя лечь в постель. Но мне все равно было слишком страшно засыпать. Поэтому я просто лежала, натянув одеяло до подбородка, и пыталась представить себе ту вторую бабушку. Когда над морем забрезжил рассвет, а из вестибюля раздалось пение Лумы, я, наконец, нашла в себе силы встать с кровати.

Я ждала у себя в спальне с приоткрытой дверью, прижавшись лицом к щели, пока папа не вышел из своей комнаты. Едва послышался звук закрывающейся задней двери, я проскользнула в родительскую спальню и открыла мамин сундук. Сигаретная коробка с письмами лежала на том же месте, где я ее оставила. Я схватила коробку и вышла из комнаты, довольная собой. Но, проходя по круглой галерее над главным залом, я ощутила порыв холодного ветра. В панике я перегнулась через перила, думая, что будет, если кто-то вошел и меня застукают. Но дверь была закрыта. На паркетном полу внизу тоже никого не было. Из звуков я слышала только глухое тиканье старых часов и позвякивание канделябра. Я облегченно вздохнула, хотя так и не поняла, откуда взялся ветер. Такие уж они, эти старые дома, сказала я себе. Вечно в них сквозняки.

И все же я нервничала, пока искала тихое место, чтобы написать письмо. Разумеется, самой подходящей была библиотека бабушки Персефоны. Но когда я пришла туда и попыталась сесть за ее длинный рабочий стол, у меня возникло отчетливое ощущение, будто за мной наблюдают. Я снова вышла в коридор, прошла через прачечную, поднялась по винтовой лестнице для прислуги на третий этаж с кучей маленьких комнаток и закутков. Некоторые из комнат были обставлены мебелью, в других находилось по одному-единственному предмету (монетка на полу посреди комнаты или шахматный столик, за которым сидело подобие деревянного манекена), а некоторые оказались абсолютно пустыми. Я выбрала одну из пустых комнат с окном, которое удалось открыть, и, устроившись на подоконнике, начала писать.

Мне потребовалось время, чтобы сформулировать мысли, и еще больше времени, чтобы перевести их на свой неуклюжий французский.



Дорогая grand-mère[5]!

Прости, но я не знаю, как обратиться к тебе по имени. Это Элеанор, твоя внучка. Я пишу тебе, потому что не знаю, что мне делать. Уверена, мама рассказывала тебе о моей семье, о том, какие они. В общем, я вернулась домой из школы-пансиона, и вскоре после этого мать моего отца умерла. И оставила меня за главную. Наш бизнес рушится. Дедушка болен. Отец злится на меня. Если бы ты могла мне помочь, я бы не отказалась. Я хочу пригласить тебя к нам в гости, если тебя это не затруднит. Если же ты против, могу я хотя бы писать тебе изредка и просить совета?

Прости, что побеспокоила тебя. Уверена, у тебя много дел. Но я прочла твои письма к маме, и мне показалось, что ты по ней соскучилась. Если согласишься приехать, прошу, не говори ей, что это я тебя пригласила. Не знаю почему, но она против.